– Доброе утро, Дольф, – сказала я в глухую трубку. Может быть, Дольф тоже не очень любит утра.

Руки уже заживали. Вчера я сняла пластыри, потому что они были покрыты козьей кровью. Царапины уже закрылись, поэтому я новых пластырей накладывать не стала.

Ножевую рану на руке закрывала толстая повязка. Да, на левой руке ухе не остается места для новых ран. Укус на шее начинал превращаться в синяк и был похож на самый большой в мире засос. Если Зебровски его увидит, мне не жить. Я наложила на него пластырь, и стало похоже, будто я прикрываю укус вампира. Ну и черт с ним. Пусть люди пялятся, не их собачье дело.

Я надела красную тенниску, заправленную в джинсы. Кроссовки, наплечная кобура для пистолета – и я готова. В кобуре был кармашек для запасных патронов, и я сунула туда заправленные обоймы. Двадцать шесть пуль. Берегитесь, злодеи. По правде сказать, перестрелки кончаются еще на первых восьми патронах, но всегда бывает первый раз.

Еще я взяла с собой ярко-желтую ветровку. Это на всякий случай, чтобы народ не нервничал из-за пистолета. Я собираюсь работать с полицейскими, а они носят оружие открыто. Так почему мне нельзя? И к тому же я устала от игр. Пусть гады видят, что я вооружена и готова к бою.

На месте убийства всегда торчит уйма народу. Не зевак, которые пришли поглазеть – это понятно. В чужой смерти всегда есть что-то захватывающее. Но там всегда кишат полицейские, в основном в штатском, среди которых мелькают мундиры. Куча полиции на одно маленькое убийство. Здесь был даже фургон телевизионщиков со здоровенной спутниковой антенной, похожей на лучевое ружье из фантастического фильма сороковых годов. Скоро подъедут еще фургоны, за это можно ручаться. И. без того непонятно, как полиция так долго это держала про себя.

Убийства вампиров – свистопляска, сенсация в чистейшем виде! Даже не надо ничего добавлять, чтобы народ прилип к экранам.

Я следила, чтобы между мной и операторами было побольше народу. Репортер с короткой светловолосой стрижкой и в безупречном деловом костюме тыкал микрофоном в лицо Дольфа. Пока я буду держаться возле скорбных останков, мне ничего не грозит. Снять они меня могут, а показать по телевизору – вряд ли. Соображения хорошего вкуса и вообще.

У меня была карточка в пластиковой оболочке с фотографией, которая давала мне доступ в огражденную полицией зону. Прикалывая ее к воротнику, я всегда чувствовала себя свежеиспеченным госслужащим.

Возле желтой оградительной ленты меня остановил полисмен в форме. Он несколько секунд смотрел на мое удостоверение, будто пытался определить степень моей кошерности. Пропустить меня за ограждение или позвать сначала детектива?

Я стояла руки по швам, стараясь придать себе безобидный вид. Это я очень хорошо умею. Могу выглядеть совсем ангелочком. Полисмен приподнял ленту и пропустил меня. Я подавила искушение сказать “молодец, мальчик” и вместо этого сказала “спасибо”.

Тело лежало почти под фонарем. Ноги раскинуты. Одна рука подогнулась под туловище, вероятно, сломана. Середины спины не было, будто кто-то сунул в тело руку и зачерпнул кусок. Сердца наверняка нет, как не было и у других трупов.

Возле тела стоял детектив Клив Перри. Это был высокий тощий негр, позднее других, переведенный в команду призраков. У него были очень мягкие и вежливые манеры, и я представить себе не могла, что он может кого-нибудь из себя вывести. Но в команду призраков запросто так не переводят.

Он поднял глаза от блокнота:

– Здравствуйте, мисс Блейк.

– Здравствуйте, детектив Перри.

Он улыбнулся:

– Сержант Сторр мне сказал, что вы едете.

– Все остальные уже закончили с телом?

Он кивнул:

– Оно в вашем распоряжении.

От тела растеклась темно-коричневая лужа. Я нагнулась рядом с ней. Кровь свернулась и стала по консистенции похожа на клей. Посмертное окоченение уже прошло, если оно вообще было. Вампиры не всегда реагируют на “смерть” так, как человеческое тело. Это затрудняет точное установление времени смерти. Но это работа коронера, а не моя. Тело было залито ярким летним солнцем. По форме и по черному брючному костюму я уверенно заключила, что это была женщина. Хотя трудно было сказать по лежащему на животе трупу с выпотрошенной грудной клеткой и отсутствующей головой. Позвоночник бело поблескивал. Кровь вылилась из шеи, как из отбитого горлышка винной бутылки. Кожа была разорвана и скручена. Будто бы кто-то оторвал ей голову к чертям.

Я тяжко сглотнула слюну. Мне уже месяцами не приходилось блевать при виде жертвы убийства. Я встала и чуть отошла от тела.

Мог это сделать человек? Нет. Может быть. Черт возьми, если это был человек, он очень постарался это скрыть. Как бы это ни выглядело снаружи, коронер всегда находил на теле следы от ножа. Вопрос в том, возникали они до или после смерти? Это человек, который пытался имитировать чудовище, или чудовище, пытающееся имитировать человека?

– Где голова? – спросила я.

– Простите, вам нехорошо? – спросил Перри.

Я посмотрела на него. Может, я побледнела?

– Нет, все в порядке.

Я, большой крутой вампироборец, не падаю в обморок от вида обезглавленного тела. Перри приподнял брови, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы углубляться в эту тему. Он провел меня футов восемь по тротуару. Там кто-то прикрыл голову пластиковой накидкой. Из-под нее разлилась вторая лужица густеющей крови. Перри наклонился и взялся за пластик.

– Вы готовы?

Я кивнула, не доверяя своему голосу. Он поднял пластик и показал то, что лежало на тротуаре.

По бледному лицу разметались длинные черные волосы. Они спутались и слиплись от крови. Лицо когда-то было привлекательным, но не сейчас. Его черты обвисли и в своей нереальности стали почти кукольными. Мои глаза видели его, но мозг среагировал лишь через несколько секунд.

– Ой, блин!

Я быстро встала и отошла на два шага. Перри подошел ко мне.

– Что с вами?

Я посмотрела на пластик, выпиравший грязным холмиком в середине. Что со мной? Хороший вопрос. Я могла опознать тело.

Это была Тереза.

В офис Ронни я прибыла в начале двенадцатого. И остановилась, положив руку на ручку двери. Никак не могла избавиться от зрелища головы Терезы на тротуаре. Она была созданием зла и наверняка убила сотни людей. Почему же мне было ее жалко? Глупость, больше ничего. Сделав глубокий вдох, я толкнула дверь.

У Ронни в кабинете полно окон. Свет льется с двух сторон – с юга и с запада. От этого после обеда комната похожа на солнечную печь. С такой инсоляцией не справится никакой кондиционер.

Из солнечных окон Ронни виден Округ, если захотите посмотреть.

Ронни махнула мне рукой, приглашая в ослепительный свет своего кабинета.

В кресле напротив Ронни сидела хрупкого сложения женщина, азиатка с блестящими черными волосами, аккуратно уложенными назад. Темно-фиолетовый жакет, отлично подходящий к сшитой на заказ юбке, был аккуратно сложен на подлокотнике кресла. Блестящая бледно-лиловая блузка оттеняла чуть раскосые глаза и еле заметные лавандовые тени на веках и бровях. И даже в расплавляющем солнце она выглядела прохладной.

Меня это застало врасплох – увидеть ее после всех этих лет. Наконец мне удалось подобрать отвисшую челюсть и пойти к ней, протягивая руку.

– Беверли, сколько же мы не виделись!

Она встала и протянула мне прохладную ладонь.

– Три года.

Точность. Это слово характеризовало Беверли полностью.

– Вы знакомы? – спросила Ронни.

Я обернулась к ней:

– Бев тебе не сказала, что она меня знает?

Ронни покачала головой.

Я обернулась к Бев:

– А почему ты не сказала Ронни?

– Я не думала, что это необходимо.

Чтобы посмотреть мне в глаза, Беверли пришлось приподнять голову. Это мало кому приходится делать. И это бывает настолько редко, что вызывает у меня странное ощущение, будто мне приходится нагнуться.

– Мне кто-нибудь скажет, откуда вы знакомы? – спросила Ронни, проходя мимо нас за свой стол. Она слегка откинулась на шарнире кресла, сцепила руки на животе и ждала. Чистые серые глаза, мягкие, как шерсть котенка, глядели на меня.