Предложение понравилось. Какой врач откажется посмотреть новое оборудование, пусть даже это хирургический инструмент? В Минске меня снабдили хорошо – Загряжский с Бурденко постарались. Если б не приданный в сопровождение солдат, хрен бы я все это дотащил. Инструменты разложили на столе, и доктора некоторое время их зачарованно перебирали. Понимаю их чувства. Инструментарий лазарета производил жалкое впечатление.

– Сегодня же и опробуем! – сказал, когда все насмотрелись. – Раненые имеются?

– Днем привезли, – сообщил Иван Александрович. – С рассветом германец по окопам из пушек стрелял. На местах их перевязали. Мы сменили повязки и подготовили к отправке.

Это я уже знал. Но спросить следовало.

– Приготовьте операционную! Инструмент продезинфицировать!

Мастер-класс закончился поздним вечером. Две ампутации, одна торакальная операция, остальное – осколочные ранения мягких тканей. В лазарете у Карловича я бы справился быстро, но здесь приходилось объяснять каждое движение. Слушали внимательно. Под конец бывший акушер попросился к столу и самостоятельно вытащил осколок из плеча солдата, почистив затем рану. Краснов, которого я мысленно окрестил Ваней, довольно умело усыплял больных эфиром. Вот и будет анестезиологом. Остальные врачи пока присматривались, но по их глазам я понял, что попробуют непременно. Редкий врач откажется от возможности усовершенствовать навыки. После войны пригодятся, если доживем до ее окончания, конечно.

Отдав распоряжение об эвакуации раненых, я пригласил коллег отужинать. За столом распили выставленную мной бутылку рома и поговорили. Как я и предполагал, народ здесь оказался нормальный, можно сказать, душевный. Фронт, как река, дерьмо подымает на поверхность и уносит…

– Как вам новый начальник, Николай Семенович?

– Замечательный хирург! Даже удивительно, учитывая его возраст. Ни одного лишнего движения, каждое отточено. И как быстро работает! И это он еще не спешил, чтобы нам показать.

– Меня тоже впечатлило. Интересно, за что его к нам?

– Газеты нужно читать, Иван Александрович, а не к юбкам ездить.

– Будет вам, Николай Семенович! Сопровождать раненых на станцию – долг врача.

– То-то любите его исполнять! Знаю я эту вашу Мессалину[3]. Не одного вас благосклонностью одаривает. Смотрите, схватите люэс[4], здесь не вылечите.

– Я же врач, Николай Семенович! Меры предосторожности предпринимаю.

– Откуда у вас кондомы? Их же в Германии производят, а мы с ней воюем.

– Трофейные у солдат покупаю. И на станции можно достать американской выделки. Правда, дорогие – пять рублей за дюжину.

– Охота деньги тратить!

– А куда девать их здесь?

– Матери бы отослали, помогли старушке. Цены в тылу – вон какие!

– Высылаю с каждого жалованья. Зря ворчите, Николай Семенович!

– Это я завидую. Вам можно за юбками волочиться, а я человек женатый.

– Так что там с Довнар-Подляским?

– С репортером он связался, да еще из «Московского листка». Эта газета – противник императорской фамилии. Довнар-Подляский рассказал, как скверно организована помощь раненым в русской армии.

– Это он Америки не открыл. Всем известно.

– Но не все говорят о том вслух. Наш начальник еще цифры привел. Посчитал, что за время боев из-за скверной организации медицинской службы мы потеряли не менее корпуса солдат и офицеров. Обвинил в этом руководство Главного санитарного управления армии в лице генерал-лейтенанта Муравьева.

– Ого!

– Я как прочел, так и понял, что ему это с рук не сойдет. По-моему и вышло. На фронт сослали. Он до этого в госпитале Минска служил. А теперь представьте! Губернский город, рестораны, барышни… А его оттуда – в землянку!

– Смелый человек! Могли бы в Сибирь сослать.

– За правду? Общество этого не поняло бы. Если хотите знать, подло с ним поступили. Из Сибири можно вернуться, с фронта труднее.

– Зато чин дали и начальником назначили.

– Пуля, знаете ли, не разбирает: в чинах ты или без них. Сколько офицеров дивизия потеряла? Только полковников троих, прочих и посчитать сложно. Прилетит пуля – и нет вашего высокоблагородия. Толку из того, что к тебе так обращались? Тем более Довнар-Подляскому это не нужно. Он шляхтич древнего рода, предки на польском троне сидели.

– Неужели?

– Я тоже шляхтич, Иван Александрович, правда, не столь знатный, историю Великого княжества Литовского знаю. Довнар-Подляские в ней знатно отметились. Со временем род захирел и скатился в бедность, Валериан Витольдович – последний его представитель.

– Интересно, у него есть невеста?

– Жены точно нет, кольца не носит. У католиков это обязательно. А невеста… Мог и не обзавестись, молод еще. Годами как вы. У вас нет невесты, Иван Александрович?

– Вы же знаете!

– А вдруг завели на станции?

– Охота вам смеяться! Кого там можно завести?

– Кондомы же для кого-то приобретаете.

– Опять ваши шутки!

– Это зависть, Иван Александрович. Где мои двадцать пять лет?

– Да будет вам! Еще молодой мужчина. Операцию сегодня лихо провели. Я вот не решился.

– Успеете. Этого добра на всех хватит.

– Повезло нам с начальником, как считаете?

– Посмотрим.

– Сами же хвалили.

– Как врача и честного человека. Этого у него не отнять. А вот какой из него начальник, покажет время.

– Осторожничаете?

– Не спешу с выводами. Жизнь, знаете ли, научила.

– А мне он нравится!

– Давайте спать, Иван Александрович! Поздно…

На следующий день я велел заложить бричку, имелась у госпиталя такая, и поехал знакомиться с полковыми батюшками. По существующему в русской армии порядку они заведовали перевязочными пунктами полков и отвечали за своевременное оказание медицинской помощи раненым, а также их эвакуацию в лазареты и госпитали. Священников можно было собрать на совещание в штаб, и они подчинились бы старшему по чину[5], но я решил, что лучше приехать самому. Заодно посмотреть, как у них организовано.

Батюшки оказались боевыми. У одного наперсный крест висел на георгиевской ленте[6], у двоих имелись ордена Владимира 4-й степени с мечами. Признаться, я опасался этих переговоров. Сложные у меня отношения с религией. В бога я верю, но в церковь не хожу. Не нравилась она мне в моем мире. Почему, объяснять долго, думаю, догадаетесь. К тому же в соответствии с приказом командующего фронта о новой организации санитарной службы священники в части помощи раненым формально переходили мне в подчинение. Как воспримут это батюшки?

Нормально восприняли. То ли оценили уважение, проявленное старшим по чину, который вместо того, чтобы вызвать их, приехал сам, то ли во мне опознали фронтовика, но переговоры прошли по-деловому, можно сказать, в дружеской обстановке. Батюшки не только согласились направить подчиненных им санитаров для обучения в медсанбат, но и выразили желание приехать самим. Я, естественно, не возражал. А отец Михаил, тот самый, с Георгиевской лентой, и вовсе приказал накрыть для меня стол и усадил за него, несмотря на мои возражения.

– Куда вам ехать? – сказал, огладив густую бороду. – Темнеет уже. В полку переночуете. Отобедайте со мной, Валериан Витольдович! Окажите уважение!

Отказаться было неудобно, и я остался. К трапезе присоединился командир полка, который пришел посмотреть на диковинного гостя, явившегося в расположение вверенной ему части. Денщик, сопровождавший полковника, нес штоф водки. День был не постный, и отец Михаил угощение одобрил. Прочитал молитву и благословил трапезу.

– Хто не пье, той або хворый, або падлюка, как говорят белорусы, – сказал, закончив. – Наливайте, Федор Ефимович!

И полковник налил. Мы выпили и закусили. Еда была простой – щи и каша с мясом, но все оказалось вкусным.