Между тем положение посольств, не признавших правительство большевиков, становилось все более двусмысленным. Бьюкенен не хотел, чтобы новые власти испытывали иллюзии в отношении признания, и 4 декабря положил конец неопределенности, публично объявив об инструкциях Лондона воздерживаться от любого шага, который мог быть истолкован как признание правительства Ленина. Предложение советского правительства о перемирии союзными посольствами не комментировалось. Отчуждение посольств, естественно, не способствовало благожелательному восприятию Россией и союзниками друг друга. Курс западных столиц стал определяться «издалека», без привычного знания конкретной обстановки.

Но некоторые контакты так или иначе осуществлялись. 7 декабря Троцкий сказал переводчику британского посольства — капитану Смиту, что после февральской революции послу Бьюкенену давали плохие советы и он плохо был ориентирован в политической ситуации, особенно относительно Керенского. (Бьюкенен, узнав мнение наркома, согласился с ним — да, он недооценил силы большевистского движения. Он всегда оценивал это явление достаточно просто, полагая, что действиями большевиков руководят переодетое германские офицеры генерального штаба).

Вовсе не отсутствие лояльности выбило Россию из союза с Западом. Пролитая кровь тому порука. Основные причины краха России — изоляция от индустриального мира, крушение транспортной системы, уменьшение численности промышленных рабочих, увеличение стоимости продукции из-за роста цен на первичное сырье, прекращение конвертируемости рубля, ухудшение жизни в городах. Запад не осознал глубины той пропасти, в которую угодила Россия. Постепенно он начал терять союзников и внутри страны.

Слабым местом большинства антибольшевистских политических группировок, лишавших их привлекательности в глазах Запада, было то, что после октябрьского переворота они в той или иной степени смирились с мыслью, что Россия не может далее продолжать войну. То есть, отличаясь от большевиков по своим социальным идеалам и представлениям, они практически становились неотличимыми от большевиков по главному вопросу, интересовавшему Запад: следует ли ради союзнической верности пренебречь даже инстинктом самосохранения? И если да, то как восстановить Восточный фронт? Лидеры этих группировок приходили в союзнические посольства и возмущались коварством большевиков по вопросу о захвате власти. Однако по вопросу о войне они излагали близкие к большевистским идеи, в результате чего их ожидало, в лучшем случае, возмущенное молчание западных союзников.

Представители Запада объясняли своим русским собеседникам, что после всех своих жертв Запад не может согласиться на «преждевременный мир». Учитывая тотальный характер развернувшегося конфликта, Россия может купить себе мир лишь на условиях, гибельных для всех и для нее в первую очередь. Ради самосохранения, а не ради союзников, в ее собственных интересах следует приложить максимальные усилия, чтобы сохранить фронт, пока Британия и Франция с американской помощью не разобьют Германию, освобождая и Россию от смертельной угрозы.

Нужно сказать, что и западные союзники России не чуждались тайных дипломатических контактов. Англичане вели переговоры о сепаратном мире с Австрией и с Турцией. С согласия Ллойд Джорджа генерал Смете 18 декабря 1917 г. встретился в предместье Женевы с бывшим австрийским послом в Лондоне графом Менсдорфом, предлагая в обмен на сепаратный мир сохранение Австро-Венгерской империи. Секретарь Ллойд Джорджа Филип Керр встретился в Берне с турецким дипломатом доктором Гумбертом Пароди, прощупывая возможности турецкого сепаратизма. Но германское влияние на обе державы было столь велико, что ни Австро-Венгрия, ни Оттоманская империя не осмелились сделать решающий шаг. Британский дипломат сэр Хорэс Рамболд, беседовавший со Сметсом и Керром в Швейцарии, отметил этот страх и одновременные надежды поделить Европу и весь мир: «Переговоры с турками находятся под воздействием конференции в Брест-Литовске, которая преисполнила турок экстравагантными надеждами на будущее их империи. Они надеются сохранить не только Месопотамию, Палестину и прочее с помощью немцев, но ожидают получения части Кавказа и союза с такими государствами, как Грузия. Они верят в возможности туранизма в Центральной Азии» {529}.

Не преуспев в тайных переговорах, премьер Ллойд Джордж гордо заявил 14 декабря 1917 г., что «не существует промежуточной дистанции между победой и поражением». И Франция объявила, что отказывается от дипломатии как от инструмента достижения мира. 15 декабря Троцкий заявил бывшим союзным правительствам, что, если они не согласятся вести переговоры о мире, большевики приступят к переговорам с социалистическими партиями всех стран. Но вначале большевикам нужно было объясниться с германским империализмом.

Нетрудно понять чувства германского командования при виде распада России, Предшествующая смертельная борьба исключала рыцарственность. Генерал Гофман пишет в мемуарах: «Русский колосс в течение 100 лет оказывал слишком тяжелое давление на Германию, и мы с чувством известного облегчения наблюдали за тем, как под влиянием революции и хозяйственной разрухи рушится былая мощь России» {530} . Гофман считал самым благоразумным для Германии «иметь в тылу мирную Россию, из которой мы могли бы получать продовольствие и сырье, не предпринимать наступления на Западном фронте, а выжидать наступления Антанты. Однако у нас не было предпосылок для реализации такой тактики. Для того чтобы держаться на Западе выжидательной тактики, получая все необходимое с Востока, нужно было иметь в России необходимые для этого условия» {531}.

Для реализации этих условий Гофман предлагал занять линию Смоленск-Петербург, образовать в Петербурге правительство, которое назначило бы при наследнике-цесаревиче желательного Германии регента. Россию следовало держать в орбите германского влияния, ее раздел осуществлять осторожно. К примеру, «идея отторжения от России всего Прибалтийского края неправильна. Великодержавная Россия, а таковой русское государство останется и в будущем, „никогда не примирится с отнятием у нее Риги и Ревеля — этих ключей к ее столице Петербургу“. Регентом Гофман наметил великого князя Павла, с которым германский командующий Восточным фронтом вступил в сношения через зятя великого князя — полковника Дурова.

В ночь на 20 ноября 1917 г. случилось то, чего так опасались на Западе. Большевистское правительство послало Верховному главнокомандующему — генералу Духонину — радиотелеграмму с приказом предложить германскому командованию перемирие. Поздно вечером 21 ноября союзные посольства в Петрограде получили от наркома иностранных дел Троцкого ноту с предложением заключить перемирие с Германией и начать переговоры о мире. Бьюкенен советовал оставить ее без ответа. В палате общин он рекомендовал заявить, что правительство будет обсуждать условия мира с законно образованным русским правительством, но не с теми, кто нарушает обязательства, взятые 5 сентября 1914 г.

25 ноября 1917 г. союзные военные представители в Ставке выразили официальный протест Духонину: нарушение союзнических обязательств может иметь самые серьезные последствия. По оценке Бьюкенена, «скрытая угроза, содержавшаяся в этих словах, была истолкована в том смысле, что мы намерены предложить Японии напасть на Россию. Это был неудачный шаг, причинивший нам немало вреда. Троцкий по этому поводу выпустил страстное обращение к солдатам, крестьянам и рабочим, направленное против нашего вмешательства в русские дела. Он говорил им, что наше империалистическое правительство пытается загнать их кнутом обратно в окопы и превратить в пушечное мясо» {532} . Троцкий напомнил, что его правительство желает не сепаратного, а всеобщего мира. Если России придется заключить сепаратный мир, то вина падет на союзные правительства.