Кивнула мне в ответ не она, а Филипп.

– Я на них часто бываю. – Он не глядел на меня, когда это говорил. – Там ты можешь иметь от вампиров все, что хочешь. Потом они делают с тобой все, что хотят.

Он метнул на меня взгляд и снова опустил глаза. Наверное, ему не понравилось то, что он увидел.

Я старалась сохранить бесстрастное лицо, но мне это не очень удалось. Вечеринка придурков – ну и ну! Но с этого можно начать.

– На этой вечеринке было что-нибудь особенное? – спросила я.

Она мигнула, недоумевая, будто не поняла вопроса. Я попробовала снова:

– Случилось ли на этой вечеринке что-нибудь экстраординарное, чего обычно не бывает?

Когда сомневаешься – разнообразь свой словарь.

Она уставилась себе в колени и помотала головой. Длинные темные волосы упали на лицо тонкой завесой.

– У Мориса были враги, о которых вы знали?

Ребекка помотала головой, даже не поднимая глаз. Я увидела, как метнулись ее глаза за занавесом волос, как у испуганного кролика, выглядывающего из куста. Знает она еще что-нибудь или я ее исчерпала? Если я буду напирать, она сломается, рассыплется, и из нее выпадет ключ – но может и не выпасть. На ее сплетенных, на коленях руках побелели суставы пальцев. И слегка дрожали. Насколько сильно я хочу знать? Наверное, не настолько. Ладно, пусть будет так. Анита Блейк, гуманистка.

Филипп укладывал Ребекку в кровать, пока я ждала в гостиной. Я почти ждала услышать смешок или какой-то другой звук, свидетельствующий, что он пустил в ход свое обаяние. Ничего, кроме бормотания голосов и прохладного шороха простыней. Когда он вышел из спальни, лицо у него было серьезное и мрачное. Он снова надел очки и щелкнул выключателем. В комнате воцарилась густая жаркая тьма. Я услышала, как в этой темноте он движется. Шорох джинсов, скрип подошв. Я нащупала дверную ручку и распахнула дверь.

В комнату влился бледный свет. Филипп стоял, глядя на меня сквозь темные очки. Он стоял свободно, небрежно, но каким-то образом я чувствовала его враждебность. Мы больше не изображали друзей. Не знаю, сердился он на меня за что-то, на себя, на судьбу. Когда твоя жизнь становится такой, как у Ребекки, надо же найти виноватого.

– Это мог оказаться я, – сказал он.

– Но не оказался.

Он развел руки в стороны, сгибая.

– Но мог.

Я не знала, что на это сказать. И что тут скажешь? Что милостью Божьей ты спасен? Вряд ли Бог имеет какое-то отношение к миру Филиппа.

Филипп проверил, что дверь за нами захлопнулась, потом сказал:

– Я знаю еще как минимум двух из убитых вампиров, которые на вечеринках бывали регулярно.

Я напряглась, ощущая поднимающееся волнение:

– Ты думаешь, что и остальные... жертвы могут быть любителями придурков?

Он пожал плечами:

– Могу это узнать.

Для меня его лицо все еще оставайтесь закрытым, непроницаемым. Кто-то отрубил его выключатель. Может быть, это были оголодавшие маленькие ручки Ребекки Майлз. Не знаю. Я только знаю, что мне это было не очень в масть.

Могла ли я доверить ему выяснить? Скажет ли он мне правду? Не подставлю ли я его под опасность? Ответов нет, одни вопросы, но хотя бы с вопросами уже намечается ясность. Вечеринки придурков. Общая нить, первый намек на ключ. Горячий след.

У себя в машине я включила кондиционер на всю катушку. Пот охлаждал лицо, густея на коже. Потом я его отключила, пока голова не заболела от резкой смены температур.

Филипп сидел от меня так далеко, как только мог. Лицо его тоже было повернуто к окну, насколько допускал привязной ремень. Глаза за солнечными очками смотрели в сторону и вдаль. Он не хотел говорить о том, что сейчас было. Откуда я это знаю? Анита – чтец мыслей? Нет, просто Анита – не совсем дура.

Он ссутулился; если бы я не знала причину, можно было бы решить, что от боли. Если подумать, в сущности, так оно и было.

Я налетела хулиганом на очень хрупкое человеческое существо. Это не вызывало у меня приятных ощущений, хотя так куда лучше, чем избить ее до потери сознания. Физически я ей больно не сделала. Но почему мне не было от этого лучше? А теперь мне предстояло допросить Филиппа, потому что он дал мне нить. И упустить ее я не могла.

– Филипп? – позвала я.

Плечи его напряглись, но он продолжал смотреть в окно.

– Филипп, мне надо узнать про вечеринки придурков.

– Подбрось меня в клуб.

– “Запретный плод?” – спросила я. Сообразительная ты моя, Анита.

Он кивнул, по-прежнему не оборачиваясь.

– Тебе не надо забрать свою машину?

– Я не вожу, – ответил он. – Меня Моника подбросила к твоей конторе.

– Она знала? – спросила я, мгновенно возгоревшись горячей злостью.

Здесь он обернулся, посмотрел на меня с непроницаемым лицом и скрытыми за черными стеклами глазами.

– Чего ты на нее так злишься? Она просто привела тебя в клуб, и все.

Я пожала плечами.

– Почему? – Его голос был усталым, человеческим, нормальным.

Тому донжуану, что пытался флиртовать, я бы не ответила, но это была уже не маска, а человек.

– Она человек, и она предала людей нелюдям.

– И это худшее преступление, чем-то, что Жан-Клод заставил тебя бороться на нашей стороне?

– Жан-Клод – вампир. От вампиров предательства ожидаешь.

– Ты ожидаешь. А я нет.

– Ребекка Майлз очень похожа на человека, которого предали.

Он вздрогнул.

Ну, ты и молодец, Анита! Давай, топчи чувства всякого, кто тебе сегодня попадается!

Да, но это было правдой.

Он снова отвернулся к окну, и мне пришлось заполнить болезненное молчание.

– Вампиры не люди. Их преданность, прежде всего и больше всего принадлежит их роду. Я это понимаю. Моника предала свой род. Еще она предала друга. Это простить нельзя.

Он вывернул голову и посмотрел на меня.

– Значит, если кто-то твой друг, ты для него готова на все?

Я обдумала это, пока мы сворачивали на семидесятое восточное. Все? Это слишком сильно сказано. Почти все? Да.

– Почти все, – сказала я.

– Значит, для тебя так много значат преданность и дружба?

– Да.

– И поскольку ты считаешь, что Моника изменила и тому, и другому, она совершила большее преступление, чем все, что делают вампиры?

Я поерзала на сиденье, недовольная направлением, которое принимал разговор. В психологических анализах я плаваю. Я знаю, кто я и что делаю, и этого мне достаточно. Не всегда, конечно, но почти.

– Не всё; я не люблю абсолютных утверждений. Но если кратко сказать, то да, вот почему я злюсь на Монику.

Он кивнул, будто этот ответ его устроил.

– Она тебя боится, ты это знаешь?

Я улыбнулась, и улыбка вышла не очень милая. Я ощутила уколы какого-то темного удовлетворения.

– Надеюсь, эта сука засыпает и просыпается в холодном поту.

– Так и есть, – сказал он. И голос его был очень спокоен.

Я взглянула на него и тут же вернула глаза на дорогу. У меня было чувство, будто он не одобряет, что я так напугала Монику. Ну, так это его проблема. А я этим результатом была очень довольна.

Мы приближались к повороту на Приречье. Он все еще не ответил на мой вопрос. На самом деле он очень тонко его обошел.

– Так расскажи мне о вечеринках придурков, Филипп.

– Ты всерьез грозилась вырезать у Моники сердце?

– Да. Ты мне расскажешь или нет?

– И ты это, в самом деле, сделала бы? Я имею в виду – вырезала бы сердце?

– Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой.

Я повернула машину на узкую мощеную дорожку Приречья. Еще два квартала – и мы у “Запретного плода”.

– Я тебе рассказал, что это за вечеринки. Я туда уже несколько месяцев не хожу.

Я снова посмотрела на него. Мне хотелось спросить, почему. И я спросила:

– Почему?

– Черт возьми, ты задаешь слишком личные вопросы.

Я не имела в виду ничего личного. Я уже думала, что он не ответит, но он заговорил:

– Мне надоело, что меня передают из рук в руки. Я не хотел кончить, как Ребекка, или еще хуже.