С гибкою рябиною,

С вишнею, черемухой,

Даль мою туманную,

Самую далекую,

Самую желанную…3

Первый куплет он пропел а-капелла. Но затем Лена уловила мелодию, и к бархатному голосу доктора присоединился гитарный перебор. Довнар-Подляский поднял взор от стола, посмотрел на Ольгу и более не отводил взгляда.

Как все это случилось,

В какие вечера?

Три года ты мне снилась,

А встретилась вчера.

Не знаю больше сна я,

Мечту свою храню.

Тебя, моя родная,

Ни с кем я не сравню…

Ольга слушала с замиранием сердца. Этот красивый и загадочный мужчина пел только для нее (Ольга в этом не сомневалась), и слова его песни наполняли душу сладким томлением. Довнар-Подляский закончил и опустил глаза долу. Некоторое время все молчали.

– Замечательно поете, Валериан Витольдович! – сказала, наконец, Лена. – Можете на сцене выступать.

– Куда мне? – засмеялся доктор. – Я лучше с ланцетом.

– Очень проникновенная песня, – продолжила фрейлина. – Прямо в душу западает.

– Она напоминает мне о доме, который я потерял.

– Могу похлопотать, – подключился Горецкий, – насчет дома. Получите имение из казны.

– Не нужно! – покрутил головой Довнар-Подляский. – Мы ведь договорились.

– Вы щепетильны, – сказала Лена. – По-моему, чересчур. Другие не замедлили бы попросить.

– Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас, – произнес Довнар-Подляский, и присутствующие поняли, что это цитата.

– Кто это сказал? – заинтересовался Горецкий.

– Михаил Афанасьевич Булгаков. Он врач, как и я. Со временем обещает стать замечательным писателем.

– Где он сейчас?

– Мобилизован и служит в армии.

– Понятно, – сказал Горецкий. – Споете нам еще?

– Пусть лучше Елена Васильевна, – улыбнулся Довнар-Подляский. – Не все ж мне.

– Пусть так! – согласилась фрейлина. – Но вы поддержите!

– Договорились! – кивнул Довнар-Подляский…

Вечер прошел замечательно. Они пели, рассказывали смешные истории. Хозяин квартиры сыпал анекдотами, дамы хохотали. Особенно понравились им истории из врачебной практики.

– Санитары несут носилки с пациентом, – рассказывал Довнар-Подляский. – Тот приподымается и слабым голосом говорит: «Может, меня в операционную?» «Нет! – сурово отвечает санитар. – Доктор сказал: «В морг!», значит, в морг!»

– Надеюсь, это всего лишь анекдот? – спросил Горецкий, вытирая платком выступившие слезы.

– Разумеется, – кивнул Довнар-Подляский. – И коты в операционных у нас не водятся.

– Какие коты? – заинтересовалась Елена.

– Идет операция. Из-под стола: «Мяу!» «Брысь!» – говорит хирург. «Мяу!» «Брысь!» «Мяу-у-у!» «Черт с тобой! На!» «Мр-р-р!»

Слушатели грохнули.

– Вы и в госпитале анекдоты рассказываете? – спросила Ольга, отсмеявшись.

– Врачам и сестрам. Пациенты могут не понять.

Гости заулыбались. Горецкий взглянул на часы.

– Полночь. Думаю, нам пора, ваше императорское высочество. Вам и Валериану Витольдовичу следует отдохнуть.

– Хорошо! – сказала Ольга, вздохнув. Все встали.

– Дайте руку, Афанасий Петрович! – сказала Елена.

Горецкий подчинился. Они вышли из квартиры. Ольга посмотрела на Довнар-Подляского. Тот сделал тоже. Некоторое время они стояли молча и ничего не говорили.

– До завтра! – сказала, наконец, Ольга и протянула ему руку.

Он осторожно взял ее и коснулся губами незакрытого перчаткой запястья. Его голова оказалась совсем близко, Ольга не удержалась и потрогала его волосы. Они оказались мягкими…

И вот что в ней такого? Невысокая, худенькая, с конопушками вокруг аккуратного носика. Воробышек. Только не робкий, а задира. Такой налетит, да так клюнет, что мало не покажется. Это по глазам видно. Они у нее серые, под ресницами-опахалами. Умненькие такие глазки… И тело у нее, как у мраморной статуэтки. Идеальное сложение для такого роста. Вот где порода проявилась, не то, что у меня. Небольшая, но красивая грудь, ноги стройные, с маленькими изящными ступнями. Плавная линия бедра. Кожа белая и нежная, как у ребенка. М-да, что-то я как подросток…

С чего меня к ней тянет? Ну, принцесса, ну, наследница престола. Мне-то что? В царские зятья я не рвусь. В генеральских нахлебался, век бы этих рож не видеть…

Почему Ольга не сестра милосердия? Не мещанка какая-нибудь? Все было бы проще. Но мещанка из нее, как из меня негр. Власть в каждом движении скользит – за версту видно. Привыкла повелевать, хотя со мной держится робко. Вот такое странное сочетание.

В третий и последний ее визит мы немного поговорили. И я, и Горецкий пришли к выводу, что сеансы нужно прекращать – пациентка выглядит здоровой. Будет рецидив, повторим, но пока хватит. Мы опять посидели за столом, немного попели, после чего фрейлина ловко увела лейб-медика. После их ухода мы некоторое время молчали.

– Я вам нравлюсь? – внезапно спросила Ольга.

– Да, – не стал скрывать я.

– И вы мне. Вы добрый человек, хотя поначалу показались строгим.

– Хирурги добрыми не бывают, – возразил я. – Они делают людям больно.

– Для того чтобы спасти их. Хотя ваши сеансы были приятны.

– Вы – особый случай. Во всех смыслах.

– Знаете, Валериан Витольдович, – сказала она. – Грех так говорить, но я рада, что заболела белокровием. Иначе не повстречала бы вас.

– Встретились мы еще до лечения. В госпитале.

– Тогда у меня не было повода сойтись с вами ближе.

– У наследниц так строго?

– Еще как! – хмыкнула она. – Знаете, что меня подкупило в вас? Отсутствие подобострастия. Вам плевать на титулы и должности. А еще вы смелый и решительный человек. Мне это по сердцу.

Она выразительно посмотрела на меня. Я подошел и обнял ее. Она приникла ко мне и затихла. Я погладил ее по голове, затем чмокнул в подставленные губки. Невинно так, но она раскраснелась.

– Говоря о решительности, я не призывала вас целовать меня, – сказала она лукаво и отступила. – Вы наглец, господин зауряд-врач!

– Брось! – покачал головой я. – Ты этого хотела, как я, впрочем.

– Мы перешли на «ты»?

– Разумеется, – сказал я и вновь обнял ее. – Оставь свои церемонии для других. Для меня ты не наследница престола. Просто женщина, к которой я испытываю влечение.

Мы вновь поцеловались, в этот раз по-настоящему. Затем еще и еще.

– Хватит! – сказала она и уперлась руками мне в грудь. – Не нужно больше. Я теряю голову, а это плохо. Мне следует придти в себя и разобраться в чувствах.

– Как скажешь, – кивнул я и отступил.

– Послезавтра я уезжаю в Москву, – продолжила она. – Вместе с матерью. Она завершает дела в Минске, и у меня нет повода остаться.

– Когда вновь приедешь?

– Боюсь, не скоро. На фронте затишье, раненых мало. С лечением справляются на местах.

– Я могу приехать в Москву. Возьму отпуск. Думаю, мне дадут.

– Не стоит, – покачала она головой. – В столице я на виду. Твое появление заметят. Пойдут слухи и разговоры.

– Нам-то что? Пусть говорят!

– Ты не понимаешь, – она вздохнула. – Я не мещанка какая-нибудь и даже не графиня. Появление у наследницы предмета страсти – политический фактор. Об этом послы доносят своим правительствам. В высших кругах начинают прикидывать политические расклады. И первым, кто от этого пострадает, будешь ты. Могут убить.

– Некоторые уже пытались! – хмыкнул я. – Их уже закопали.

– Мне импонирует твоя смелость, – сказала Ольга. – Но я прошу тебя быть осторожным. Ради меня! – она прижала руки к груди.

– Угораздило же меня влюбиться в наследницу!

– Ты жалеешь? – глаза у нее повлажнели.

– Нет! – сказал я и обнял ее. – Ни о чем не жалею и сделаю так, как ты просишь.

– Мы будем писать друг другу.

– У меня плохой почерк.

– Я разберу, – улыбнулась она, отстранившись. – Только пиши. Я буду ждать твоих писем.