— Это полотно заказал мне император Карл Пятый. Я представил его со всем семейством во время молитвы. Он никогда не расставался с ним. И восемнадцать лет назад скончался перед ним. Я хочу последовать его примеру.

Предом припомнил некий слух: будто после своего добровольного отречения от престола в пользу сына в 1556 году Карл V удалился в монастырь Святого Иеронима в Эстремадуре и увез туда два полотна Тициана. Как раз в этот момент художника затрясло со столь неистовой силой, словно смерть услышала его слова и пришла за ним. Пьер обнял старика за плечи, чтобы облегчить ему предсмертные минуты. Конвульсии сменились икотой, изо рта вновь пошла кровь. Виргилий схватил первую попавшуюся тряпку и поднес к его губам.

— Останься с маэстро, я побегу за священником, — шепнул Пьер.

— Приходской священник должен жить где-то неподалеку, — подсказал другу Виргилий.

Пьера уже след простыл. Кризис миновал. Умирающий был распростерт на постели: веки полуприкрыты, дыхание едва ощущалось. Белизна бороды сливалась с белизной простынь. Предом стер со своей руки пену и сделал несколько шагов по направлению к окну. Оно выходило в сад. Зачахшая зелень, пожелтевшая трава, поникшие цветы, засохший кустарник — эта картинка природы, умерщвленной солнцем, напомнила ему о его собственном саде на улице Блан-Манто в Париже, когда там свирепствовала жара, в 1572 году. В тот год умер его отец. Он перевел взгляд на лагуну. Простирающееся до горизонта стоячее болото: где-то серовато-бурое, где-то зеленоватое от водорослей. Вдоль топких берегов гниют на корню камыши. Там-сям раскиданы соломенные хижины, служащие укрытием для лодок жителей прибрежной полосы. В поле зрения Виргилия попал паром, он вздрогнул, осознав вдруг, что паром набит трупами, которые доставляет к острову-кладбищу. Мертвые тела, мертвые кусты, мертвая лагуна… вскоре умрет и Тициан. Обернувшись, он встретился с ним взглядом. Было ясно: тот хочет что-то сказать. Он поспешил к его ложу и склонился над ним. Дрожащей рукой умирающий ухватился за камзол Виргилия, чтобы быть ближе.

— Чувствую, расстаюсь с жизнью, — прошептал он и закрыл глаза, словно держать их открытыми было делом непосильным и отбирало всю энергию, необходимую, чтобы говорить. — Я не смогу дождаться отца Томазини. Однако я должен сделать признание. — Он замолчал. Виргилий не осмеливался выговорить ни слова. Легким пожатием руки он подбодрил умирающего. — Убийство, — выговорил тот, — я присутствовал… при убийстве.

Хрипы раздирали его грудь. Он поднял веки, и Виргилий прочел отчаяние в затуманенных зрачках художника.

— Я не могу предстать перед судом Господа с подобной тяжестью на совести. Это было ужасающее убийство. Я желал бы исповедаться… Отец Томазини… переход в иной мир… поздно…

Речь его была затруднена, слова загадочны. Чтобы придать смысл едва долетающему до его слуха бессвязному лепету, Виргилий отважился задать вопрос:

— Вы никого не ставили в известность о преступлении, совершенном на ваших глазах?

— Я изобразил его… на одном из моих полотен… неслыханное убийство…

Это были его последние слова. Видя, как соскользнул на пол листок с «Поклонением Святой Троице», Виргилий понял, что художник испустил дух.

«Неслыханное убийство» — таковы были последние слова великого Тициана, скончавшегося в среду 27 августа 1576 года. Он обмяк в руках Виргилия, тот уложил его почти столетнюю голову на подушку и закрыл глаза, отныне навсегда лишенные света и красок мира. Буквально мгновение спустя в сопровождении человека в сутане вошел Пьер. По скорбному выражению лица друга он понял, что опоздал. Священник осенил умершего крестом и завел низким голосом молитву. Позднее он сделает запись в приходской книге:

Я, нижеподписавшийся отец Доменего Томазини, приходской священник церкви Святого Канциана, удостоверяю, что в год 1576-й, 27 августа, умер художник мессир Тициано Вечеллио, проживавший в моем приходе на улице Бири-Гранде.

К большому облегчению растерявшихся друзей, отец Доменего Томазини все взял в свои руки.

— Первое время лучше никого не оповещать о его кончине, иначе нагрянут труповозы и унесут его, как им приказано поступать с любым, умершим от чумы.

— Кто такие эти тру-по-во-зы? — спросил Виргилий, выговаривая по слогам новое для него слово.

— Те, на кого городом возложено собирать трупы и вывозить их подальше, на один из островов лагуны. Их еще называют сборщиками мертвяков и возилами.

— Боже! — вырвалось у Предома, прикрывшего разинутый от изумления и отвращения рот. — И кто-то соглашается на подобную работу?

— Те, кому нечего терять, я думаю, — попытался догадаться Пьер. — Каторжники со свинцовых рудников, с галер, преступники, предпочитающие сменить заключение на службу могильщиками.

— Вот-вот, — подтвердил священник. — А также проститутки низшего пошиба, из-за мора оставшиеся без работы и погибающие с голоду. Как бы там ни было, мы должны непременно помешать им завладеть телом великого Тициана. Избавим величайшего художника мира от унизительной участи попасть в общую могилу.

Отец Томазини отер пот со лба. От жары, всего происходящего и страха он испытывал удушье.

— Кажется, маэстро вел переговоры с францисканцами из церкви Девы Марии Преславной, желая быть погребенным там. Побегу к братьям обсудить, что можно сделать. Могу ли я попросить вас дождаться здесь моего возвращения и посторожить останки нашего дорогого Тициана?

Друзья дружно закивали. Да и как можно было отказать в подобной просьбе священнику и бросить на произвол судьбы еще не остывшее тело? Священник покинул дом чуть ли не бегом. Оставшись одни, друзья некоторое время хранили молчание. Близость смерти тяжело подействовала на них. Разойдясь по разным углам, они сели и, глядя в пустоту, старались ни о чем не думать. Первым встрепенулся Пьер и, сбросив с себя мрачную пелену, предложил Виргилию:

— Давай пройдемся по дому! Зайдем в мастерскую. Взглянем на полотна, если уж не законченные, то начатые, но все одно прекрасные. Может, Муза живописи хоть немного утешит нас.

— Музы живописи не существует, — поправил друга Виргилий, любящий во всем точность, знаток античного Пантеона. Однако поднялся и пошел вслед за другом.

Они вышли во дворик с колодцем и через него попали в то крыло здания, которое служило Тициану мастерской. Она поразила их и своими размерами, и высотой потолков. Здесь, в этом просторном помещении, еще недавно все бурлило, каждый уголок его был охвачен кипучей деятельностью как самого маэстро, так и его учеников и подмастерьев. Об этом говорило все: и опоры для сосновых рам, и запасы пеньки, и пестики, и сосуды для измельчения различных веществ, и очаг, и тазы для приготовления масла. Пол был усеян десятками листов с набросками. Рядом находилось довольно-таки просторное помещение, служившее гардеробной. Ни дать ни взять пещера Али Бабы, столько тут было костюмов и нарядов самых различных цветов, покроев и тканей: плащи, фижмы, камзолы, рубашки, доспехи, женские платья, сутаны, мантильи, юбки, тоги, штаны и полукафтанье. Как портретисту, Тициану просто необходимо было иметь все это под рукой, чтоб обрядить портретируемого согласно своим замыслам. Трудно было заподозрить Пьера и Виргилия в грехе кокетства, но этот вихрь красок и великолепия захватил и их: они не знали, к чему прикоснуться, что подержать в руках. Особенно ликовал Виргилий, заядлый театрал. Каждый костюм будил воображение, он уже видел сцену, а на ней то шута, то героя трагедии, то доблестного воина, то жалкого бродягу, матадора, кардинала, нимфу, дожа, нищего, судью, солдата, ангела, зажиточного горожанина, королеву, императора…

— Стоп. Император… Карл Пятый! — Пьеру, воспринявшему эти вдруг вырвавшиеся у Виргилия слова с некоторым изумлением, Виргилий торжественно пояснил: — Разве ты не знаешь, что Тициан был официально признанным художником императора Карла? Вспомни, перед тем как испустить дух, маэстро показал нам эскиз картины «Троица», которую Карл взял с собой, когда удалился от власти, в монастырь[17]. Тициан не раз и не два изображал его.