Они уже были рядом с коттеджем, и Тилли отрицательно покачала головой:

— В другой раз с удовольствием. Мне ведь надо будет зайти и взять еще книг, если ты, конечно, не возражаешь?

— He глупи, Тилли… He возражаю… Это же твой коттедж. Кстати, — Стив слегка наклонил голову, — ты лучше выглядишь, веселее. Тебе полезно ездить верхом. И поскольку мы давно не виделись, хочу поздравить тебя по поводу одной из твоих поездок.

Она сделала вид, что не понимает, о чем он говорит, и спросила:

— Да? Какую поездку ты имеешь в виду?

Тот день, когда ты напугала их до смерти.

— Вот ты о чем? Ты так считаешь?

Стив рассмеялся.

— Нет, это не совсем так. Но одно могу тебе сказать, судя по обрывкам сплетен, которые до меня доходили, я теперь просто уверен, что они оставили тебя в покое надолго. Слава о тебе дошла аж до Пилау. На прошлой неделе, возвращаясь из Ньюкасла, я зашел в «Олень» выпить рюмочку. Я там впервые, поэтому они меня не знают. Посетители говорили свободно, и я понял, Тилли, что они в большинстве своем на твоей стороне. Ведь ты сама знаешь, как Шилдс относится к Ньюкаслу, так и Пилау относится к Шилдсу и другим деревням.

— Что же, приятно слышать, по крайней мере, мне не стоит ждать набегов из Пилау.

— Нет, и из других мест тоже — это мое мнение. А один парень сказал, что видел тебя однажды и ничего не имел бы против, чтобы такая ведьма сидела за его столом. Ох, Тилли, — Стив смутился и быстро добавил, — я только хотел успокоить тебя…

— Я знаю, что ты имел в виду, Стив. И не волнуйся, я уже не обращаю внимания на это прозвище, наоборот, оно меня устраивает. Да, — она кивнула головой, — именно так. И к тому же, они так давно называют меня ведьмой, что я начинаю думать, может они в чем-то и правы.

— Да будет тебе! В тебе столько же от ведьмы, Тилли, сколько во мне голубой крови.

— Ты так думаешь?

— Уверен.

— Тогда скажи мне, Стив, — уже серьезно спросила она, — почему это прозвище ко мне прилипло, почему меня преследуют?

— Ну, — он нагнулся и погладил грязную гриву лошади, — потому что в тебе что-то есть, какое-то редкое обаяние. Нет, — Стив покачал головой, — не то слово. Скорее привлекательность, — он еще больше понизил голос, — какие-то чары. Ага, — он снова кивнул головой, — вот это точнее — чары. И всегда в тебе это было. Не спрашивай, в чем это заключается, я не знаю.

Она ответила так же тихо и спокойно:

— Без этого определения я вполне могла бы обойтись, Стив.

— Другие с тобой не согласятся, Тилли.

Она опустила голову и долго молчала, заставив его почти что закричать:

— Слушай, мы тут сидим и спорим, а могли бы сидеть в тепле. Ты уверена…

Она уже выпрямилась и натянула поводья.

— Пока, Стив. Я как-нибудь загляну за книгами.

Он ничего не ответил, пока лошадь не проехала немного вперед, и затем прошептал:

— Обязательно, Тилли, обязательно.

Она пустила лошадь рысью, затем перевела в галоп, а в голове, в такт копытам, билась одна мысль: чары, чары. Тилли была уверена, что ее чары все еще действуют на Стива. И поэтому, ради него самого, ей надо держаться от него подальше, а в коттедж приехать во время его отсутствия. Но при этой мысли ее охватило чувство тоскливого одиночества. Из всех людей окружавших ее за исключением Бидди, в качестве друга она хотела иметь прежде всего Стива. Потому что нить, связывавшая их в детстве, все еще не оборвалась.

Рождество они встретили весело, и не только благодаря детям. В этом была заслуга и их нового дяди Люка. Этот высокий человек вызвал у них бурю восторга. Особенно нравилось детям, когда он изображал обезьяну, прыгал через диваны и кресла и бегал за ними на четвереньках. Но не только дети наслаждались его обществом: Джон, Анна и Тилли, да и все слуги в доме сразу полюбили его. Ведь Люк был солдатом, сражавшимся с русскими — этим ужасным народом, живущим на другой планете. Кроме того, он был истым джентльменом, вежливым и тактичным. Как говорили на кухне, вряд ли этот дом когда-нибудь до этого видел столько радости и веселья. Хотя старались для общего веселья все, начиная с Бидди и заканчивая Пибоди.

Только поздним вечером в доме смех стихал, Тилли, наконец оказавшись одна в постели, начинала шептать:

— Ох, Мэтью, Мэтью, если бы ты только был здесь!

Но в глубине души она сомневалась, что при Мэтью атмосфера в доме была бы столь открытой и жизнерадостной. Мэтью всегда хотел играть первую скрипку, верховодить, подшучивать над всеми. Но сам он, еще с раннего детства, терпеть не мог, когда подшучивали над ним.

Над Джоном, например, всегда смеялись из-за его заикания. Он к этому привык. А Люк, как выяснила Тилли за последние четыре дня, обладал легким и светлым характером. Он умел обращаться с детьми. Он позволял им лазить по себе, возился с ними. Для них это было ново, особенно для Вилли, ведь человек, которого он смутно помнил как своего папу, никогда с ним не играл, а на Жозефину и вовсе не смотрел. Новый дядя стал настоящим открытием и, как и все дети, они злоупотребляли его терпением — плакали и капризничали, когда их отправляли спать.

Тилли не могла вспомнить, чтобы Вилли открыто противился ей, а тут он заявил:

— Мама, я не хочу спать, я хочу остаться с дядей.

На что Люк ответил:

— Если ты не будешь слушаться маму, я немедленно упакую свои сумки, заложу карету, сяду на корабль, и ты никогда больше не увидишь меня.

Детская реакция обескуражила всех. И Вилли, и Жозефина со слезами бросились на шею Люку и принялись умолять:

— Нет! Дядя Люк, нет.

Когда мир был восстановлен, и четверо взрослых остались одни в гостиной, Джон, обращаясь к брату, развалившемуся в шезлонге, сказал:

— Это х… х… хорошо, что у т… т… тебя в… в… всего несколько дней, а т… т… то Тилли пришлось б… б… бы т… т… тебя уволить. Т… т… только взгляни на с… с… себя! Н… н… на кого т… т… ты похож!

Люк вытянул длинные ноги и закинул руки за голову.

— Так приятно быть неряхой, вот таким неряхой. — Он посмотрел на стоящего над ним Джона и вполне серьезно добавил: — Не приставай ко мне, братишка, ты представления не имеешь, что значит для меня эта передышка. — Люк взглянул на Анну и Тилли, сидящих на диване у камина, на пылающий огонь и спросил: — Ты ведь не возражаешь, Тилли?

— Нет, Люк, нисколько не возражаю.

— Надеюсь, ты не считаешь, что я слишком далеко зашел с детьми?

Ему ответила Анна:

— Жаль, что немногие умеют заходить так далеко.

Люк приподнялся на локте и ухмыльнулся.

— Спасибо, невестушка. И если захочешь меня нанять, когда твоя семья разрастется, я к твоим услугам, причем бесплатно.

Джон нахмурился и заговорил, заикаясь сильнее обычного:

— Т… т… ты дурак. Л… Л… Люк. Всегда б… б… был им и в… в… всегда б… будешь. Пошли, Анна, п… п… поцелуем д… д… детей на н… н… ночь.

Когда дверь за ними закрылась, Люк опустил ноги с шезлонга, поправил рубашку, провел ладонями по плотно сидящим брюкам, пригладил волосы и спросил:

— Я что-то не то ляпнул?

— Да нет. — Тилли слегка пожала плечами. — Анна болезненно относится к вопросу о детях, поскольку все никак не может забеременеть. Но, как я ей уже говорила, — она улыбнулась, — мне лично понадобилось для этого почти двенадцать лет.

— И то верно. — Он подмигнул ей, и они дружно рассмеялись.

Странно, но ей было так просто разговаривать с Люком. Когда-то, из трех братьев он нравился ей меньше всего. Он всегда был самодостаточным, знал, чего хочет, и обязательно добивался своего.

Люк подошел к дивану, сел и заметил:

— Со дня моего приезда домой мы с тобой впервые остались наедине. Смешно, верно? — Он поднял брови. — Я сказал домой. А ведь я провел много лет в Скарборо, потом в армии, и, тем не менее, считаю этот дом своим домом.

— Я рада.

— Тилли.

— Да, Люк?

— Я не спрашивал про Мэтью, боясь, что эта тема все еще болезненна для тебя. Это так?