Агенты ЧК все чаще будоражат воображение Улагая. Раньше он о них и не вспоминал, но после бегства Максима сон его стал неспокойным. А что, если у Ильяса остались в охране дружки? Ночью свяжут и приволокут в ЧК. Помогли же они Максиму. Не нравится ему и то, что Зачерий перешел на нелегальное положение. Умен он, правда, и проницателен, но тем и опасен: уж если попадется — продаст, не торгуясь.

Улагай усилил слежку: пусть наблюдают друг за другом и докладывают обо всем подозрительном. За Ибрагимом наблюдает Аслан. Жалкий холуй, вообразил, будто действительно незаменим. Впрочем, определенные трудности в связи с отстранением Ибрагима имелись. Взять хотя бы денежные дела. Или переговоры с членами горской секции, которые Улагай хотел начать немедленно. Ибрагима он уже натаскал, а Аскеру еще учиться и учиться. Нет, нельзя сразу отталкивать Ибрагима. Пожалуй, лучше всего назначить его начальником разведки. А живет пусть вместе с Асланом, тогда в прихожей командующего расположится адъютант Аскер.

Ибрагим принимает назначение спокойно — ведь и раньше он занимался разведкой. Что ж, еще лучше, совмещать обязанности разведчика и лакея очень трудно. Лучше что-нибудь одно…

Шеретлуков, как и прежде, шутит, смеется, но Улагай заметил: после ранения он уже не тот. Со здоровьем как будто все в порядке. Что же? Надо выяснить. «Кое- что уточнить» хочется и Шеретлукову, и он заводит с Улагаем откровенный разговор.

— Я хочу потолковать с тобой, Кучук, — говорит он, усаживаясь. — Мне не все ясно.

— Ну говори. — Улагай щурится. — Высказывайся.

— Ты видишь, что творится кругом, Кучук?

Улагай смотрит в окно. По стеклам сбегают крупные капли — октябрь разразился дождями, с минуты на минуту жди снега. Слева — домики, за ними угрюмо темнеет лес. Справа — горы, они сливаются с облаками. Наступать — налево, бежать — направо.

— Да, погодка убийственная, — роняет он.

— Я имею в виду не погоду, — уточняет Шеретлуков. — Не будем играть в прятки — восстание наше провалилось.

— Восстания не было! — Улагай гневно смотрит на Шеретлукова. — Ты ведь знаешь, что не было.

— Уж я-то знаю, что произошло, Кучук. Восстания не было, твоя правда. Но ведь сигнал к нему был. Восстание провалилось, нас не поддержали люди. И если мы — трезвые политики, то должны учитывать факты и делать из них выводы. Наша цель уничтожить Советскую власть и вернуть старые порядки. Но в состоянии ли мы это сделать? На что ты рассчитываешь? Не лучше ли нам тихо уйти со сцены, пока не занят запасный выход?

Улагай собирается с мыслями. Нужно ошеломить словами.

— На народ рассчитываю, — говорит он. — И на Советскую власть.

Шеретлуков поднимает глаза — в них насмешка.

— Это требует уточнения.

— Ты вот, князь, думаешь, что мы проиграли. Плохой ты, друг мой, политик. Неужели не видишь, что время работает на нас? Адыги никогда не смирятся с новыми порядками! Советская власть сама себя изживет. Все эти продразверстки, аресты, репрессии… Поймут почем фунт лиха, созреют. И тогда…

— Да, — подтверждает Шеретлуков. — Продразверсткой люди не довольны. Но… везут же хлеб. Продразверстка, кстати, была и в дни нашего восстания.

— Тогда все смотрели на десант. Если бы Врангель не пожадничал с войсками, все пошло бы по-другому. Зря рисковать своей шкурой никто не желает.

— Согласен! — Крым-Гирей поднимается, делает несколько шагов по комнате. — Значит, расчет на новый десант?

— Прежде всего — на Советскую власть. Не забывай, что ненависть к русским — великая сила. Нужно все делать для того, чтобы пропасть между нами и ими росла, углублялась.

— Я хочу, Кучук, предостеречь тебя — от некоторых неточных выводов. — Шеретлуков старается подбирать выражения помягче, чтобы не обидеть старшего. — Вот ты говоришь: «Народ», «Народ». А я убедился — народ не однороден, в народе немало людей, которым Советская власть нравится больше, чем старая. А ненависть к русским — понятие относительное. Русских чиновников ненавидели за чванство, высокомерие, продажность, за тупую великодержавную политику. Теперь в аулы идут другие русские. Таких, как Максим, многие любят, не зря именно черкесы помогли ему‘ бежать, русских, ты знаешь, в лагере не было.

— Это случайность, выродки есть и в нашей семье. Для массы все русские — это неверные, обидчики, шайтаны. Деды помнят, как их выгоняли с гор в болота.

— Кучук, ты не желаешь смотреть правде в глаза. Адыгехабльцы — это народ? Кого там поддержали в решающий час? Алхаса? Нет, красных. И разбили противника, превосходившего их в несколько раз. Уж я-то это видел. До этого боя и я по-иному смотрел на народ.

— Дали по загривку Алхасу! Что ж тут удивительного, — не сдается Улагай, — бандиты всем надоели. Я себе слово дал: после победы первая пуля — Алхасу. Публично.

— Кучук, но ведь банда Алхаса — наша армия, наша опора, другой у нас нет. И это, кстати, известно красным — в официальном документе ты назван главарем бело-зеленых.

— Ты меня удивляешь. — Улагай начинает бледнеть. — Неужели тебе не ясно? Красных баранов вырежем, а из красных овец выпустим столько крови, что они побелеют.

— Замечательный план, Кучук. Да где силы возьмем?

— Наконец-то! — успокаивается Улагай. — Сейчас нужно значительную и лучшую часть отряда Алхаса распустить по домам. Такой же приказ пошлю другим. Признаем, мол, Советскую власть, поверили ее обещаниям, явились с повинной. В аулах наше влияние сразу усилится: люди-то придут бывалые, тертые. За зиму присмотримся к населению, поговорим буквально с каждым. И перед каждым поставим альтернативу. В день восстания придется избавиться от всех противников, устроим варфоломеевскую ночь. Останутся нейтралы и наши сторонники. Объявим об отделении от России и попросим помощи у иностранных держав. Как Грузия, например. А пока надо договориться кое с кем. Любой ценой. Некоторые наши офицеры опустились до того, что стали прислуживать большевикам. Конечно, их можно понять — дети есть просят. Надо помочь им, напомнить об их патриотическом долге. Ты знаешь, где сейчас наш доблестный корнет Махмуд? В областном военном комиссариате. Вербует адыгов в Красную Армию. Дожить до такого позора! Пусть Махмуд поймет, что у него один выход — искупить свою вину перед народом. Всерьез надо заняться и горской секцией. Красных убрать — сделать это нетрудно, остальных припугнуть. Эти хлюпики при виде хлыста на глазах перекрасятся. Время есть. Как видишь, можно начинать и без помощи со стороны. Хорошо начнем, помощи ждать долго не придется: англичане ухватятся за любой повод.

Шеретлуков закашливается. Достав платок, сплевывает в него красноватую мокроту.

— Этот план мне нравится, Кучук, это — серьезно. Могу снова отправиться к Алхасу. Чем скорее распустим людей, тем лучше сохраним живую силу. С наиболее надежными буду говорить сам.

— Дело! — радуется Улагай. — А я начну переговоры с предателями. Завтра отправлю Ибрагима к Рамазану и Махмуду.

— Не опасно?

— В бою всегда опасно, — обрывает собеседника Улагай.

— Кучук, я имею в виду не ту опасность, которая грозит Ибрагиму со стороны чекистов, это меня не интересует. После твоей пощечины он мне определенно не нравится. Бывали на фронте случаи — после боя находили офицеров с пулей в затылке.

Улагай оставляет эти слова без ответа. Выход у него лишь один — держать Ибрагима подальше от себя, давать ему поручения, которые бы сами по себе всякий раз являлись новой проверкой. Ну а в решающий момент… На раскаленной плите не засидишься…

Ночью он снаряжает экспедицию в город во главе с Ибрагимом. Задача — переговоры с Рамазаном и Махмудом: заставить примкнуть к Улагаю. В помощники ему придается Аслан. Детали поездки и пребывания в городе тщательно обдумываются.

— Что Зачерню передать? — спрашивает перед отъездом Ибрагим.

— Зачерий выполняет мое задание, не отвлекай его, — роняет командующий.

Ибрагим виду не показывает, что он даже не представляет, где сейчас Зачерий, а Улагай делает вид, будто сведения о Зачерии получает непосредственно от Ибрагима. О судьбе Зачерия ничего не известно и ему.