Мариетта и Олимпия взглянули друг другу в лицо.

— Синьорина Робусти! — выговорила сквозь зубы куртизанка. — Более привычная к тому, чтобы писать портреты, чем выслеживать людей, насколько мне известно. Если ты думаешь, что я не слышала, как ты скакала за мной по пятам, то ты просто безмозглая курица! Сейчас мы с тобой поговорим по-свойски. И ты мне объяснишь, почему преследуешь меня. А также выложишь, где вы прячете три других камня. Это ты и твои парижские друзья завладели ими после смерти Лионелло и Кары, не так ли?

Мариетта стояла ни жива ни мертва с приставленным к горлу кинжалом. Ее молчание разгневало Олимпию. Она слегка надавила на кинжал, и он впился в шею девушки.

— Это вы завладели тремя камнями? Отвечай: да или нет? — взревела она.

Чувствуя, как капля крови течет по ее шее, скатываясь на грудь, Тинторетта кивнула. Ее ответ несколько успокоил ночную красавицу. Она медленно отвела кинжал от трепещущего горла Мариетты и спрятала его в складках своей душегрейки.

— Вот видишь, тебе есть что рассказать мне. Но не здесь. Слишком много ушей. — Олимпия скривилась. — Следуй за мной, без разговоров. Если по дурости решишь сбежать, закричать или напасть на меня, я не колеблясь проткну тебя насквозь. Будь спокойна, уж я-то сумею пришить тебя со знанием дела. Ты пожалеешь, что не утопла год назад в канале Сенса!

Мариетта испугалась не на шутку и была не в силах даже пикнуть. Страх заполонил все ее существо, помутил рассудок, единственное, что она еще успела сообразить: не перечить куртизанке и продолжать ронять гвоздику.

Когда Виргилий поднял один из бутонов, он и не подозревал, при сколь драматических обстоятельствах тот был обронен. Он решил, что Мариетта затеяла с ним игру в Ариадну и Тезея и таким образом вела его по лабиринту венецианских улочек. Следующий знак лежал у входа в галерею Вольто. Но там его ждал неприятный сюрприз. Лакей тащил за собой широкую тачку, груженую дровами. Появившись в галерее с другого конца, он занял весь проход. Разойтись не было никакой возможности. Разве что взобраться на тачку и спрыгнуть с другой стороны. Виргилий топтался на месте, не зная, что предпринять. Кто-то из них двоих должен был дать задний ход и пропустить другого. Виргилию не терпелось поскорее закончить игру и получить в награду поцелуй, и потому он предложил слуге уступить ему дорогу. Тот покорно подчинился: повернулся, взялся за ручки тачки и толкнул ее. Увы! То ли в силу невезения, то ли по неловкости, то ли из-за подвернувшегося под колесо камушка, то ли из-за неверно приложенного усилия, но только гора дров, до того пребывавшая в состоянии относительного равновесия, рухнула с ужасающим грохотом наземь. Предом закричал от досады. Но что было делать? Только выбираться обходным путем по прилегающим улочкам до другого конца галереи: ведь ему непременно нужно было подобрать следующий бутон гвоздики.

Олимпия задумала сбросить Мариетту с высоты лестницы Улитки. Жертва догадалась об этом, когда они миновали церковь Сан-Патерньян[118]. В конце площади стояло здание, в котором прежде собирались члены академии Альдо Мануция. «Боже, сделай так, чтобы Чезаре шел сейчас к одному из своих пациентов, живущих в этом квартале!» Но Мариетта не была услышана на небесах, и дядя Виргилия не появился перед ней как по волшебству. Кончик кинжала в руках куртизанки был приставлен к ее спине. Чтобы справиться со страхом, она пыталась убедить себя, что ничем, кроме пары царапин да воспоминаний о пережитом ужасе, не рискует. «Олимпия — не убийца, — повторяла она себе. — Она только хочет попугать меня, как тогда, когда столкнула в канал». И тут же память подсовывала ей слова самой проститутки: «Будь спокойна, уж я-то сумею пришить тебя со знанием дела». В сознании Тинторетты произошел переворот: а что, если Олимпия как раз и была убийцей… убийцей Атики? «Пришить со знанием дела, пришить со знанием дела…» — эти слова бились в висках художницы. Угроза Олимпии, сопоставляемая с обстоятельствами смерти египтянки, приобретала все более мрачный смысл. Они подошли к лестнице Улитки.

Виргилий заблудился. Однажды приснившийся ему кошмар — как он бродит под дождем по Венеции — теперь осуществлялся наяву. Тупики, площади-звезды со множеством берущих на них начало улиц, выводящих к каналам, ощущение, что ты уже здесь был, — все как в том кошмаре. Он крутился на одном месте, и конца этому, казалось, не предвиделось. И вдруг, уже свирепея, он словно по волшебству оказался у выхода из галереи, где застрял слуга с тележкой. Сколько времени потратил он на блуждание? Ждала ли его еще Мариетта? Игра в лабиринт была ему не по нутру. Он хотел поскорее покончить с нею и потому пустился бежать.

Теперь Тинторетта знала наверняка: Атаку убила Олимпия. Вернувшись после ухода гостей, она привязала египтянку красными бантами к кровати и мучила, требуя указать тайник с письмом Фламеля. Да, она и впрямь знала толк в искусстве приканчивать себе подобных. Удалось ли ей выведать что-нибудь у Атики? Узнала ли она тогда же или позже, что рукопись у Тициана? После смерти маэстро она обшарила его мастерскую, но ничего не нашла. И, видно, решила ждать, когда кто-нибудь другой сделает это, а уж она завладеет документом в подходящий момент. Она умела ждать. Она ждала долго. Как паук, следила за своими соперниками и за тем, как они, словно мухи, подыхают один за другим: Зорзи Бонфили, Жоао эль Рибейра, Кара Мустафа и Лионелло Зен. Последнего она любила, но не так горячо, как Изумрудную скрижаль. Паучиха плела свою паутину, а бабочка угодила в нее и обломала свои крылышки. И вот теперь паучиха тащила свою жертву в гнездо на лестницу Улитки, которую надо было бы в этот день, 23 сентября 1577 года, окрестить лестницей Паука. Вообще же лестница получила название благодаря своей винтообразной форме. Она была заключена в круглую башню, прилегающую ко дворцу, выстроенному сразу в двух стилях: готическом и Возрождения. В здании было пять этажей, на каждом этаже имелась лоджия с колоннами и сводчатыми арками. Лоджии сообщались между собой с помощью спиралеобразной лестницы. Мариетта с приставленным к спине кинжалом вступила на первый марш. Одной рукой она ощупала апельсин и с ужасом убедилась, что бутонов гвоздики на нем больше не осталось.

Вне всяких сомнений, это была она, его возлюбленная, там, на лоджии последнего этажа дворца Контарини дель Боволо. А рядом с ней куртизанка Олимпия. А между ними кинжал, приставленный к самому сердцу Тинторетты. А он-то думал, это всего лишь любовная игра: один удирает, другой догоняет. На самом деле это был зов о помощи. Виргилий похолодел. Вмешаться! Но как? Стоит ему начать подниматься по лестнице, куртизанка засечет его и бог знает что может сотворить с его белокурой девочкой. Но что же делать? Что делать? Взобраться по лестнице, топтаться на месте — одно глупее другого. «Если бы только дать знать Мариетте, что я здесь!» И тут его осенило. Он отошел в тень и стал насвистывать мелодию, которую Тинторетта однажды исполнила для него на шпинете[119]. Она услышала! Бросив взгляд вниз, она заметила любимый силуэт. И тут же отвела глаза: ее похитительница ни в коем случае не должна была догадаться о присутствии Виргилия. И в то же время нужно было показать ему, что она его видит. Олимпия задала ей вопрос. Она молчала, соображая, что бы такое сбросить вниз. Куртизанка повторила вопрос. На этот раз она отвечала с самым невинным видом:

— Простите?

И тут она вспомнила об апельсине. Невпопад отвечая на вопросы Олимпии, она медленно вынула его из кармана и разжала пальцы. Он мягко плюхнулся на пол лоджии. Мариетга затаила дыхание. Ее врагиня ничего не заметила. Тогда она легонько наподдала пяткой, апельсин беззвучно покатился к краю лоджии и, не встретив никакой преграды, полетел вниз.