Ибрагим тяжело поднимается. Таким Махмуд еще не видел его.

— Дело у меня не военное и не политическое, — неуверенно поясняет он. — Хорошую девушку я как-то сильно обидел. И жалею, надо сказать несколько слов. Сам позвони на санитарные курсы, попроси к телефону Бибу. Видишь, я ничего не скрываю.

Махмуд отлично знает Бибу с санитарных курсов, не раз видел ее там, не так уж много адыгеек в городе. Он вертит ручку телефона, кричит, называет условные слова, спорит с кем-то, ожидает, снова спорит. Потом долго ждет, потом спорит и снова ждет. Наконец сообщает: у телефона Биба. Девушка никогда не держала в руках телефонной трубки.

— Что? Что? Плохо слышу… Кто это?

— Биба, — говорит Ибрагим, беря трубку, — это говорит тот, кто украл тебя. Я очень жалею, что все так нехорошо получилось. Я тебя люблю и готов умереть за тебя. Ты слышишь? Прости меня, если можешь. И знай: всегда буду считать тебя своей женой.

Девушка держит у уха трубку, не зная, что и сказать обнаглевшему бандиту. Ибрагим тщетно ждет ответа.

— Биба, скажи хоть слово.

Ответа нет.

— Прощай, Биба. Извини…

Ибрагим возвращает трубку Махмуду, благодарит. Лицо его бледно, рука дрожит.

— Садись, — снова приглашает Махмуд. — Мне хотелось поговорить с тобой.

— Кажется, поговорили…

— То ведь я не с тобой говорил, а с «дядей».

Но Ибрагим не садится. Махмуд тоже поднимается.

— Мне кажется, что ты и Улагай — это не одно и то же. Я всегда считал, что у тебя своя голова на плечах. Неужели ты все еще слепо веришь своему начальнику?

Наконец-то Махмуду удается встретиться со своим собеседником взглядом. В глазах Ибрагима — растерянность.

— Поздно мне обо всем этом думать, — равнодушно бросает он. — Пулю на лету не поймаешь.

— Мы не пули, а люди, Ибрагим. А человека можно даже с края пропасти увести.

— С края можно, — вздыхает Ибрагим. — Но я уже лечу в пропасть. Поздно! Не вздумай задерживать меня, — вдруг зло добавляет он, — мне жизнь не дорога.

— Этого не ожидал от тебя, — обиженно произносит Махмуд. — Говорим как товарищи… Ну бывшие товарищи. Думаешь, эти русские не догадываются, откуда ты? Все еще воображаешь, будто все люди глупее вас с Улагаем? К нам такие, как ты, каждый день приходят сдаваться.

— Извини. Никак не пойму вас всех.

— Кого это — всех?

— Да вас, комиссаров. Ну я пошел.

— Приходи, Ибрагим, разговор надо закончить.

Хлопает дверь. Махмуд задумчиво глядит в окно. Мимо проходят четверо в бурках. Что там они еще натворят?

— Сбивают? — осведомился русский товарищ.

— Сбивают и сами сбиваются, — смеется Махмуд. — Сложный переплет. — Он подробно пересказывает беседу с Ибрагимом.

— А может, вы зря напрямую? Может, стоило повести игру? Ведь это не рядовой бандит.

— Не по мне это, Василий Лукич. В таком деле актером быть надо, а я человек простой, бесталанный: что на душе, то и на лице. Да и не проведешь такого, как Ибрагим, с ним лучше напрямик. Я думаю, он придет — на распутье парень.

— А может, перехватить их, — предложил Василий Лукич.

— Себе во вред, — возразил Махмуд. — Сейчас он на все пойдет, а через недельку сам явится. Дозреет. Тогда и Улагай может в переметной суме оказаться.

А те, в бурках, торопливо сворачивают в переулок.

— Ночью возвращаемся домой, — говорит своим спутникам Ибрагим. — Рамазан будет не скоро, ждать больше нельзя.

— А этот как? — осведомляется Аслан. — Клюнул?

— Тебе это знать не положено. — Ибрагим бросает на него подозрительный взгляд. — И вообще запомни закон разведки — излишнее любопытство равно самоубийству. Ты что, на красных работаешь?

— Да мне что, — обиделся Аслан. — Чихал я на Махмуда.

Ибрагим правит на окраину — здесь у него еще одна явка, запасная. Отсидевшись до ночи, выбираются из города. Едут медленно — кони с трудом тянут по раскисшему проселку тяжелую повозку. Едут всю ночь. Дневка в лесу, и снова — тряская дорога. Лишь на третий день добираются до лагеря.

Кажется, Ибрагим сделал все, что мог. Но Улагай недоволен.

— Ты сказал Махмуду, что, если он не согласится, мы прикончим всю его семью?

— Нет, — признается Ибрагим. — При чем тут семья?

— Не задавай глупых вопросов, — раздражается Улагай. — Твое дело — выполнять приказы.

— Я — человек! — срывается Ибрагим. — У меня есть голова.

Вот как заговорил! Пожалуй, Крым-Гирей прав, к нему уже нельзя поворачиваться спиной. Но он не должен думать, будто его подозревают.

— Что нового в городе? — спрашивает Улагай, чтобы не оборвать разговор на реплике Ибрагима.

— Новостей немало. — В глазах Ибрагима мелькает злорадный огонек. — Красавица-то наша ушла к Максиму.

— Какая красавица? — Улагай ошеломлен. — Сариет?

— Фатимет, жена Османа, — бросает Ибрагим.

Лицо Улагая покрывается белыми пятнами.

— С сыном ушла к русскому, — торжествующе добавляет Ибрагим. Он вдруг ясно осознает, что факт этот имеет для Улагая значение чрезвычайное. Там, в лесу, Максим одержал верх лишь над Ибрагимом, это — победа над самим Улагаем.

— Это мы так не оставим! — выкрикивает Улагай. — Иди…

Он расхаживает по тесному кабинету. «Очевидно, — рассуждает сам с собой, — пришло время санкций. Пусть эти интеллигентики узнают, чем чреват их отказ сотрудничать со мной. Но прежде всего надо выручить свои деньги. Кто знает, как все обернется».

Не успевает Ибрагим улечься, как у двери раздается крик связного: «Ибрагим, к командующему!»

— Не мог все сразу сказать, — недовольно бурчит Ибрагим. — Обязательно дергать надо…

— Поменьше болтай, — советует валяющийся на соседней койке Аслан. И жестко добавляет: — Так, смотри, не пощечину, а пулю схватишь.

— Нашел, чем пугать! — вскипает Ибрагим. — Видел их…

Улагай приглядывается к своему опальному фавориту.

— Взбунтовался наш казначей, — говорит он. — Или рехнулся после бегства жены. А скорее всего, решил присвоить деньги. Твоя задача — отвлечь на себя внимание караульного взвода. По моему сигналу нападешь на аул со стороны Энема. Алхас предупрежден. Он выделит тебе отборных людей. Если ребята повеселятся, не беда, застоялись они. И все падет на совесть большевиков. Люди Алхаса будут в красноармейской форме. Отступать по моей ракете. Кстати, учти, Алхас отберет не наших, а казаков.

Ибрагим понимает — готовится спектакль. Раньше он обрадовался бы такой затее, теперь равнодушно козыряет: будет исполнено!

— Вопросы есть?

— И мне переодеться?

— Зачем? Нацепи на папаху красный бант. Не зарывайся особенно. Все.

Выходя, Ибрагим невесело улыбается — сам Улагай приказывает ему нацепить красный бант. А что, если нацепить всерьез? И горько вздыхает: денежные дела ему уже не доверяют, теперь он пригоден лишь на то, чтобы вызвать на себя огонь. И если огонь будет метким, Улагай только возблагодарит аллаха.

Ибрагим бродит по лесу, не зная, что предпринять. Но одно знает наверняка — алхасовцев к аулу не подпустит. Самому бросать озверевшую казачню на своих земляков — последнее дело. Перестрелку можно вести и на расстоянии.

Тут лишь до сознания доходит смысл приказа Улагай: Алхас казаков выделит! Почему же казаков? Улагай боится, что черкесы окажутся не такими жестокими по отношению к своим? А на станицы посылают черкесов. Ибрагим вглядывается в окно, за которым сидит командующий. О чем он думает? О судьбах народа? Как бы не так! Улагай во всех деталях обдумывает план обуздания и наказания Османа. Нет, просить он ничего не будет. Но свое возьмет обязательно.

И снова ночь. Темная, мокрая, неуютная. Даже собаки не лают. Улагай на коне, с ним две тачанки с пулеметами. Его расчет оказывается правильным. Выстрелы на окраине привлекают к себе отряд Анзаура. Бой неожиданно разгорается — в отряд вливаются добровольцы. Аульчане дерутся отчаянно — подкрепления ждать неоткуда. Бандиты несут потери. Тем временем Улагай останавливается у ворот своего казначея.

— Эй, Осман!