— Ну конечно же! — вдруг не своим голосом завопил Виргилий.

Песо-Мануций с перепугу проглотил травинку, Пьер из лежачего положения мигом перешел в сидячее, а Мариетта черканула по бумаге.

— Кладбище Невинноубиенных! Пять картинок! — щелкнув пальцами, принялся пояснять Предом. — Я говорил вам, что они мне что-то напоминают. Да просто я их уже видел. И теперь вспомнил где. Николя Фламель, алхимик… его фреска на кладбище Невинноубиенных в Париже. Последний раз…

Но в эту самую минуту голос его пресекся, поскольку последний раз он проходил мимо этой фрески, направляясь на свидание с Виолеттой, в которую был страстно влюблен и которую ему больше не суждено было увидеть… Виргилий попытался прогнать тяжелые воспоминания. Три пары глаз тревожно следили за ним. Только Пьер понял, что творится в душе друга, и ободряюще улыбнулся ему. Мариетта в упор разглядывала его, догадываясь, что некая тень прошлого возникла в саду дворца Контарини. Павильон Духов, впрочем, был совсем рядом. Она перевела глаза на бумагу и принялась быстро-быстро водить рукой. Какое-то время слышался только скрип сангины по бумаге. Пьер попытался оживить замершую было беседу.

— Есть еще кое-что, способное послужить доказательством того, что Тициан занимался алхимией, и притом небезуспешно… — Он выдержал паузу. — Его возраст! Тем или иным способом, но он, видимо, получил несколько капель эликсира молодости, позволившего ему дожить до девяноста девяти лет. Вы только вдумайтесь! Встречали ли вы еще

194

кого-нибудь, дожившего до столь преклонного возраста? Это почти сверхъестественно. Что вы на это скажете?

Чезаре был настроен скептически:

— Что же этот эликсир не уберег его от чумы? Видать, до философского камня ему было далековато…

Пьер не желал так быстро сдаваться:

— Может, эликсир защищал его от кары Господней, но не от земных напастей.

— Ну а что еще?

— Крутится у меня в голове одна мыслишка, вот уже который день. Иное дело смерть Атики: тут действовал убийца, и смерть эта не естественная. Иное дело смерть Тициана. Но это лишь на первый взгляд. Порой преступление внешне ничем не отличается от естественной смерти. Например, от смерти в результате заболевания чумой.

Понимая, куда он клонит, Чезаре перестал жевать. Мариетта еще усердней склонилась над наброском. А Виргилий закачал головой, колеблясь между неверием и возбуждением.

— Тициан мог быть убит? — Он сделал ударение на последнем слове, желая подчеркнуть заключенный в нем страшный смысл. — Убит чумой? И подобный бред выдвигаешь ты, без пяти минут врач?

Тут, приняв сторону Пьера, вмешался дядя:

— Болезнь заразна. Вообрази человека, знающего, что он заразился, ненавидящего кого-то сверх всякой меры и не боящегося кары Господней. Что он сделает? Придет к своему врагу в гости, станет обнимать его, как бы дружески. И вот, готово, тот уже заразился. Конечно, этого могло и не произойти, но взгляни, с какой быстротой распространяется по городу зараза. Есть шанс, что кто-то мог использовать этот не менее эффективный способ покончить с недругом, чем нож. А это уже преступление, не так ли?

Под впечатлением дядиных рассуждений Виргилий пробормотал что-то невнятное.

— Однако ни один из подозреваемых нашего списка, а их шесть или семь человек, в зависимости от того, считать ли таковым Эбено, не поражен недугом. И кроме того: за что было расправляться с кадорцем?

Привычный к словесным баталиям с другом Пьер тут же парировал:

— Первое: чтобы заразить кого-то, не обязательно самому быть зараженным. Можно подкупить больного или мошенника. Второе: кадорец знал, кто убийца Атики.

— Он знал об этом более двух лет!

— Ты уверен?

— Что ты хочешь сказать?

— Уточнил ли маэстро, отдавая Богу душу, как давно он об этом знал?

Виргилий побледнел.

— Не помню.

— Почему бы не вообразить, что он не сразу понял то, что увидел, услышал или узнал? Что лишь недавно осознал важность того, чему стал свидетелем? И что это ускорило его конец? — вбил последний гвоздь Пьер.

— Стало быть… — Виргилий запнулся, уже не уверенный ни в чем. И тут Пьер добил его окончательно:

— Какие точно слова Тициан произнес в виде так называемого завещания?

Предом вынужден был сделать мучительное признание:

— Я уже не помню…

Словно нарочно для того, чтобы воцарившаяся вокруг них тяжелая атмосфера материализовалась, лазурное небо над бухтой Милосердия заволокло тучами. Какая-то птица с широким размахом крыльев медленно пролетела над садом Контарини, огласив воздух хриплым криком. Мариетта взглянула на нее, охнула, руки ее задрожали, и все полетело на землю — и карандаши, и наброски.

— Еще один герметический символ. Пеликан!

Если бы могло материализоваться и недоумение, то над головами троих ее спутников нарисовались бы вопросительные знаки.

— Да вспомните же! На листке, обнаруженном вчера Пальмой, в центральном астральном круге было пять изображений: дракон, лебедь, птица-феникс, ворон и…

— …пеликан! — дружно подхватили французы.

— Все это алхимические животные и птицы. А какая птица изображена на мозаике, украшающей нишу в «Пьете»?

— Неплохой вопрос, — проговорил Чезаре.

— Не заметил, — признался Пьер.

— Пеликан? — отважился предположить Виргилий.

— Точно! — зааплодировала Мариетта, порозовевшая от возбуждения. — Пальма пальцем в небо попал, когда сказал, что это полотно хранит тайну. Мы снова должны побывать на Бири-Гранде, — проговорила она, вставая сама и подавая мужчинам пример. Виргилий нагнулся собрать разлетевшиеся наброски: каково же было его удивление, когда он заглянул в них!

— Ты делала наши портреты?

— О, я не очень старалась.

Виргилий протянул каждому его портрет. Сходство было поразительное. Чезаре ухмыльнулся при виде своего брюха, пухлых щек и губ. И только Предом молчал. Он был потрясен, увидев свое собственное лицо. Часто ли на нем бывала эта маска серьезности с горькой складкой у рта, с пеленой грусти в глазах? Он уже хотел запротестовать, но тут до него дошло: Мариетта схватила выражение его лица в тот момент, когда мысленно он был с Виолеттой. Он обернулся к художнице и грустно улыбнулся ей. Один Пьер выразил свое удовольствие:

— Да ты просто гениальный портретист!

Она поблагодарила его, но напомнила, что все относительно.

— Отец признает, что мне довольно легко дается сходство. Но настоящим гением портрета был Тициан. Его персонажи продолжают жить на полотне. Они дышат, трепещут. Известно ли вам, что, когда в 1548 году император взглянул на портрет своей жены, Изабеллы Португальской, умершей за десять лет до этого, он решил, что она ожила? У маэстро был девиз «Naturapotentiorars» — «Искусство сильнее природы» и символ: медведица, вылизывающая своего детеныша. Говорят, медведи рождаются бесформенными и мать придает им определенную форму.

— А ведь это еще один герметический символ! — вставил Песо-Мануций.

— Подобно медведице, Тициан придавал форму бесформенной материи, наделяя ее душой. В какой-то степени бросал вызов природе. За это его сравнивали с художниками античности, окрестили «новым Апеллесом». Известна ли вам история с виноградной гроздью, написанной Апеллесом, ах нет, кажется, Зевксисом[75]?

— Помнится, я читал об этом у Плиния-старшего, — отозвался Виргилий, до тех пор не сводивший глаз со своего портрета. — Художник изобразил мальчика с гроздью винограда, а птицы начали слетаться и клевать ягоды.

— То же произошло и с Тицианом во время его пребывания в Риме в 1545 или 1546 году, — продолжала Мариетта. — Он закончил портрет папы и выставил его на альтане, чтобы просушить лак. К его великому изумлению, прохожие, думая, что перед ними Павел Третий собственной персоной, снимали шляпы и кланялись, выражая понтифику свое почтение. Я в своих работах далека от подобного совершенства. А пока я рада, что наброски вам по душе, и охотно их вам дарю. Подарок был принят с неподдельной радостью.