– Из солдатской кухни, – пояснил полковник. – Офицерам отдельно не готовят, отец Михаил на том настоял. Поваров под свое попечение взял. Следит, чтоб чистоплотными были и готовили хорошо. Солдаты его за это уважают.

– Грех делить рабов божьих по трапезе, – кивнул батюшка. – Одному делу служим.

– А еще он бить нижних чинов запретил, – продолжил полковник. – А то, знаете, имелись у нас дантисты. Чуть что – зуботычина солдату. Так отец Михаил таких к причастию не допускал. Проняло.

Батюшка улыбнулся.

– Он у нас героический человек, – полковник наполнил чарки. – Батальон в атаку водил, когда командира убило. С крестом в руке. Вокруг солдаты падают, а он кричит: «Вперед, дети мои! Покажем супостату русский дух!» И что вы думаете? Отбили германскую атаку. А батюшку даже не зацепило, хотя в первых рядах находился.

– На все воля божья! – сказал отец Михаил и перекрестил чарку. – Выпьем за победу! Да расточатся врази Отечества!

Посидели мы душевно. Уговорили штоф, побеседовали. Я рассказал о новостях из Ставки – что знал, конечно, ответил на вопросы полковника и священника. Новую организацию медицинской службы они одобрили. А с чего противиться? В полках создаются полноценные медицинские пункты. В их штатах будут не только санитары, но и врачи, в худшем случае – фельдшеры. Медиков пришлют из тыла. Там их много, а вот на фронте не хватает

– Часть раненых будет недовольна, – заметил полковник. – Прежде их везли в тыл, а там по выздоровлению направляли в запасной полк. Хорошая возможность уйти из окопов. А тут через пару недель обратно.

– Две недели на чистых простынях без войны тоже неплохо, – сказал я. – Считайте, отпуск.

– Что, и простыни будут? – удивился командир полка.

– Непременно. Позабочусь.

– Я бы и сам полежал, – вздохнул полковник. – Забыл уже, как отдыхать. Вы часом не слышали: скоро нас сменят?

Я только руками развел – не моя компетенция. После ужина полковник ушел к себе, а мы с батюшкой легли спать в его землянке. Разбудили меня рано.

– Пора, Валериан Витольдович! – сказал отец Михаил. – Нужно ехать, пока темно. Дорога с немецких позиций просматривается. Увидят – обстреляют из пушек.

– По мне вчера не стреляли.

– Так вы один на бричке ехали. Что снаряды попусту жечь? А тут мы с санитарами присоединимся. Германец не удержится.

– Так вы со мной?

– А зачем время зря тратить? На фронте затишье. Третьего дня германец пробовал наступать, атаку отбили. Теперь на неделю-другую угомонится. Собирайтесь!

Фронтовику собраться – только перепоясаться. Мы даже успели попить чаю. Мой возница подогнал бричку, мы с батюшкой забрались в нее. Санитары пошли пешком. Рассвет встретили в пути, к полудню добрались до расположения медсанбата. И первым, кого я увидел, оказался Миша. Он стоял у входа в операционную землянку в наброшенной на плечи шинели и курил, стряхивая пепел на землю.

От неожиданности я слегка охренел. Миша курит? И каким ветром его сюда занесло? Я вылез из брички. Михаил заметил меня и вытаращился.

– Здравствуй, Михаил!

– Валериан Витольдович?!. Ваше высокоблагородие…

Он бросил окурок и попытался застегнуть шинель. Я подошел и обнял его.

– Рад видеть тебя, дружище! Какими судьбами?

– Сослали, – сказал он и вздохнул. – Проштрафился.

– Это как?

– Побил хирурга, которого вместо вас прислали. Руку ему сломал.

– За что?

– К сестрам приставал. Мало ему было Леокадии.

Я не выдержал и рассмеялся. Он глянул на меня исподлобья.

– Мы об этом поговорим, позже. Чертовски рад тебя видеть!

– Я – тоже, – сказал он и вновь вздохнул: – Ваше высокоблагородие.

– Брось! – сказал я. – Без чинов. Здесь медсанбат, а не строевая часть. Все, как в лазарете у Николая Карловича.

– Умер он, – лицо его скривилось. – От паралича сердца. Мы в тот день много оперировали и закончили поздно. Николай Карлович ушел к себе отдохнуть. Выглядел неважно. Спустя час санитар пришел звать его на ужин, а он на диване без движения. Санитар позвал нас. Мы прибежали, а Николай Карлович уже не дышит, – Миша шмыгнул носом.

Некоторое время я стоял оглушенный. В груди щемило. Кем был для меня этот человек? Другом, старшим товарищем? Больше. Он опекал меня в этом мире, помог стать в нем своим. Причем, совершенно бескорыстно.

– Валериан Витольдович?

Я оглянулся – отец Михаил.

– Что случилось? На вас лица нет.

– Умер близкий мне человек, начальник лазарета седьмой пехотной дивизии Николай Карлович Рихтер. Сердце не выдержало, сгорел на службе. Я почитал его, как отца.

– Упокой, господи, душу его! – перекрестился священник. – Когда это произошло?

– Сегодня девятый день, – сказал Миша.

– Вечером отслужу панихиду. Хотите?

– Буду благодарен, – сказал я.

– Тогда придите в себя и командуйте. Мы на войне, на вас люди смотрят.

Выговор батюшки привел меня в чувство. Я погрузился в дела, и они закружили меня до вечера. Следовало накормить и разместить прибывших со мной людей. Их здесь не ждали и поэтому не приготовились. Поговорить с врачом, прибывшим вместе с Михаилом, таким же штрафником. Этого сослали за пьянство. Будет у меня проблема! Познакомить новичков с медицинским персоналом, определить каждому участок работы. Провести занятия с пообедавшими санитарами и отцом Михаилом. Ответить на его многочисленные вопросы, порой очень заковыристые, но толковые. Тому, кто считает, что начальнику легко, рекомендую попробовать этого хлеба…

Вечером отец Михаил отслужил панихиду. На службу пришли врачи и санитары – сами, без принуждения. Людей набралось так много, что мы не поместились в землянке, и священник вывел нас на воздух. Стоял холодный, но тихий ноябрьский вечер. Я стоял с зажженной свечой в руке и слушал слова поминальной молитвы. В сгустившейся темноте трепетали теплые огоньки свечей, бросая на лица людей мягкие отсветы.

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечного преставившегося раба Твоего, брата нашего Николая, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его от вечной муки и огня геенского, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя…

А потом был поминальный стол. На него пошел «телец упитанный» из пригнанного для кормления солдат стада и оплаченный мной из собственных денег, внесенных в кассу полка. Загоруйко набодяжил из спирта водки для санитаров, а для врачей и священника я выставил оставшиеся две бутылки рома. Выпили, помянули и разошлись по землянкам. Я увел Мишу в свою. Там он и рассказал о событиях в лазарете. После смерти Карловича исполнять обязанности начальника лазарета поставили присланного хирурга. Тут этот хлыщ и развернулся. Начал бестолково командовать, что еще полбеды, а затем клеиться к сестрам милосердия. Среди них имелась одна, к которой бывший дантист неровно дышал. И вот именно ее новоиспеченный начальник выбрал объектом своих притязаний. Миша не выдержал и попросил его угомониться.

– Не твое дело, пархатый! – отреагировал хлыщ.

Миша не стерпел и сунул ему в морду. Хлыщ схватился за ланцет. Миша стал его отбирать и в запале сломал доморощенному Казанове руку. Хорошо, что до стрельбы не дошло – «браунинга», который я Мише подарил, у него с собой не оказалось – держал в вещах. Иначе дело кончилось бы трибуналом. Но и без того шум случился немалый. Следствие признало обоюдную вину участников драки. Хирурга понизили в чине и приговорили по выздоровлению отправить рядовым врачом во вновь создаваемый медсанбант на линии фронта. Мишу понижать было некуда, его просто сослали подальше. По счастливой случайности – ко мне.

– Я рад, что мы снова вместе, – сказал Миша в завершение рассказа.

– И я тоже. Не печалься. Здесь, конечно, тяжелей, чем в лазарете, но зато я сделаю из тебя хирурга. У тебя еще будут учиться, помяни мое слово.

В ответ Миша только вздохнул.