– А вас за что? – спросил после паузы. – Я слыхал, что вы хорошо устроились в Минске. Даже взяли Полякову к себе в помощницы.

Я почувствовал в его словах скрытый упрек. Дескать, забыл приятеля.

– Полякову взял по просьбе ее отца. Ей хотелось быть полезной Отечеству, и Давид Соломонович попросил за ней присмотреть. Кроме этого нас ничего не связывало. А здесь оказался, потому что покритиковал начальника Главного санитарного управления Российской армии. В результате его отправили в отставку, а меня – сюда.

– Вам можно, – сказал Миша, подумав. – Критиковать. Вы аристократ и гениальный хирург. Побудете здесь немного, заслужите очередной орден и переберетесь обратно в Минск, а то – и в Москву. А мне тут куковать до конца войны.

Он тяжело вздохнул.

– Это еще неизвестно, – сказал я. – Не будем загадывать.

– Как думаете, она дождется меня? – спросил Миша после молчания.

– Кто?

– Настенька. Та, из-за которой я подрался.

– Если любит, дождется. А нет – другую найдешь.

– Вам легко говорить! – не согласился Миша. – В вас вон Полякова влюбилась. А кто я для Насти? Пархатый жид!

Он шмыгнул носом.

– Ты военный врач! – рявкнул я, не сдержавшись. – Михаил Александрович Зильберман, будущий замечательный хирург. И если она, дура, этого не понимает, то это ее проблемы. Такие, как ты, после войны будут на вес золота. Хирург, усовершенствовавший свой навык в результате тысяч операций, легко затмит гражданского, у которого их десятки раз меньше. К тебе будет очередь из больных стоять!

– Вы говорите так, будто все знаете наперед.

В какой-то мере – да. Война – поганое дело, но для талантливого врача это возможность усовершенствовать мастерство и добиться новых высот. Академик Амосов в Великую Отечественную служил хирургом в походно-полевом госпитале. Провел тысячи операций. Отточил мастерство, почувствовал вкус к научной работе. В результате стал выдающимся хирургом-новатором, возглавил Институт сердечно-сосудистой хирургии в Киеве. Его память почитают даже в сегодняшней Украине, хотя Амосов по происхождению русский, родился в России и жил в ней до войны. Тем не менее, в 2008 году в телевизионном проекте «100 великих украинцев» телеканала «Интер» занял второе место, пропустив вперед только Ярослава Мудрого.

– Давай спать, Миша! Утро вечера мудренее.

– Спокойной ночи, Валериан Витольдович!..

[1] Здесь генерал, явно, хватил. Мусульмане и иудеи не причащаются. Речь о христианах иных конфессий. В России того времени это протестанты и католики. Сейчас это кажется невероятным, но еще не так давно православному разрешалось исповедоваться и причащаться в католических храмах, если отсутствуют православные. И наоборот. РПЦ вела переговоры об объединении с Англиканской (протестантской!) церковью. Понятно, что в условиях войны барьеры между конфессиями стираются. Не до этого на линии фронта.

[2] В начале ХХ века в Российской армии было именно так: начальник, а не командир дивизии.

[3] Жена римского императора Клавдия. Прославилась своим распутным поведением.

[4] Устаревшее название сифилиса.

[5] Полковой священник в российской императорской армии приравнивался к капитану. Надворный советник по чину равен подполковнику.

[6] Знак отличия для священников, приравнивался к награждению орденом Святого Георгия. Хотя собственно орденом священников тоже награждали, обычно за подвиг на поле боя. В Первую Мировую войну священники нередко поднимали солдат в атаку и вели их в бой с крестом в руках. Обычно такое случалось после гибели офицеров. В нашей истории к лету 1917 года 80 русских военных священников были убиты или умерли от ран и болезней, 101 – ранены, контужены или отравлены газами, 104 находились в плену. Боевые были батюшки!

Февраль, метели… С неба сыплется снежная крупа, ветер подхватывает ее и несет вдоль земли, наметая сугробы. Из землянок лучше не выходить: снежная дробь ударяет в лицо, порошит в глаза, перехватывает дыхание. Зато германские аэропланы не летают. А то повадились, гады, кружить над расположением. Вынюхивают, бомбу бросить могут. Попасть не попадут — нет у них прицелов, но народ нервируют. Аэропланов здесь боятся. Страх этот иррационален – никто от авиабомб в дивизии не погиб, но сам факт, что какая-то сволочь кружит над головой, а ты перед ней бессилен, народ напрягает. Из штаба дивизии телефонируют на ближайший аэродром, наши истребители вылетают на перехват, но пока доберутся — немцев и след простыл. Службы воздушного наблюдения здесь нет – не осознали целесообразность.

За прошедшие месяцы многое удалось сделать. Налажена и заработала новая система помощи раненым. Теперь они прибывают в медсанбат нормально перевязанными. Здесь их сортируют и оперируют. Из шести врачей медсанбата четверо овладели скальпелем. Большинство занимается несложными ранениями, но и это хлеб. С тяжелыми работаем я и Миша. Он вполне уверенно овладел торакальной хирургией, а вот в брюшную полость лезть пока боится. Ничего, освоит. Ничего сложного тут нет. Глаза боятся, руки делают.

Летают немцы не зря. В тылу что-то затевается. В штаб дивизии постоянно прибывают какие-то незнакомые офицеры, беседуют с начальником и его командирами, лазают по переднему краю, осматривая немецкие позиции в бинокли. Мне это хорошо видно — медсанбат неподалеку, и дорога из тыла к штабу проходит мимо нашего расположения. Готовится наступление – это к гадалке не ходи. А вот где нанесут главный удар, неизвестно. Мне не говорят.

В один из ненастных дней мимо медсанбата по направлению к штабу дивизии с ревом пролетают аэросани. Кто-то из высокого начальства пожаловал. Аэросани – штука редкая. Начальство обычно приезжает на автомобилях, но сейчас дороги замело, и офицеры из тыла добираются на конных санях – с соответствующей скоростью. Генералам это не по душе.

Через час из штаба дивизии прибегает посыльный.

— Ваше высокоблагородие! — докладывает с порога. – Вас, это, к его превосходительству зовут.

И зачем я им понадобился? Надеваю шинель, каракулевую шапку с кокардой, закутываюсь в башлык и иду следом за солдатом. Благо, недалеко.

В блиндаже начальника дивизии жарко натоплено. За столом чаевничают Беркалов и… Брусилов. Более никого. Меня встречают веселыми взглядами.

— Ваше высокопревосходительство! -- обращаюсь к Брусилову, бросив ладонь к папахе. – Надворный советник Довнар-Подляский по вашему приказанию прибыл!

– Орел! – смеется Брусилов. – И ведь не скажешь, что чиновник. Офицер! Не тянитесь так, Валериан Витольдович! И давайте без чинов. Скидывайте шинель и папаху и присоединяйтесь к нам. Чай у Евгения Александровича замечательный. Даже лимон есть.

Беркалов довольно улыбается. Быстро раздеваюсь и присаживаюсь к столу. Вестовой приносит чистый стакан в подстаканнике.

– Позвольте поухаживать за вами!

Брусилов наливает мне чаю. Беркалов смотрит на него с изумлением. Чтоб командующий фронтом ухаживал за каким-то чиновником? Да, он оперировал генерала, но разница в чинах велика. Брусилов, не обращая внимания, бросает в стакан ломтик лимона и придвигает его ко мне. Отхлебываю горячей жидкости. С мороза – самое то.

– Хочу сообщить вам приятную новость, – говорит Брусилов. – В конце месяца наши войска начнут наступление.

– Здесь?

– На участке Евгения Александровича будет отвлекающий удар. А вот немцы уверены, что мы будем прорывать фронт именно тут. Несколько месяцев постоянных боев за малый клочок земли… Где ж еще наступать? Не будем их разочаровывать, – улыбается Брусилов. – Основной удар придется южнее – там нас не ждут. Я потому и на аэросанях приехал, чтоб шуму больше. Пусть боятся и готовятся.

– Наши потери на этом участке будут большими.

– Этого, увы, не избежать, – вздыхает Беркалов.

– Но сократить можно.

– Как? – Брусилов с интересом смотрит на меня.