Квартира Ребекки была в конце длинного и узкого коридора. Кондиционера в нем не было, и жара была, как мех на груди – густой и теплый. Над протертым ковром висел тусклый пузырь лампочки. Позеленевшие стены кое-где были покрыты пятнами белой штукатурки, но было чисто. Запах лизола с сосновым ароматизатором был так густ, что вызывал тошноту. С ковра можно было есть, если захочешь, только шерсть будет во рту. С лезущей из ковра шерстью никаким лизолом ничего не сделаешь.

Как мы и договорились в машине, Филипп постучал в дверь. Смысл был в том, что он сгладит недоверие, которое могло у девушки возникнуть оттого, что в ее скромное обиталище нагрянула Истребительница. Минут пятнадцать пришлось стучать и ждать, пока за дверью кто-то зашевелился.

Дверь открылась на длину цепочки. Кто открыл, мне не было видно. Женский заспанный голос произнес:

– Филипп, ты что здесь делаешь?

– Впустишь меня на несколько минут? – спросил он. Лица его я не видела, но готова была поставить все свое движимое и недвижимое, что он улыбнулся ей одной из своих нечестивых улыбок.

– Конечно. Извини, ты меня разбудил.

Дверь закрылась, зазвякала цепочка, и дверь открылась полностью. Я все еще не видела ее за спиной Филиппа, так что, думаю, и она меня не видела.

Филипп вошел, и я последовала за ним, пока дверь не успела закрыться. В квартире было жарко, как в печи. От темноты, казалось бы, должна быть прохлада, а вместо того была только клаустрофобия. У меня с лица закапал пот.

Ребекка Майлз стояла, держа дверь. Она была худа, безжизненные темные волосы прямо свисали на плечи. Скулы выступали из-под кожи лица. Белое домашнее платье меня просто ошеломило. К ней подходило слово “деликатная” или “хрупкая”. Небольшие темные глаза заморгали на меня. В квартире было темно, свет не пропускали толстые шторы. Она видела меня только раз, вскоре после смерти Мориса.

– Ты привел с собой подругу? – спросила она, закрывая дверь, и мы остались в темноте. – Да, – ответил Филипп. – Это Анита Блейк...

Тихим полузадушенным голосом она перебила:

– Истребительница?

– Да, но...

Она открыла свой маленький ротик и завизжала. Бросилась на меня, когтя и колотя ладонями. Я собралась и прикрыла лицо локтями. Она дралась, как дерутся девчонки – открытыми ладонями, ногтями, размахивающими руками. Схватив ее за запястье, я дала ее собственной инерции пронести ее мимо меня. С небольшой помощью она споткнулась и упала на колени. Ее правая рука была у меня в замке. Замок давит на локоть, и это больно, а если надавить еще чуть-чуть – рука хрустнет. А мало кто хорошо дерется со сломанной в локте рукой.

Этой женщине я не хотела ломать руку. Вообще не хотела ей делать больно. У меня на руке остались две кровоточащие царапины. Хорошо, что у нее не было оружия.

Она попыталась вывернуться, и я чуть нажала. Она затрепетала, часто и тяжело дыша. – Его нельзя убивать! Вы не имеете права! Пожалуйста, не надо!

Она заплакала, под слишком большим платьем затряслись тонкие плечи. Я стояла над ней, держа ее руку и причиняя боль.

Я медленно отпустила ее руку и встала так, чтобы она до меня не дотянулась. Я надеялась, что она больше не бросится. Я не хотела причинять ей вреда, но и не хотела, чтобы она меня травмировала. Царапины начинали саднить.

Ребекка Майлз не думала о второй попытке. Она скорчилась у двери, охватив колени тонкими изголодавшимися руками. И всхлипывала, ловя ртом воздух:

– Нельзя его убивать! Не надо! Прошу вас, не надо!

Она стала раскачиваться, сжимая себя руками, будто боялась рассыпаться, как треснувший стакан.

Господи, бывают дни, когда я ненавижу свою работу.

– Скажи ей, Филипп. Скажи, что мы не собираемся никого убивать.

Филипп опустился рядом с ней и заговорил. Что он говорил, я не слышала. Отрывистые всхлипывания плыли мимо меня в открытую дверь справа. Она вела в спальню.

Рядом с кроватью стоял гроб из черного дерева, может быть, из вишни, лакированный до блеска. Она подумала, что я пришла убить ее любовника. О Господи.

Ванная была тесная и захламленная. Я щелкнула выключателем, и резкий желтый свет ничего приятного не осветил. Косметика, разбросанная по треснувшему умывальнику, как жертвы на поле боя. Почти насквозь проржавевшая ванна. Я нашла мочалку, которая показалась мне чище других, и полила холодной водой из крана. Вода была цвета спитого кофе. Трубы дрожали, звякали и выли. Наконец пошла чистая вода. Холодная вода была приятна рукам, но на шею и в лицо я плескать не стала. Слишком тут было грязно. Выжимая мочалку, я подняла глаза. Зеркало было покрыто паутиной трещин. Лицо отражалось в нем разломанным на куски. Второй раз я в него смотреться не стала.

Проходя через спальню, я подумала вдруг, не постучать ли в крышку гроба. Есть кто-нибудь дома? Я этого не сделала. Как подсказывал мой опыт, “кто-нибудь” мог постучать обратно.

Филипп уже отвел женщину к дивану. Она прильнула к нему бескостным телом, тяжело дыша, но плач почти прекратился. При виде меня она вздрогнула. Я постаралась не выглядеть злобной – у меня это хорошо получается – и протянула мочалку Филиппу.

– Вытри ей лицо и приложи потом к затылку. Это поможет.

Он сделал, как я сказала, и она уставилась на меня, сидя с прижатой к затылку мокрой мочалкой. Глаза, у нее вылезали из орбит, показывая белки. Ее трясло.

Я нашла выключатель, и комнату озарил резкий свет. Один взгляд на эту комнату – и мне захотелось свет погасить, но я этого не сделала. Я опасалась, что Ребекка снова на меня набросится, если я сяду рядом, или у неё случится окончательный срыв. Правда, это будет мило? Единственный стул стоял, покосившись и выпустив наружу клок набивки. Я решила постоять.

Филипп посмотрел на меня. Его очки были теперь засунуты за ворот безрукавки. Глаза у него были большие и острожные, будто он не хотел, чтобы я догадалась о его мыслях. Одной рукой он обнимал Ребекку за плечи, будто защищаясь. Я сама себе показалась громилой.

– Я ей сказал, зачем мы здесь. Сказал, что ты Джека не тронешь.

– Который в гробу? – Я не смогла сдержать улыбку. “Джек из коробочки”.

– Да. – Филипп посмотрел на меня так, будто улыбка была совершенно неуместна.

Так оно и было, и потому я перестала улыбаться. Но это потребовало усилия.

Я кивнула. Если Ребекка хочет трахаться с вампирами, это ее дело. И уж никак не полиции.

– Давай, Ребекка. Она хочет нам помочь, – сказал Филипп.

– Зачем? – спросила она.

Хороший вопрос. Я ведь ее напугала и довела до слез. Я на этот вопрос ответила:

– Старший вампир города сделал мне предложение, от которого я не могла отказаться.

Она смотрела на меня, изучая мое лицо, будто старалась запомнить.

– Я вам не верю.

Я пожала плечами. Так всегда бывает, когда говоришь правду. Кто-нибудь обязательно назовет тебя лжецом. Люди охотнее глотают правдоподобную ложь, чем неправдоподобную правду. На самом деле, даже предпочитают первую второй.

– Чем может вампир пригрозить Истребительнице? – спросила она.

– Я ведь не пугало, Ребекка, – вздохнула я. – Вам приходилось встречаться с мастером этого города?

– Нет.

– Тогда вам придется мне поверить. Меня она напутала до полусмерти. И любой так же напугался бы, если он не выжил из ума.

Все еще было видно, что она не верит, но она заговорила. Тихий напряженный голос выложил мне ту же историю, что пришлась на долю полиции. Бесцветная и бесполезная, как стертый пенс.

– Ребекка, я пытаюсь поймать то лицо или создание, которое убило вашего друга. Помогите мне, пожалуйста.

Филипп обнял ее.

– Расскажи ей то, что рассказала мне.

Она посмотрела на него, потом на меня. Прикусила нижнюю губу и пожевала ее верхними зубами. Глубоко и прерывисто вдохнула.

– Мы в ту ночь были на вечеринке придурков.

Я заморгала, потом попыталась принять приемлемо разумный вид.

– Я знаю, что придурками называют тех, кто любит вампиров. Вечеринка придурков – это то, что я думаю?