Ильяс глядит вслед своему врагу, но рука его не тянется к маузеру. Ненависть клокочет в сердце, ищет выхода, но в последние дни Ильяс поумнел, теперь он уверен, что сумеет извлечь пользу из провокации, которую устроил Зачерий с Сулейманом. Уже убедился — на Кемаля можно полностью положиться. Один из них незаметно исчезнет и приведет сюда красных, это лучше выполнит Кемаль, он же, Ильяс, в ходе боя будет бить по тылам, воспользовавшись паникой, перестреляет из маузера командование. Хороший план! Вполне осуществимый.

— Ибрагим! — раздается зычный оклик Улагая. — Офицеров ко мне!

Через несколько минут перед Улагаем выстроилась вся верхушка. Глядя на подручных, командующий кисло улыбается. «Главари, — вспоминает он. — Как-то они поведут себя в случае неустойки?»

— Доблестные войска барона Врангеля под командованием героического сына черкесского народа генерала Улагая… — Улагай делает паузу и еще более торжественно продолжает: —…нашего любимца генерала Улагая, громя красные полчища, вышли на Тимашевскую. Дорога на Екатеринодар открыта. В городе паника, совдеповцы бегут кто куда… как крысы с тонущего корабля. Мы обязаны внести свой вклад. Приказываю: на рассвете двадцать третьего августа всем повстанческим группам в аулах перейти в наступление, захватить власть в своих населенных пунктах, сформировать из местного населения боевые единицы, уничтожить всех предателей черкесского народа и сурово наказать тех, кто их поддерживал.

Лица собравшихся взволнованны, кажется, эти люди перестали дышать. «Уничтожить!» Уж они-то не допустят, чтобы эта часть приказа осталась невыполненной, уничтожат в два счета. Всех!

— Вопросы есть?

Молчание. Какие могут быть вопросы? Уничтожить! Сурово наказать! Яснее ясного.

— Выполняйте!

Лагерь пустеет: ждать надоело, все рвутся в бой.

Улагай усаживается за стол — кажется, пора подумать о воззвании. «Как бы его получше озаглавить? „Черкесы!“ Суховато… „Братья черкесы!“ Так пойдет…»

Карандаш скрипит, слова о свободе, равенстве, братстве, приперченные ядом ненависти к Советской власти, расползаются по бумаге. Поднаторел Улагай за годы гражданской войны в политической демагогии, воззвание получается довольно складным, перечитывает с удовольствием. Хорошо бы добавить насчет земли, но тут имеются неясности. Врангелевская земельная реформа предусматривает выкуп помещичьих земель крестьянами на «льготных» условиях: двадцать пять лет крестьянин должен будет расплачиваться за нее четвертой частью урожая. Четверть века! Тут барон хватил через край, с такими проектами сейчас лучше не соваться… А вот несколько интервью надо бы набросать: как только их части войдут в Екатеринодар, от писак не будет отбоя. Карандаш носится по бумаге. Скорее, скорее, не опоздать бы…

Раньше у Умара времени было хоть отбавляй. Если бы из излишков времени можно было печь хлеб или готовить щипсы, он мог бы ежедневно приглашать половину аула. Но давно известно, что из времени каши не сваришь, и Умар в былые дни мучительно придумывал себе какое-нибудь дело. Так пристрастился он к трудоемкому, требующему сноровки и соображения занятию — стал мастерить из сыромятных ремней сбрую. Своих лошадей одевал, как девок на выданье, дарил упряжь знакомым.

Каждый знал: хочешь доставить Умару удовольствие — принеси ему немного сыромяти и медную планку. Теперь не до того. Пересохли, покорежились от обиды сыромятные ремни, валяется в углу комнаты неоконченная уздечка, Умар начинает замечать, что кто-то ворует у суток целые часы: не успеешь повернуться, как уже полдень, еще кое-что сделал — ночь. А когда остальные дела заканчивать? Пришлось ввести строгий распорядок. С рассветом Умар в отряде. Вместе с Муратом разбирают прибывшие накануне приказы, намечают план на день: когда политбеседа, кто идет в караул, что готовить на обед и всякое прочее.

Сегодня все движется без сучка и задоринки. Приказ всего лишь один. Умар разглядывает небольшой листок сероватой оберточной бумаги. На нем витиеватыми буквами написано:

П. В. Матчин, г. Майкоп, Троицкая № 11.

Механическое производство сапожных гвоздей.

Сапожные гвозди П. В. Матчина Умара не интересуют, и он переворачивает бумажку. Теперь другое дело: на обороте — отпечатанный на машинке текст:

«Приказ по канцелярии военного комиссариата

§ 1.

Нижепоименованных красноармейцев Адыгехабльской караульной полуроты зачислить с 1 августа на провиантское, приварочное, чайное, мыльное, табачное и денежное довольствие».

Далее идут фамилии. Все прекрасно. Вот только довольствие пока не прибывает. Но и это не беда: Умар создал общественный фонд для содержания отряда. Ну а в крайнем случае каждый может у себя дома есть все, что ему вздумается. Были бы боеприпасы. Но что случилось с Муратом? Безучастно уставился в одну точку, отвечает невпопад. Эй, Мурат, какая тебя ночью муха укусила?

— Ты знаешь, Умар, я — глупый баран, — объявляет Мурат. — Меня надо расстрелять.

— За что? — Умар настораживается: неужели еще один посланец Улагая пожаловал к нему?

— За то, что ворон ловлю…

Умар не торопит, понимает — стряслось что-то нехорошее.

— Человек один служил со мной у Улагай, из нашего аула. Друзьями даже были, да простит меня аллах, вместе к бабам как-то наведались. Перед сдачей в плен его несколько раз в штаб вызывали. Раньше всегда делился со мной, а о чем говорили с ним в штабе, не сказал. Сдались вместе, домой вернулись в один день, в отряд пришли вместе. И я болтал с ним о чем попало. А несколько дней назад, когда проверял посты, показалось мне, будто метнулась от него тень какая-то. Ночь, сам понимаешь, темно. И решил я попросить твоих юных помощников проверить — показалось мне или нет. Только что видел ребятишек. Не показалось, Умар. Снюхался, гад, с Алхасом. Сообщил наш пароль и сказал, где посты выставлены. И вообще все новости выложил: сколько боеприпасов получили, где пулеметы стоят. Видно, не зря в штаб вызывали.

— Абубачир?

— Он.

— Что делать будем? — насупился Умар. — Просто так его не уберешь, надо застукать при встрече с бандитами.

— Трудно. Они ведь тоже за нами наблюдают.

— Ты вот что, — придумал Умар. — Не посылай его в наружные наряды, все время держи здесь, в казарме.

— Это не все новости, — продолжал Мурат. — Есть у нас в ауле большой друг Ибрагима. Когда белые отступали, Ибрагим завез ему целую фуру барахла. Грабленого, конечно. Он тихо сидит, помалкивает: ни нашим ни вашим. А по дворам шатается. Сегодня и у Халида гость был. Сдается мне, что у него такие же тряпки, какие мы нашли у Салеха, Ибрагим — человек запасливый. А слухи, сам знаешь какие, ждать нельзя, один промах может обойтись большим несчастьем для всего аула.

Умар знал, какие слухи ходят по аулу. Будет где- либо восстание или нет — на этот счет он гадать на собирался, но в случае чего их аулу несдобровать, не зря Алхас шевелится. От него можно отбиться при одном условии: если аул будет единым.

— Подумаем, время еще есть, — решает Умар. — Главное, чтобы он ничего не вывез. Я — в сельсовет, там тоже дела.

Человек пять уже дожидаются председателя, среди них мать покойного Салеха — крепкая, жилистая старуха с угрюмым взглядом. По обычаю, она сочинила поминальную песню о сыне, в которой уверяла, будто Салеха убил злодей Ильяс. Женщины пытались втолковать ей, что ее сына зарубил своей рукой бандитский атаман Алхас, но старуха осталась при своем. Умар вызывает ее первой. Оказывается, в город собралась. Аллах с ней, пусть едет. Вместе с семьей? Пожалуйста. Магомет, сделай ей бумажку. А тебе, Абдул, что? Опять насчет сыновей? Чем может помочь Совет? Ты ведь знаешь — сейчас человека не так легко найти, часть корпуса Султан-Гирея успела смыться в Крым. Вот, говорят, десант будет, может, тогда твои сыновья в плен попадутся. И тебе, Сагид, помочь не могу. Где сейчас плуг достанешь? Сам видишь, аул без кузнеца остался. Хоть кричи, хоть плачь, а покойника не воскресишь Благодари Алхаса.