— Это потому, что местных обычаев не знают, — отбивается Максим. — Ведь гость председателя — гость всего аула. Так ведь?

Довлетчерий что-то бормочет. Хитер же этот русский — он не только возложил на него ответственность за свою безопасность, но и назвался гостем.

Но, как выяснилось позже, русский оказался вдвойне хитер. До обеда они не успели побывать даже на половине улиц. Завидев Довлетчерия с гостем, аульчане останавливали их, здоровались, как-то сам собой, завязывался разговор: вопросы, реплики, шутки. Людям нравилось, что приезжий вполне сносно изъясняется по-адыгейски, понимает почти все. И откровенность русского всем нравится.

— Идет слух, будто Врангель свои войска на Кубань перебросить хочет. Как ты на это смотришь? — спрашивает фронтовик Анзаур.

— Думаю, это вполне вероятно, — отвечает Максим.

— А кто победит, если Врангель полезет? — не успокаивается другой.

— Я не командующий, — отвечает Максим. — Если вас интересует мое личное мнение — пожалуйста, могу сказать. Победа той или иной стороны, красных или Врангеля, зависит от вас.

Все поражены. Довлетчерий хохочет от всей души — хорошо пошутил русский, не будут лезть с вопросами.

— Вы не смейтесь, я не шучу, — продолжает Максим. — Я имею в виду и вас, и казаков, всех жителей. Кому они помогут, на чьей стороне будут, тот и победит.

Смех прекращается.

— Кто хочет, — добавляет он, — чтобы вернулась власть царя, генералов Покровского и Клыча, полковника Улагая, тот будет помогать Врангелю. А кто хочет, чтобы земля была справедливо распределена, чтобы больше не было помещиков, тот, конечно, Красной Армии постарается помочь.

Вопрос, за вопросом. Это не нравится Довлетчерию. Надо же — целый митинг на улице!

— Гостю обедать пора, — объявляет он. — Мы пошли.

— Где обедать будешь? — обращается Анзаур к Максиму.

— Живу во дворе Совета, наши ребята кашу варят, прошу в гости. Кебляг, — добавляет Максим традиционное черкесское приглашение.

— Выходит, что ты еще ничей гость, — радуется Анзаур. — Аллах милостив. Заходи ко мне, кебляг. Заходите все.

Довлетчерий очень недоволен таким поворотом дела, но возразить ему нечего, он ведь не приглашал Максима к себе.

— Мне надо в сельсовет, — объявляет председатель и сразу же понимает, что. допустил просчет: не следовало оставлять Максима одного.

Люди расходятся по домам. Вместе с Максимом во двор заходят человека три-четыре. Их потертые бешметы и гимнастерки говорят о том, что они далеко не самые зажиточные жители аула. Анзаур заводит их в чистенькую комнатку в доме — специальной кунацкой у него нет. Посреди комнаты стол, у стены комод, заставленный разными безделушками. Над комодом — несколько фотографий: Анзаур с саблей, Анзаур с пикой, Анзаур возле своего боевого коня. А вот и менее торжественные виды: Анзаур с перевязанной головой на крыльце какого-то здания, видимо лазарета.

Со двора доносится возня, кудахтанье. «Ловят кур», — думает Максим. Ему неловко — обед обойдется хозяину недешево. Но другого выхода нет. Быть может, и Анзауру дружба дороже кур. А может, за столом он встретится с автором записки? Каков он? Максим думал об этом в пути и пришел к выводу, что это бедняк из бедняков, горячо сочувствующий Советской власти, но побаивающийся мести. Может, и Анзаур, а может, и кто-то из его гостей. Идет неторопливый разговор об урожае, о земле, о погоде. Вскоре на столе появляется снедь. Все едят с аппетитом — видно, что хозяин и гости соскучились по курице не меньше Максима.

Поговорив еще какое-то время, аульчане откланиваются. Анзаур остается вдвоем с Максимом.

— Рассказывай, как живете, — просит Максим. — Только без церемоний. Все, как есть.

Постепенно перед ним раскрывается на первый взгляд тихая, но в действительности сложная жизнь аула с ее многочисленными подводными течениями. Главное, что сейчас сдерживает бедноту, — страх перед Улагаем. Многие считают его всесильным: если бы Улагай кого-либо боялся, то не стал бы так свободно разъезжать из аула в аул. Напялил на голову чалму и делает вид, будто он — это не он. Из их аула Улагай выезжал утром, правда не верхом, а в кибитке. Но все знали, кто развалился на сене.

— Кибитка с брезентовым верхом? — осведомляется Максим.

— Она. Вороная упряжка.

— У кого останавливался?

— У Османа, старого скряги. — Анзаур рассказывает об Османе.

— Как думаешь, сможем мы сейчас создать в ауле отряд самообороны?

Анзаур задумывается.

— Поговорю кое с кем… Но… с нашим председателем каши не сваришь. Ведь люди судят о Советской власти по ее голове. А у нас голова того… с душком.

Анзаур провожает гостя до сельсовета. Довлетчерий уже здесь. Он сидит на ступеньках крыльца в окружении Петра и других бойцов и удивляет их карточными фокусами. Действует и в самом деле ловко, карты у него будто живые: была в руке одна, глядь — уже другая. А эта — у кого-нибудь за пазухой или в кармане. Бойцы хохочут.

Максим проходит в комнату, где расположился отряд. Винтовки стоят пирамидой у открытого настежь окна, под окном — ящик с разобранным пулеметом.

— Петро!

Петро неторопливо входит в комнату.

— Ну чего?

— Посмотри сам.

— А что? Тут люди честные. Председатель говорит: хоть кусок золота на подоконник положи — никто не возьмет.

— Но ведь в ауле бывают и приезжие. По секрету могу тебе сказать, что недавно здесь ночевал один наш общий «друг». Зовут его — полковник Кучук Улагай. Слыхал о таком?

Петро бледнеет.

— Только не вздумай болтать об этом с председателем, это не Умар.

— Понял.

— Раз понял, наводи порядок. С этой минуты — круглосуточное дневальство, ни одной отлучки без моего разрешения.

Максим выходит на крыльцо.

— Иди сюда, фокус покажу, — подзывает его Довлетчерий.

— Мы не закончили осмотр аула, — напоминает Максим.

— Э, куда спешить, — ухмыляется председатель. — Спеши — помрешь, не спеши — все равно помрешь. — Он поднимается, по-приятельски подмигивает бойцам и берет под руку Максима. От него разит вином, он шумно доказывает, что у него в ауле полный порядок.

Они оказываются на берегу Афипса.

— Искупаться хочешь? — предлагает Довлетчерий.

— Можно.

Максим раздевается, набирает в легкие побольше воздуха и уходит под воду. Довлетчерий наблюдает за ним: хорошо ныряет комиссар. Но… что-то долго не показывается. Уж не стукнулся ли головой а камень? Беды не оберешься, бойцы видели, что они уходили вдвоем. Наконец над водой всплывает светлая голова Максима.

— Перепугал насмерть! — кричит Довлетчерий. — Здесь на дне острые камни. Ты бы, парень, поосторожнее…

Искупавшись, выходят на берег. Ложатся. Уходящее солнце ласково, будто прощаясь, поглаживает Максима по груди. За рекой — лес. От этих мест на добрую сотню верст, аж до Краснодара, до обрывистого берега Кубани, тянется он, глухо шумя. Вот и сейчас в безветрии лес что-то говорит по-своему, волнами разнося причудливые звуки. Максим прислушивается. Однако в быстром речитативе чудятся ему одни лишь вздохи. Значит, не по сердцу ему такие собеседники. Найдется ли человек, которому решится лес раскрыть душу? Наверняка найдется.

Нет, не лес то говорит, это отстукивает слова сердце Максима, готовое раскрыться перед другом. Но где он?

«Странно складывается судьба человеческая», — вдруг приходит на ум Максиму. Вот хоть бы он. Жил в нищем селе обыкновенный, самый что ни на есть темный батрак. И жена у него была — батрачка. И сын — батрачонок. А над ними барин — помещик. И жена его — барыня. И дети — барчуки. Максим вместе с другими батрачит, барин вместе с другими кутит. Но вот появляется в их селе человек — большевик. Начинаются разговоры. Барин живет, как и жил, а Максиму уже неохота жить по-прежнему, тоска заедает Максима: на кой ляд ему гнуть спину на барина, когда своя семья голодает? Почему барчуки науки изучают, а батрачата телят пасут? Пружинка закручивается постепенно, исподволь, а раскручивается в мгновение. С силой, с шумом. Развернулась батрацкая пружина — и запылала усадьба, и защелкали дробовики…