Прежде чем он успел ответить, в комнату вошла Фенелла, а следом за ней – Поль.

– Прости, мамочка, – быстро и горячо сказала она. – Я знаю, ты не хочешь, чтобы я участвовала в этом разговоре. Но поступить иначе я не могу. Мистер Аллен кое о чем не знает, и я обязана ему рассказать.

Впоследствии, рассказывая Агате об этом эпизоде, Родерик подчеркнул, что больше всего его поразило самообладание Дженетты. Она явно не ожидала прихода Фенеллы, и поведение дочери наверняка повергло ее в смятение. Но ей ни на миг не изменили хорошие манеры, и держалась она с той же чуть ироничной невозмутимостью.

– Дорогая моя, зачем же столько пыла и драматизма? – сказала она. – Мистер Аллен, это моя дочь Фенелла. А это мой племянник Поль Кентиш.

– Простите, что я ворвалась без предупреждения, – извинилась Фенелла. – Здравствуйте, – она протянула Родерику руку. – Мы бы хотели с вами поговорить. Можно?

– Нет, только не сейчас, – возразила ее мать. – Мы с мистером Алленом очень заняты. В другой раз, дорогая, хорошо?

Фенелла нервно сжала руку Родерика.

– Ну пожалуйста, – прошептала она.

– Может, все-таки выслушаем их, миссис Анкред? – сказал Родерик.

– Мамочка, это очень важно! Правда.

Дженетта взглянула на Поля.

– Поль, ты можешь унять эту строптивицу?

– Тетя Джен, я тоже считаю, что очень важно все рассказать.

– Милые мои дети, я уверена, вы даже не понимаете…

– Нет, тетя Джен, мы прекрасно понимаем. Мы все это обсудили и понимаем: то, что мы расскажем, может пагубно отразиться на всей нашей семье и вызвать громкий скандал. – Поль сказал это чуть ли не с удовольствием. – Нас нисколько не радует такая перспектива, но вести себя иначе мы не имеем права, это было бы непорядочно.

– Мы верим в правосудие, – громко заявила Фенелла. – И было бы нелогично и бесчестно обходить законы, чтобы спасти репутацию семьи. Мы знаем, последствия могут быть ужасны. Но всю ответственность за них мы готовы взять на себя. Верно, Поль?

– Да, – подтвердил он. – Нам этот шаг неприятен, но мы готовы на него пойти.

– О господи! – не выдержала Дженетта. – Бога ради, не стройте из себя героев! Вы все-таки настоящие Анкреды, оба!

– Нет, мамочка, ничего подобного. Ты ведь не знаешь, что мы собираемся рассказать. Так что это никакой не театр, а вопрос принципа, ради которого необходимо пойти на жертву.

– А вы, естественно, мните себя очень принципиальными и готовы пожертвовать чем угодно. Ах, мистер Аллен… – Она не договорила, но в ее тоне он услышал: «Мыто с вами понимаем друг друга. И я убедительно прошу вас, делите на шестнадцать все, что плетут эти глупые дети».

– Мамочка, это чрезвычайно важно.

– В таком случае давайте послушаем, – сказал Родерик.

Как он и ожидал, Дженетта сдалась легко и достойно.

– Что ж, если это так уж необходимо… Но тогда по крайней мере сядь, а то из-за тебя бедный мистер Аллен тоже стоит.

Фенелла послушно, с характерным для женщин этой семьи изяществом опустилась в кресло. Агата точно описала эту живую, непосредственную девушку. Унаследованная от матери худощавость сочеталась в ней с яркой красотой Анкредов и добавляла ее облику хрупкость. «И все же театральности в ней не меньше, чем у остальных членов этой семейки», – подумал Родерик.

– Мы с Полем обсуждали всё уже сто раз, – начала она скороговоркой. – С того дня, как пришли письма. Вначале мы решили не вмешиваться. Мы считали, что писать анонимки может только последний мерзавец, и сама мысль, что в нашей семье кто-то на такое способен, была нам отвратительна. Мы были уверены, что в этих письмах все от начала до конца гнусная, злобная клевета.

– Именно это я и сказала мистеру Аллену, – ровным голосом заметила Дженетта. – Так что, дорогая, думаю, не стоит…

– Да, но я еще не договорила, – горячо перебила ее Фенелла. – Это не тот случай, когда можно пожать плечами, воскликнуть: «Ах, какой ужас!» – и оставить все как есть. Ты уж извини, мамочка, но ваше поколение всегда так себя ведет. Вы мыслите как-то шиворот-навыворот. И, если уж на то пошло, именно подобная позиция приводит к войнам. По крайней мере так считаем мы с Полем. Правда, Поль?

Поль залился румянцем, но голос его прозвучал решительно и убежденно:

– Фен хочет сказать, что нельзя отмахиваться от фактов, мол: «Фу, это дурной вкус и чепуха!» Потому что происходящее далеко не так безобидно. Если Соня Оринкорт не отравила дедушку, значит, кто-то в Анкретоне старается отправить ее на виселицу за преступление, которого она не совершала, а раз так, то среди нас есть человек, который сам ничуть не лучше убийцы. – Он повернулся к Родерику. – Ведь правильно, сэр?

– Лишь до некоторой степени. Ложное обвинение может вытекать из вполне искренних заблуждений.

– Какие же тут искренние заблуждения, если человек пишет анонимки? – возразила Фенелла. – И даже если он вправду заблуждается, мы-то знаем, что обвинение ложное, а следовательно, единственный разумный выход открыто об этом заявить и… и… – Она запнулась, сердито тряхнула головой и по-детски неуклюже закончила: – И пусть тогда все это признают, а виновный будет наказан.

– Давайте попробуем внести ясность, – предложил Родерик. – Вы говорите, вы знаете, что намек, содержащийся в анонимках, – ложь. Откуда вам это известно?

Фенелла победно взглянула на Поля, затем повернулась к Родерику и с жаром принялась рассказывать.

– Это было в тот вечер, когда Соня и миссис Аллен ездили в аптеку и привезли лекарство для детей. Седрик, Поль и тетя Полина поехали на ужин к соседям, а я немного простудилась и умолила не брать меня с собой. По просьбе тети Милли я расставила в гостиной цветы, а потом навела порядок и вымыла раковину в «цветочной комнате», где мы держим вазы. Она между залом и библиотекой. Дедушка купил для Сони орхидеи, и она зашла их забрать. Должна сказать, что выглядела Соня прелестно. Вся такая яркая, блестящая, укутанная в меха. Короче, она вплыла туда и этим своим жутким голосом спросила, где, как она выразилась, ее «букэт». А когда увидела – там была целая ветка совершенно божественных орхидей, – то скривилась: «Ой, так мало! Да они и на цветы-то не похожи». В эту минуту от нее веяло такой пошлой вульгарностью, что я невольно вспомнила все ее поведение в Анкретоне, и меня словно прорвало. Я не выдержала, взорвалась и выложила все, что о ней думала. Сказала, что даже мелкая дешевая авантюристка не смеет вести себя как неблагодарная свинья. Сказала, что ее присутствие в этом доме оскорбляет всю нашу семью и я не сомневаюсь, что, едва она окончательно охмурит дедушку и тот на ней женится, она начнет развлекаться со своими сомнительными приятелями, дожидаясь, пока дедушка не оставит ей все свои деньги, а сам тактично устранится в мир иной. Да, мамочка, я понимаю, сцена была отвратительная, но во мне все словно перевернулось, и я уже не могла остановиться.

– Ах, Фен, бедняжка ты моя, – пробормотала Дженетта.

– Но гораздо важнее другое, – продолжала Фенелла, не сводя глаз с Родерика. – То, как она все это приняла. Должна признать, она вела себя вполне достойно. Очень спокойно сказала, что мне, мол, легко говорить, потому что я не представляю себе, каково оказаться в безвыходном положении, когда нет никаких надежд выдвинуться и сделать карьеру. Да, она понимает, сказала она, что в театре ей ничего не светит и она годится разве что в кордебалет, но и там ей долго не продержаться. Я почти слово в слово помню, что она говорила, и ее дешевый жаргон. «Думаешь, не знаю, что вы все обо мне думаете? Вы думаете, я пудрю Нуф-Нуфу мозги, чтобы ободрать его как липку. Думаете, как только мы поженимся, я начну откалывать такие номера, что у всех челюсть отвиснет. Ах, деточка, через все это я уже прошла, и котелок у меня варит не хуже, чем у других, так что сама допру, как себя повести, чтобы не сесть в лужу». Потом она сказала, что всегда чувствовала себя Золушкой. И что я вряд ли пойму, какой для нее «поросячий восторг» стать леди Анкред. Она была необычайно откровенна и вела себя как ребенок. Сказала, что в мечтах рисует себе, как она будет небрежно называть в магазинах свое новое имя и адрес и как продавцы будут говорить ей «миледи». «Это же обалдеть можно! Миледи – до чего классно звучит!» Мне кажется, она почти забыла о моем присутствии, и, как ни парадоксально, я вдруг почувствовала, что больше не злюсь на нее. Потом она начала расспрашивать меня об этикете, и чей титул важнее, и правда ли, что на званых приемах она будет сидеть на более почетном месте, чем леди Баумстин (Бенни Баумстин – препротивный человечишка, хозяин целой сети мелких эстрадных компаний. Соня работала в одном из его гастрольных шоу). Когда я сказала, что да, она от радости издала что-то вроде боевого клича индейцев, как в американских «вестернах». Все, что она говорила, было, конечно, ужасно, но Соня вела себя так естественно и была так искренна, что даже вызвала у меня уважение. Как она призналась, она сама знает, что не умеет «шпарить по-аристократски», у нее «с этим делом не ахти», но она попросит Нуф-Нуфа научить ее выражаться «маленько поблагороднее».