– Ты либо очень смела, либо очень глупа.

– Тебе бы следовало к такому голосу добавить ямочки на щеках. Хотя бы одну.

– Я бы предположил, что глупа, – негромко сказал Жан-Клод.

Я посмотрела на него и снова на шайку гулей.

– Я знаете какая? Усталая, избитая, голодная, злая и перепуганная. И очень хотела бы покончить с этим спектаклем и перейти к делу.

– Начинаю понимать, почему Обри вышел из себя. – На этот раз ее голос прозвучал сухо и без тени юмора. Звенящим голоском произносимые слова капали, как с ледяной сосульки. – Ты знаешь, сколько мне лет?

Я посмотрела на нее и покачала головой.

– Кажется, ты говорил, что она искусна, Жан-Клод.

Она произнесла его имя так, будто на него сердилась.

– Она искусна.

– Скажи мне, сколько мне лет. – Голос был холоден, как у сердитого взрослого.

– Не могу сказать. Не знаю, почему, но не могу.

– Сколько лет Терезе?

Я посмотрела на темноволосую вампиршу, вспомнила силу ее давления на мой разум. Она надо мной смеялась.

– Сто или сто пятьдесят, не больше.

Она спросила, и лицо ее было непроницаемо, как мрамор:

– Как, не больше?

– Такое у меня ощущение.

– Ощущение?

– В голове у меня. Ощущение... определенной степени силы. – Терпеть не могу это объяснять. Всегда получается какая-то мистика. А тут никакой мистики. Я знала вампиров, как некоторые люди знают лошадей или автомобили. Природный дар. Практика. Но вряд ли Николаос понравится сравнение с лошадью или машиной, так что я не стала об этом распространяться. Видите, я вовсе и не дура.

– Посмотри на меня, человек. Посмотри мне в глаза.

Голос ее был все так же ровен, без той командной силы, какая бывала у Жан-Клода.

Ага, посмотри мне в глаза. Кажется, мастер вампиров всего города могла бы придумать чего-нибудь пооригинальнее.

Этого я тоже вслух не сказала. Глаза у нее были то ли серые, то ли голубые, то ли серые и голубые одновременно. Взгляд ее давил на мою кожу, как пресс. Подними я руки, я бы, наверное, могла что-то от себя оттолкнуть. Никогда я еще так не ощущала взгляд вампира.

Стоящий справа от нее солдат поднял на меня глаза, будто я, наконец, сделала что-то интересное.

Николаос встала и вышла чуть вперед всего своего антуража. Ростом она была мне по ключицу, то есть очень низенькая. Минуту она стояла, прекрасная и эфирная, как картина живописца. Никаких признаков жизни, только сочетание прекрасных линий и подобранных цветов.

Она стояла неподвижно и открыла мне свой разум. Как будто открыла запертую дверь. Разум ее ударился об меня, и я зашаталась. Ее мысли вонзились в меня, как ножи, как сны со стальными кромками. Искры ее разума танцевали у меня под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело.

Я стояла на коленях, а как упала – не помнила. Было холодно, очень холодно. И для меня ничего не было в мире. Я была мелочью вне этого разума. Как я думать могла назвать себя ей равной? Как я могла не поползти к ее подножию и не молить о прощении? Мое высокомерие не терпимо!

Я поползла к ней на четвереньках. Кажется, это был правильный поступок. Я должна была вымолить ее прощение. Мне нужно было прощение. Так как же приближаться к богине, как не на коленях?

Нет. Что-то здесь было не то. Но что? Я должна просить богиню меня простить. Я должна поклоняться ей и делать все, что она повелит. Нет. Нет.

– Нет, – шепнула я. – Нет.

– Иди ко мне, дитя мое.

Ее голос был возвращением весны после долгой зимы. Он открыл меня изнутри. Он дал мне ощущение тепла и благожелательности.

Она протянула ко мне бледные руки. Богиня позволит мне ее обнять! Это чудо. Почему же я корчусь на полу? Почему не бегу к ней?

– Нет!

Я заколотила ладонями по камню. Было больно, но недостаточно.

– Нет!

Я вбила кулак в пол. Руку пронзила молния, и рука онемела.

– НЕТ! Я вбивала кулаки в камень один за другим, пока они не покрылись кровью. Боль была острая, реальная, моя.

– Убирайся из моей головы, слышишь, сука? – кричала я.

Скорчившись на полу, прижав руки к животу, я ловила ртом воздух, сердце колотилось где-то у горла, перекрывая дыхание. Гнев тек через меня, чистый и острый. Он вышиб наружу последние остатки вмешательства Николаос в мой разум.

Я полыхнула на нее взглядом – злым, потом испуганным. Николаос пронеслась через мое сознание, как океан через раковину, наполнив и опустошив. Может быть, чтобы меня сломать, ей надо лишить меня рассудка, но она может это сделать, если захочет. И ничем мне себя не защитить.

Она смотрела на меня и смеялась – чудесный звон ветровых колокольчиков.

– Ну вот, мы и нашли, чего боится наш маленький аниматор. Вот и нашли.

Ее голос звенел счастьем. Снова та же девочка-невеста.

Она встала на колени рядом со мной, подсунув под колени подол своего бледно-голубого платья. Как истинная леди. Согнувшись в поясе, она посмотрела мне в глаза.

– Сколько мне лет, аниматор?

Меня трясло от шоковой реакции. Зубы стучали, будто я замерзала насмерть – вполне возможно, что так оно и было. Слова пришлось продавливать между стучащих зубов.

– Тысяча. Может быть, больше.

– Ты был прав, Жан-Клод. Она искусна.

Она почти прижалась лицом к моему лицу. Я хотела ее оттолкнуть, но больше всего на свете я хотела, чтобы она меня не трогала.

Она снова засмеялась высоким и диким смехом, душераздирающе чистым. Если бы у меня так все не болело, я бы расплакалась или плюнула ей в лицо.

– Отлично, аниматор, мы друг друга поняли. Ты сделаешь то, что мы хотим, иначе я обдеру твой разум слоями, как луковицу. – Она задышала мне в лицо, понизив голос до шепота. Шепот ребенка, который вот-вот захихикает. – Ты веришь, что я могу это сделать?

Я верила.

Мне хотелось плюнуть в это гладкое бледное лицо, но я боялась того, что она может со мной сделать. Капля пота медленно катилась по моему лицу. Я готова была пообещать ей все, все, если она больше меня не тронет. Николаос не надо было меня зачаровывать, ей достаточно было меня запугать. И страх будет держать меня в узде. Это то, на что она рассчитывала. Это то, чего я допустить не могла.

– Уберись... от моего... лица... – сказала я.

Она рассмеялась. Дыхание ее было тепло и пахло мятой. Мятной жвачкой. Но под чистым и современным ароматом чуть слышно угадывался запах свежей крови. Старой смерти. Недавнего убийства.

Я больше не дрожала.

– У тебя изо рта пахнет кровью, – сказала я.

Она дернулась назад, прижав руку к губам. Это было так по-человечески, что я рассмеялась. Она встала, задев мое лицо краем платья, и маленькой ножкой в туфле ударила меня в ребра.

Силой удара меня отбросило назад, скрутило болью, перехватило дыхание. Второй раз за ночь я не могла дышать. Я лежала, распластавшись на животе, ловя ртом воздух. Я не слышала, чтобы что-то хрустнуло, но не могло от такого удара что-нибудь не сломаться.

– Уберите ее, пока, я ее не убила сама, – бухнул надо мной голос такой жаркий, что мог бы обжечь!

Боль стихла до острой рези. Воздух обжигал легкие пламенем. В груди была тяжесть, будто я проглотила свинчатку.

– Стой на месте, Жан.

Жан-Клод остановился на полпути ко мне. Николаос остановила его легким движением бледной ручки.

– Ты меня слышишь, аниматор?

– Да, – ответила я сдавленным голосом. Не могла набрать достаточно воздуха.

– Я тебе ничего не сломала?

Голос ее взлетел, как птичка.

Я закашлялась, пытаясь прочистить горло, но это было больно. Я держалась за ребра, где постепенно стихала боль.

– Нет.

– Жаль. Но полагаю, это могло бы замедлить работу или сделать тебя для нас бесполезной.

Она говорила так, будто последний вариант был не лишен интересных возможностей. А что они со мной сделали бы, если бы что-то было сломано? Я не хотела знать.

– Полиция знает только о четырех убийствах вампиров. Их на самом деле на шесть больше.