– Ну, хорошо, – произнес он. – Не думаю, что картина была у вас. Что до Левассер, то вот что я подумал. После того, что вы мне только что сообщили... Мне кажется, она слишком замешана в этом деле, чтобы я продолжал с ней церемониться. Тем хуже. Поступайте, как должно, и пусть случится то, что неминуемо. Вы же убеждены, что Бирикос последовал за вами только потому, что услышал, как вы о ней справляетесь? Значит, в его глазах мадемуазель Левассер и Ларпан были единым целым.

– Необязательно, но пусть, как вам будет угодно...

Я проводил Фару до агентства, где силы закона оставили на страже полицейского в форме. Видно было, что тот с трудом сдерживается от смеха. Причиной такого веселья было то, что обворовали частного детектива. Я констатировал причиненный ущерб, настоял на внесении в протокол не существовавших тридцати тысяч и пустился в путь к моргу. Флоримон по-прежнему сопровождал меня. Я сразу признал Никола Бирикоса, как если бы он был моим ребенком, и освободился. К двум часам я вернулся в контору. Обеденный перерыв кончился. Я позвал соседнего слесаря, чтобы он починил замок, и в ожидании принялся разыскивать то, что, за исключением картины, которой, как я хорошо знал, никогда не было в моем владении, могло привлечь взломщиков. Неоспоримо, что-то они все-таки обнаружили. И нечто важное. Но то, что обнаружили они, не обнаружил я. Тогда я бросил бесплодные поиски, оставил и контору и слесаря заботам привратницы и отправился порыться в пыльных собраниях Национальной библиотеки. Еще вчера я замыслил нанести визит в это почтенное учреждение. Но вчера времени не хватило. Сегодня у меня оно было. И я потерял его. Без толку перелистал я кучу газет 1925 года в поисках отголосков мошенничества, совершенного в ту эпоху Ларпаном-Дома. У Фару я не уточнил даты, искал на авось и ничего не нашел. Бросив пустое занятие, я вернулся к своему рабочему столу. Телефон поприветствовал меня своим веселым перезвоном, едва я открыл дверь. В темноте я снял трубку:

– Алло!

– Пожалуйста, господина Нестора Бурма. Женский голос. Драгоценный голос. Если ваше щебетанье...

– Сударыня, Нестор Бурма у телефона.

– Барышня, – поправила она, – Мадемуазель Женевьева Левассер.

Мои пальцы плотно сжали трубку, и у меня перехватило дыхание.

– Алло! Алло! – нетерпеливо повторяла моя прекрасная собеседница.

– Да, я слушаю, – произнес я.

– Вы слышали мое имя, господин Бурма?

Вам знакомо имя Ларпана? А имя Бирикос вам известно? Имя Женевьевы Левассер вы слышали? В конце концов я что-нибудь брякну. Фразу, которая войдет в историю.

– Э-э-э... то есть...

– Это вполне возможно. Мое имя часто упоминают в прессе. Я работаю манекенщицей у Рольди...

– Да, мадемуазель.

– Говорю об этом, чтобы вы знали.

– Да, барышня. И чем я могу быть вам полезен?

– Я впервые обращаюсь к частному сыщику. Если вы и не видели мое имя в газетах, то ваше я видела. И часто. Мне хотелось вас спросить... Предположим, кому-то досаждают неприятные особы. Сумеете ли вы его от них избавить? Незаметно и решительно?

Я рассмеялся:

– Боже мой, барышня. Надеюсь, вы не хотите сказать, что их следует разогнать револьверными выстрелами?

Она в свою очередь рассмеялась. Ее смех был чист, свеж, очень приятен для слуха:

– Нет, нет. Я не имела в виду столь решительных средств.

– Вы меня успокаиваете.

– Вы могли бы взяться за такую работу?

– Несомненно.

– Вы не согласились бы ко мне заехать? Я живу в гостинице "Трансосеан", на улице Кастильоне. Вы не могли бы приехать прямо сейчас?

– Еду.

– До скорой встречи, сударь, – повторила она.

Я положил трубку, включил свет, снова снял трубку, набрал номер префектуры полиции в Островерхой башне и спросил Флоримона Фару.

– Что случилось? – спросил он.

– Мною сделан большой шаг в сторону постели малышки Женевьевы, – сказал я.

– Оставьте это дело, говорю я вам. Мы берем его в свои руки.

– Невозможно, она моя клиентка. Она заметила установленную за ней слежку. Она хочет, чтобы я избавил ее от назойливых особ. Речь может идти только о ваших людях... Забавно, не правда ли?

Я пересказал ему свой сиюминутный разговор с манекенщицей.

– Гм... – прохрипел Фару. – С какой-то стороны нас это устраивает. – После короткой паузы я услышал. – Хорошо... Ладно, Бурма, я вам развязываю руки.

В жизни она была даже лучше, чем на фотографиях. (Чаще бывает наоборот.) Декольте ее вечернего платья было менее глубоко, чем я надеялся. С острым вырезом, слегка задрапированное на плечах, оно тем не менее оставляло некоторую надежду взгляду порядочного человека. Особенно, думаю, если бы она нагнулась. Но не мог же я разбрасывать монетки по ковру и заставлять ее их подбирать. Ее руки были обнажены, и это были очень красивые руки. Да и ноги оказались недурны. И еще масса вещей, волнующее движение которых было приятно наблюдать. Ее светлые волосы были зачесаны назад, как на показанной Фару фотографии. Искусно удлиненные макияжем к вискам глаза были почти зелеными. За исключением указательного на правой руке ее тонкие пальцы заканчивались огромными, покрытыми лаком ногтями. Тот тоже был наманикюрен, но обрезан коротко. Наверное, недавно сломался, может быть, во время занятий царапанием. Эта девушка, должно быть, умела царапаться. Как, должно быть, умела и ласкать.

Она приняла меня в небольшой уютной гостиной, рядом со спальней, освещенной с тонким искусством, призванным выявить достоинства и окружения и окружаемого. Подвергнув меня быстрому осмотру, она заметила своим мелодичным голосом:

– Вы не похожи на полицейского, господин Нестор Бурма.

– Я частный детектив, мадемуазель.

– Конечно. Не хотите ли присесть?

Она устроилась на кушетке. Я положил шляпу и сел.

– Сигарету? – спросила она.

Она протянула мне плоский портсигар, из которого только что извлекла русскую или псевдорусскую папиросу, кажущуюся бесконечной и состоящую больше из картона, чем табака. Я встал, взял папиросу, зажег спичку для нас обоих, покосился на корсаж и вернулся к своему стулу.

– Мне даже больше нравится, что вы похожи на джентльмена, а не на тех ужасных личностей, – сказала она. – Очень боюсь, что напрасно вас обеспокоила. Я слишком порывиста, да к тому же... за последние несколько часов мои нервы измотались...

Я улыбнулся. Профессиональной улыбкой торговца щетками, который умеет снизойти до уровня своего покупателя. И – выжидал.

– Меня зовут Женевьева Левассер, – сказала она.

– Да, барышня.

– Кажется, вам незнакомо мое имя...

– Извините меня, но я не запойный читатель журнала мод "Вог".

– Но газеты вы читаете?

– Почти все.

– Вам попадалось там имя Этьена Ларпана?

– Ларпан? Это тот, кого нашли убитым с копией украденной из Лувра картины Рафаэля? Копией... или подлинником. Знаете ли, я не всегда принимаю за чистую монету все то, что печатают газеты.

– Да.

Из-за длинных ресниц она глянула на меня:

– Он был моим любовником.

Я ничего не сказал. И соболезнования, и поздравления были бы неуместны.

– И убила его не я, – прибавила она, гневно швырнув папиросу в пепельницу и промазав.

Поднявшись, я подобрал окурок, положил, куда надлежало, и снова сел:

– Вас обвиняют?

– Да.

– Полиция?

– Полиция меня допросила. Я предоставила ей... как вы это называете?

– Алиби.

– Да, алиби. В ту ночь мы не выходили вместе. Этьен и я. Похоже, у него были дела. Не знаю, что за дела... Вернее, тогда не знала, потому что теперь... В общем я отправилась с друзьями, которые это засвидетельствовали, и полиция никогда не ставила под сомнение это... алиби. Но тот человек утверждает, что нет такого алиби, которое нельзя было бы разрушить, и что...

Она остановилась на полуслове и подобрала под себя ногу, позволив восхититься другой ногой, открытой много выше, значительно выше колена.