— Я люблю тебя, Виргилио, но отец не допустит, чтобы я вышла замуж за человека не нашего цеха.

Эти слова как ножом по сердцу резанули Виргилия. У обоих на глаза навернулись слезы. Он обнял девушку и потерянно прижал к своей груди. У нее было не меньше, а может быть, и больше причин отчаиваться, чем у него. Ведь именно она будет принесена в жертву на алтарь изящных искусств. Это она родилась в семье художника в Венеции, где по традиции профессия художника передавалась от отца к детям, от сестры к брату, от дяди к племяннику[101]. Это она будет вынуждена выйти замуж за рисовальщика либо скульптора, архитектора либо золотых дел мастера. Его же никто не принудит к браку с кем бы то ни было. И вдруг тут же, на ступеньках моста, под сенью церкви Пресвятой Девы, второй раз в жизни потеряв надежду на счастье с любимой, Виргилий ясно осознал, что не женится никогда. Прижавшись к нему, Мариетта подняла на него глаза. Он провел рукой по ее волосам, дотронулся до ямочки и потонул в ее взгляде.

— Пойдем, Виргилио, спрячем нашу грусть в саду Заффо. Я не выйду замуж до тех пор, пока ты насовсем не уедешь во Францию. Клянусь.

Минула осень. Для Пьера и Виргилия наступил последний учебный год. Мариетта вернулась к своим любимым краскам: лиловой, индиго, лимонной, черной сиене, ультрамарину, Пальма — к росписи часовен и ризниц. В Старом лазарете два месяца спустя после смерти отца скончался Горацио. Чезаре не оставлял заботами своих пациентов, число которых значительно поубавилось с наступлением холодов.

А кот Занни стал верным стражем восстановленного письма и пяти картинок, спрятанных в набитом соломой сиденье стула, на котором он любил спать.

Двадцать второго декабря Пьер, Виргилий и Мариетта достали бумаги из стула. Пальма, слишком занятый заказом, который должен был принести ему и деньги, и почести, не смог быть с ними. «Надеюсь, в следующий раз двадцать первого марта мы будем вместе», — сказал он Тинторетте. Она передала эти слова Предому. Спеша свидеться со своей любимой и стремясь подольше побыть с ней, он прибыл из Падуи на два дня раньше срока и явился к ней с апельсином, утыканным бутонами гвоздики, — в память об их прогулке по Риальто. Туман, висевший над каналами, размывал все очертания, затушевывал краски, делал нечеткими линии. Они отправились гулять по холодному и мокрому городу. Взявшись за руки, не отрывая друг от друга глаз, они поведали один другому, как долго тянулось время, как им друг друга не хватало. Поцелуи вперемежку с туманом, объятия под дождем. Их встреча двадцать второго декабря была не лишена торжественности: Мариетта надела платье, чтобы нравиться своему возлюбленному, а Виргилий не мог удержаться от того, чтобы не обнимать ее без конца за талию. Пьер, делая вид, будто ничего не замечает, вынул из кармана лист бумаги.

— Я написал Лизетте с просьбой побывать на кладбище Невинноубиенных и перерисовать фреску Фламеля. Вот что я получил.

Виргилий и Мариетта с любопытством склонились над рисунком.

— По моему мнению, а его разделяет и рабби Леви, у которого я побывал вчера, только эта часть фрески имеет отношение к нашим поискам. Важны только эти пять сюжетов. Вспомните-ка, до чего мы договорились четвертого сентября, когда обсуждали первый.

На первой из картинок Фламеля были изображены два странных существа, чьи тела были переплетены. То, что было больше на виду, представляло собой нечто фантастическое с точки зрения зоологии: голова верблюда, уши бесенка, крылья ангела, торс кошачий, хвост как у сирены. Словом, урод, сросшийся с другим уродом: круглые уши, кошачьи лапы и неопределенная морда.

— Гидра, — предположил Пьер.

— Химера, — заявил Виргилий.

— Дракон, — несмело проговорила Мариетта.

— Точно, дракон, — подтвердил Пальма. В руках он держал восстановленный текст письма, спрятанного Тицианом в «Пьете». — Комментарий к этой картинке почему-то написан по-французски: «Стены чертогов сплошь покрыты золотом, тоже и спален, а еще серебром, и повсюду драконы, звери, птицы, рыцари, сценки и зело много всякого другого».

— Это собор Святого Марка. «Стены чертогов сплошь покрыты золотом…» — так можно описать лишь его стены, украшенные смальтовой мозаикой на византийский манер!

На площади Святого Марка не царило обычного оживления. Ранний час и декабрьский ветер были тому причиной. Ну и чума, конечно. Хотя в море напротив пшеничных амбаров стали мало-помалу появляться рыбачьи челны. Вскоре они должны были выставить свой товар на продажу на Терранова, где была разрешена торговля рыбой. Троице было сейчас не до сардин и моллюсков. Их притягивал сверкающий сквозь туман в розовом бледном свете зари собор. Его купола, такие родные и горделивые с их луковицами и чеканным крестом, его колонны с капителями из редких пород мрамора делали его изящным и хрупким. Молодые люди задрали головы, силясь разглядеть барельефы капителей, доставленных с Востока.

Сплошная растительность, драконов нет и в помине. Единственными животными, которые сразу же бросались в глаза, были четыре лошади Лоджии над центральной аркой, бронзовые, с темно-красным отливом, готовые «заржать и бить копытами», по выражению Петрарки. Освобожденные от какой-либо узды, они символизировали свободу Республики. Оторвав взгляд от квадриги, похищенной крестоносцами на ипподроме Константинополя с лишком триста семьдесят лет назад, Виргилий с друзьями вошли в собор. Мариетта указала на мозаику «Апофеоз святого Марка» над центральным порталом: покровитель Венеции представлен на ней глядящим ввысь с поднятыми к небу и руками.

— Отец рассказывал, что набросок принадлежал Тициану в бытность его учеником Себастьяно Зуккато.

Виргилий остановился, чтобы полюбоваться произведением, к которому был причастен великий мастер, но Пьер позвал его:

— Мы сюда не любоваться пришли, мы ищем дракона. Думаю, нам следует разделиться. Пусть тот, у кого самое острое зрение, займется сводом. У кого зрение похуже, тому потолок. А оставшемуся — стены.

Так каждому досталась своя часть из четырех тысяч квадратных метров мозаик собора. Мариетте с ее острым зрением достался свод, Виргилию пол, а Пьеру — стены. Полчаса спустя они вновь сошлись. На всех лицах была написана озабоченность. Первым заговорил Виргилий:

— Павлины, орлы, грифоны, аист со змеей в клюве, два петуха, несущие связанного волка, сарыч с кроликом и даже один африканский носорог. Дракона нет.

— В арке, посвященной Ною, и на перегородке, отделяющей паперть от притвора, много изображений животных: кролики, медведи, пантеры, лани, волки, голубка. Но ни одного дракона.

— На своде купола, представляющем сцены сотворения мира, животных больше, чем в зверинце: львы, лошади, дромадеры, слоны, вепри, быки, олени, ящерицы, ослы, зайцы, газели, бараны, медведи, оцелоты, собаки, пантеры, ежи, козлята, фазаны, змеи, дикие утки, голуби, лебеди, совы, павлины, сардины, щуки, дорады, крабы… и одно животное, которое мне очень напоминает дракона!

При виде изумленных физиономий друзей Мариетта рассмеялась, ее смех отозвался эхом под сводами собора. Друзья устремились к куполу «Сотворение мира»: задрав головы, вытянув шеи и прищурив глаза, стали рассматривать его. С десяток птиц летало по нарисованному небу, четырнадцать водных тварей плавало в море, и среди них одна, похожая на дракона.

— «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ея, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо»[102], — на память процитировал Виргилий и обернулся к Мариетте. — Что вы думаете о моем драконе?

— Это не дракон, это морской гад, согласно Книге Бытия, первой главе, стиху двадцать четвертому, сотворение пятого дня.

— Что это значит?