Морщинки вокруг глаз великого герцога становятся чуть глубже, но с лица сползает маска бездушия. Вот же он, где-то там, в собой же свитом коконе из одиночества и пустоты. И я невольно поднимаю руку, чтобы коснуться, запечатлеть кончиками пальцев складку в уголке рта.

И наваждение рассыпается. Нет, оно не исчезает, оно, словно пыль на станке ювелира, обнажает уникальный драгоценный алмаз.

— Рада, что повеселила тебя, — говорю чуть охрипшим голосом, потому что Эван держит меня за запястье и с несвойственной ему нежностью смазанным движением потирается щекой о мою ладонь.

И тут же шаг назад, как будто и не было ничего.

— Я позову служанок. Переодевайся. Жду тебя для прогулки.

Пока меня переодевают, я думаю о том, что снег за окном совсем не способствует прогулкам, но стоит спустится по лестнице, вынырнуть в снежный полдень, как снег прекращается. Словно невидимая рука ловко заштопала прореху в мешке Триединых.

Эван помогает мне сесть верхом и отпускает охрану, которая всегда следует за ним, словно тень. К чему показанная храбрость? Все и так знают, что эти вооруженные до зубов вышколенные всадники — лишь антураж, придаток к его образу, такой же, как и серебряные шпоры.

Мы молча едем по улицам Фрибурга: великий герцог даже не смотрит по сторонам, никак не показывает свою заинтересованность повальным раболепием. Он просто мерно покачивается в седле и лишь изредка поглядывает в мою сторону. Кажется, эта прогулка — его способ показать горожанам их будущую великую герцогиню, имя которой будут проклинать лишь за то, что она — жена великого герцога Росса.

Мы выезжаем за город, лошади мерно вышагивают по снегу. Дальше и дальше, туда, где за конной станцией виднеется тропинка в лес, где Блайт искромсал последнего живого арха.

— Куда мы едем? — спрашиваю, разозленная этим так некстати пришедшим воспоминанием.

— Покажу тебе кое-что, — говорит Эван, не трудясь повернуть головы. — Что-то, что ты должна знать до того, как станешь моей женой.

— Покажешь мне могилы твоих тайных жен, которые слишком много болтали? — наобум шучу я, но короткий тяжелый взгляд подсказывает, что почти попала в яблочко.

И горло сводит непонятной тревогой. Нет, конечно же, никаких тайных жен у Эвана нет и не могло быть, но… Это проклятое «но» терзает меня всю дорогу: по витой тропе в чащу леса, дальше и дальше, через овраг, по поляне — и через древние, поросшие черным мхом каменные развалины.

Эван придерживает коня, спрыгивает и помогает мне спешиться.

Ни слова не говоря, уводит вглубь обледенелых камней, туда, где за стенами прячется незаметная лестница вниз. Спускается первым и поддерживает снизу. Поджигает огнивом факелы в держателях.

— Они здесь, Дэш, — говорит глухо и скупо, — можешь попросить благословения.

Ничего не понимаю, пока Эван не делает шаг в сторону, открывая моему взгляду резные каменные плиты на могилах. И сразу душа в осколки. Шаг, шаг и еще один шаг, на негнущихся ногах, со спиной ровной, будто меня прошили колом.

Родители… Здесь, под мраморным плитами, в могилах. Триединые, здесь. Не сожжены изуродованными останками, не развеяны над пустошами. Здесь, рядом. Провожу пальцами по совершенному лику матери, и слезы разбивают старую изморозь. Отец — справа, и каменная борода словно нарочно припорошена пылью точно так, как я помню его редкую седину.

И кажется, что даже пальцам теплее, и словно слышу ласковый голос матери: «Мое сокровище… Моя маленькая черная ворона».

Преклоняю колени, теперь уже рыдая навзрыд. И солеными губами, сбивчиво — нет, не молитву. Слова прощения.

— Простите, простите… — Не могу разобрать собственный отчаянный шепот. — Пожалуйста, простите…

Эван опускается рядом, но не молится: приобнимет мои плечи. И хоть это какое-то невозможно циничное кощунство, я все же благодарна ему за поддержку, потому что именно сейчас из моего тела словно вынули разом все кости. И я беспомощно заваливаюсь набок прямо в уютное тепло крепкого плеча. Эван поднимается, берет меня на руки и выносит наружу, туда, где снова мерно падает снег, и мороз выстуживает горячие, как от лихорадки, щеки.

Нужно время, чтобы осознать случившееся. Время, за которое мое боль превращается в злость. Это химическая реакция души, моя личная алхимия.

— Какой в этом смысл? — говорю с горечью, зачерпывая полную пригоршню снега. Пропускаю между пальцами грязную кашицу, и грязная талая вода растекается по линиям на ладони. — Еще раз напомнить мне, что ты всемогущ?

— Я не убивал их, Дэш, — говорит Эван убийственно тихо. Так, что замолкает даже ветер в кронах.

— Это очень плохая попытка обелить свое имя перед будущей женой, — зло бросаю я. — Но спасибо, что похоронил их.

— Дэш! — Эван хватает меня за плечи и встряхивает так сильно, что голова болтается взад и вперед, и я больно ударяюсь подбородком об обоснование шеи. Во рту вспыхивает отрезвляющий вкус крови. — Поверь мне.

— Ты вытравил нас, словно крысиное гнездо, — злюсь еще больше. Убить его готова, превратить в камень и крошить, крошить, пока не останется ничего, кроме основания. — Твои убийцы преследовали нас по всему миру, я научилась спать так чутко, чтобы даже сквозь сон слышать, как подкрадывается мой палач. И теперь говоришь, что не ты это сделал? Хватит врать, великий герцог Росс, беспощадный бессердечный Эван.

— Почему тогда ты сбежала, ну? — Он так резко убирает руки, что я едва не падаю. — Почему вы с сестрой так запросто жили роскошной жизнью? Почему здесь ты до сих пор жива, даже играя против меня? Пошевели мозгами, Дэш, истина прямо у тебя перед носом.

— Хватит! — рычу я. — Я устала от ваших игр. От твоих и Блайта, кем бы он, демон задери, ни был! Хочешь что-то сказать — говори или умолкни навеки, потому что ты недостоин бередить эту рану. Потому что, если ты еще хоть раз сунешь в нее свои окровавленные руки, я перегрызу из до самых сухожилий, даже если это будет последним, что сделаю в жизни. И даже Зверь Шагарата не вырвет твои кости из моей глотки.

— Зверь Шагарата…

Тембр голоса Эвана меняется, леденеет, взгляд наполняется грозовой дымкой. И вот он снова передо мной: непроницаемый великий герцог Росс, чьи мысли невозможно угадать, а планы — переиграть. И есть что-то зловещее в этой перемене, что-то невыносимо скребущее по горлу ядовитыми когтями, убивая еще нерожденный, но — я точно это знаю — мой самый правильный и важный вопрос.

— Кто ты? — с кровью в голосе, отчаянно цепляясь в его куртку на груди. — Что ты такое?

— Тот, кто создает.

— Кто ты?! — хрипло, на последнем вздохе, стону я.

— Отец, Мать и Кудесник, — говорит коротко, хлестко полосуя сердце правдой. — Триединый.

— Кудесник, — выдыхаю я, когда за спиной моего Эвана распускаются огненные вихры. — Создатель.

И меня забирает благословенная пустота.

Даже не знаю, что тяжелее осознать: факт, что все это время я была невозможно слепой или что Эван оказался… Нет, я не в силах повторить это даже в мыслях, иначе мой рассудок снова уйдет в туман.

И все же, первое, что вижу, когда приходу в себя — моя собственная комната. И Райль, которая сидит у меня в ногах и пытается читать книгу, то и дело бросая на меня встревоженные взгляды. Судя по темным кругам под глазами, сестра провела бессонную ночь.

— Дэш! — Райль срывается с места, подтягивает кресло и садится рядом, обхватывая мою ладонь.

Я чувствую себя такой ничтожно слабой, что даже дышать тяжело. Или это груз новых знаний? Или очередная тайна, которую мне никогда не разгадать без подсказки великодушного Эвана?

— Давно я… — Вопрос тонет в кашле. Кажется, в горло сунули железную щетку для чистки кожи.

— Великий герцог привез тебя вчера, сказал, что тебе нужно отдохнуть, — тараторит сестра.

Впервые вижу ее такой обеспокоенной, как будто она что-то недоговаривает, хоть и знает, что потом, когда правда вскроется, ей крепко влетит за молчание.