Она оторопела: никто никогда не говорил ей, что она хорошенькая, а уж тем более, красивая. Маленькое зеркало в ее комнате уверяло, что с ней все в порядке. Возможно, не такая она хорошенькая, как Мэгги Томптон из деревни, но значительно привлекательнее, чем близнецы Рейнтон.

Вилли нарушил молчание вопросом:

— Ты днем сегодня гулять пойдешь?

— Может быть, — замялась она. — Я не могу обещать. Мама чай затеяла, ведь у меня сегодня день рождения.

— Желаю тебе еще много-много дней рождения. Сколько тебе, семнадцать?

Она замешкалась, потом неохотно ответила:

— Шестнадцать.

— Ах да, разумеется. — Он сделал вид, что припоминал тот день, когда она с вызовом заявила, что ей уже почти четырнадцать.

Тут к ней подошла собака, обнюхала и лизнула руку в перчатке. Норин погладила ее по голове и заметила:

— Дружелюбный парнишка. Что это за порода?

— Ирландская легавая.

— А как ее зовут?

— Пэт. Как еще можно назвать ирландскую легавую?

— Верно. — Она тихо засмеялась и сказала: — Мне пора. До свидания.

— До свидания.

Она чувствовала, что он не ушел сразу, а все еще стоит и смотрит ей вслед. Это ее смущало. Она с трудом подавляла желание побежать. Нет, говорила она себе, тебе уже шестнадцать, ты свое отбегала, надо вести себя солидно, надо сдерживаться…

В тот день увидеться с Вилли ей больше не удалось. Отец выбрался из постели и следил за ней. Да и следующие несколько недель после. Но когда молодые люди снова встретились, обоим казалось, что этих недель не было, что они стояли так и разговаривали только вчера. Вилли протянул ей руку и, держась за руки, они долго гуляли по берегу, разговаривая.

Это вошло в привычку. Когда они встречались, Вилли брал Норин за руку, если этой темненькой с ним не было. Но со временем она стала появляться все чаще, и в таких случаях Норин просто здоровалась и шла дальше. Странно, но теперь при встрече темнокожая девушка всегда молчала, только подолгу ее разглядывала.

Так и продолжалось это нерегулярное ухаживание по воскресеньям. Во вторник Норин исполнится восемнадцать. Она мечтала, что на этот раз Вилли придет один — настало время объясниться. Мало того, Норин давно стало казаться, что если он не заговорит сам или не даст ей возможности признаться в любви — ее разорвет на части. Она знала, что нравится ему, даже больше, чем нравится. Это чувствовалось по прикосновению руки, по задержавшемуся на ней взгляду. Но Вилли не произнес ни единого слова любви. Возможно он, как и она, боялся последствий такого объяснения. Норин останавливал гнев отца. Узнай он о ее связи именно с этим Сопвитом, будет что-то страшное. А Вилли должен был думать о своей матери.

Норин слышала, что его мать — дурная женщина, во всяком случае, с моральной точки зрения, такая шла о ней молва. Она долгие годы путалась с управляющим шахты, и, как говорили в деревне, пусть она еще хоть сто коттеджей построит, пусть дает пенсии и еду и подарки к Рождеству, перед Господом ей своих грехов не замолить. Судя по всему, она всегда была дурной женщиной. Ведь сам Вилли — внебрачный ребенок. Его мать очень долго была любовницей его отца. А когда он умер, она выскочила замуж за его сына. Когда же муж умер, она вернулась домой с темнокожей девочкой, заявив, что она ее удочерила. Если все это учесть, получалось, что мать Вилли и в самом деле ужасная женщина. Норин хотелось бы встретиться с ней и составить свое собственное мнение. Она не боялась этой встречи не в пример жителям деревни, которые готовы были сделать большой крюк, только бы с ней не столкнуться.

Что ж, если Вилли признается в любви, Норин придется встретиться с его матерью. Так ведь? Но только пусть это случится скорее — ей все труднее бороться с пламенем, разгорающимся внутри. Норин прекрасно понимала, что если оно разгорится, то поглотит не только ее. Раздадутся возмущенные крики со всех сторон, особенно постарается отец. Но девушка чувствовала себя достаточно сильной, чтобы побороться за свое счастье, только бы Вилли объяснился ей в любви.

В то же самое утро об отношениях Вилли с Норин Бентвуд заговорили в особняке. Тилли уже давно догадывалась о том, что происходит, но сегодня с громкими протестами выступила Жозефина.

Так вышло, что Жозефина договорилась с Джоном и Анной приехать к ним, благо они в эти выходные принимали гостей: Пола и Алису Бартон, брата и сестру, живших в Дархэме. Бартоны — знатная семья, и они не дружили с Тилли, но на Джона и Анну Сопвит это не распространялось.

Жозефине нравился Пол Бартон — он был хорошей мишенью для ее острот, прилично играл в вист и крокет, и за ним приятно было наблюдать во время игры.

В последнее время Жозефина все время была на взводе. Не понимая причину такого настроения, она осознавала, что устала от особняка и монотонной жизни. Сюда никто не приезжал, кроме Джона и Анны. Если ей или Вилли надо было с кем-то встретиться, делать это приходилось на стороне. Такая ситуация не угнетала ее — она в принципе сторонилась людей. По-настоящему хорошо она относилась лишь к Вилли и маме. Хотя чувства ее к этим людям были совершенно разными.

Мать она обожала, а вот к Вилли относилась так, как женщина относится к мужчине, и отдавала себе в этом отчет. Она понимала, что если Вилли ее и любит, то только как сестру. Кроме того она знала, что Тилли на самом деле не ее родная мать. Это заставляло Жозефину ощущать себя чужой в этой стране и она давно приняла четкое решение относительно своего будущего. Сейчас перед ней лежали две дороги: если она не сможет пойти по той, которая отвечает ее желаниям, тогда она стоически пойдет по другой и, возможно, в конечном итоге заполнит странную пустоту в своей душе.

Она рассуждала разумно, но совсем забыла, что в ее маленьком, изящном теле смешались самые разные гены, реакцию которых цивилизация смогла лишь слегка приглушить.

За эти годы в доме мало что изменилось. Тилли продолжала занимать ту же спальню и гардеробную, к которым привыкла. Правда, она переделала одну из гостевых комнат в маленькую личную гостиную, где проводила большую часть своего времени. Здесь находились ее книги, и здесь же она занималась домашними делами и всем, что было связано с шахтой. Тилли постепенно взяла на себя все руководство шахтой, за исключением практических вопросов. Они входили в обязанности Джона и Стива с помощником, Алеком Меннингом. Тилли полностью изучила деловую сторону управления шахтой, и эти знания она постепенно передавала сыну, всячески поощряя его реальное участие в делах. Вилли с детства проявлял интерес к горному делу, а в его положении, когда выбор будущей карьеры был крайне ограничен, это было настоящим даром небес. К тому же, Тилли могла быть уверенной, что он всегда будет рядом. Даже если он женится, мать всегда будет ему нужна. Иначе, куда ей деваться? Хотя временами ей хотелось оказаться на сотни миль отсюда.

Так получилось, что всю свою жизнь она была одинокой, хотя не совсем, как правильно заметил Стив, ведь всю ее жизнь он был рядом. И сейчас тоже. А до этого была Бидди.

Бидди умерла десять лет назад, и как бы не хороши были Пег и Фэнни, полностью заменить мать они не смогли. Им не хватало ее теплоты и мудрости. Разумеется, грех было бы требовать большей преданности, чем преданность семьи Дрю. А с той поры как Фэнни вышла замуж за Биддла, он тоже стал членом этого клана и всегда защищал хозяйку от клеветы.

Странно, но ее все еще надо было защищать. Хотя все, что она сделала за эти шестнадцать лет, должно было бы смягчить сердца деревенских, за исключением, разве, ее открытой дружбы со Стивом.

Но часто ночью она томилась желанием иметь кого-то рядом, представляла себе лицо на подушке, говорила себе, что она идиотка, к тому же жестокая идиотка, ведь что она дала этому человеку в ответ на его бесконечную привязанность к ней? Только руку, а иногда, очень редко плотно сжатые губы.

И все же она знала, что встань она у алтаря и поклянись, что между ними так ничего и не было, сам Господь ей не поверит. И кто сможет его за это упрекнуть?