— Племянник, доказать то, о чем я сейчас скажу, я не могу. И все же я делаю это, поскольку уверен: доказательств обратного нет у тебя.

Виргилий поднес руку ко лбу, испугавшись, что раввин вновь погрузит его в мистику. Однако речь зашла совсем о другом.

— Я глубоко уверен, что Ари Бени Израэль ни в чем не виновен: ни в убийстве Атики, ни в убийстве Бонфили, ни в уничтожении посредством заражения Тициана и его сына, если таковое имело место. — Раввин развел руками, чтобы показать свою искренность и беспомощность. — Если ты спросишь, что мне известно, я отвечу, что знаю лишь то, что он мне сказал, но это меня убедило. Он подтверждает, что куртизанка ему угрожала, шантажировала его и разорила. То, что она умерла, стоило ему вручить ей определенную сумму, — первое совпадение. То, что он покинул Константинополь почти сразу после убийства, — второе.

— А то, что он вернулся, узнав о болезни Тициана, — третье? — с иронией подхватил юноша.

— Не так, племянник. Он пустился в путь, потому как подозревал, что письмо Фламеля попало в руки кадорца. Разве не Тициан сделал их всех адептами герметизма? Куртизанка мертва, художник мертв — письмо могло попасть в любые руки. Для того он и вернулся: завладеть письмом, отыскать все пять камней, свершить Великое Деяние, извлечь философский камень и обрести вечную жизнь уже с двадцать второго декабря будущего года. Только надежда на это и поддерживает его в борьбе с недугом, который его гложет.

Виргилий почти поверил каббалисту и понял, чего тот ждет от него:

— Поскольку письмо и первый камень в наших руках, вы, видимо, желаете чтобы мы приобщили Рибейру к нашим поискам и находкам?

«Вот именно», — мог бы ответить один из сынов Авраама, но он промолчал, за него все сказали его глаза.

— Что же, — раздумчиво проговорил Виргилий. — Можно ли отказать больному в отсрочке от смерти на девять месяцев?

Жоао Эль Рибейра сел к столу и достал из кармана рисунки Фламеля.

— На втором изображены мужчина и женщина. Я догадался, что это может быть. А вы?

Слушатели поздравили его с прозорливостью. Он не мог подавить улыбки, от которой еще больше сморщилось его лицо цвета желтого пергамента. В компании молодых людей приободрился и он, исходящая от них энергия подействовала на него заразительно.

— Вперед! — взявшись за трость, бросил Рибейра.

Продвижение к герцогскому дворцу происходило медленнее, чем хотелось бы, поскольку приходилось считаться с португальцем. И вот наконец они у цели, их внимание приковано к капителям колонны и скульптурным группам, украшающим углы, образованные частями здания. Пьяный Ной, над которым посмеялись его дети, женские фигурки, игроки на лютне, бородатые волхвы, пухлые ангелочки, лебеди с длинными шеями.

— Лебедь — герметическое животное, которое нам рекомендовал искать Леви, — проговорил Виргилий, истолковавший присутствие лебедя как магический знак того, что они на верном пути. В углу, образованном фасадом, выходящим на лагуну, и фасадом, обращенным на пьяцетту, помещалась колонна с горельефом из белого истрийского песчаника: Адам, Ева и змей-искуситель. Обступив колонну, они подняли головы. «Кончится тем, что я заработаю какую-нибудь болезнь шеи», — подумал Виргилий, которому беспрестанно в Венеции приходилось задирать голову. Где же мог быть запрятан камень?

— Не под фиговым ли листом Евы? — вырвалось у него, за что он схлопотал по голове.

Трость Жоао пришлась как нельзя более кстати. Пьер сложил руки так, чтобы Виргилий мог, встав на них, подняться на высоту капители. Обследуя двух прародителей человечества, Виргилий поймал себя на странном ощущении — будто змей как-то уж очень пристально буравит его своими глазками, — и тут же понял, где может быть тайник.

— Правый или левый глаз?

— Левый, — отозвался Пьер.

— Правый, — выбрала Мариетта.

Позаимствовав трость, Виргилий выбил ею правый глаз рептилии. В лицо ему полетел песок… и больше ничего. То же проделал он и с левым глазом. Известняковая пыль посыпалась ему на плечи. Из тайника выпал круглый, серый с иероглифами камешек. Упав к подножию колонны, он подскочил. Пьер разжал руки, Виргилий спрыгнул на землю, Мариетта подобрала камень. Зажав его в левой руке, она правой рукой порылась в кармане, после чего выставила оба кулака вперед и медленно раскрыла их. Два камешка лежали на ее ладонях: один черный, как уголь, другой серый, словно пепел. Одинаковые по форме, виду, весу, с одинаковыми иероглифами. Виргилий закричал было от радости, но его крик моментально перерос в вопль ужаса. В нескольких метрах от них из гондолы, пришвартованной на молу, как по мановению волшебной палочки появился Кара Мустафа с полудюжиной невольников. Они набросились на Предома и его друзей и в считанные минуты связали их, взвалили себе на плечи и отнесли в каюту на гондоле. Все свершилось под безжалостным и насмешливым взглядом турка.

Пальма и Чезаре одновременно подошли к дому с двух сторон. Пальма объяснил причину своего появления, Чезаре пригласил его в дом. Дом был пуст, Пальма опоздал. На столе лежали рисунки, один из них был зачеркнут красным, другой, наоборот, многозначно обведен.

— Пойду догоню их, — проговорил художник. Дядя дружески похлопал его по спине.

Подручные турка запихнули всех их в каюту, и они лежали вповалку. Рты им заткнули, запястья и щиколотки связали. Как только гондола отчалила от мола, в дверях каюты появился Кара Мустафа, потешающийся над их беспомощностью. Присев на корточки, он протянул руку к Мариетте. Неправильно истолковав его жест, она вся сжалась, в глазах ее появилось отвращение. Мустафа сардонически расхохотался:

— Ах ты, индюшка! К чему мне твои бледные ноги, если в моем гареме два десятка отменных красавиц? Не твои прелести, а камни нужны мне.

Он ощупал карманы ее мужских панталон, извлек оттуда их содержимое: два камня — черный и серый — и с явным удовольствием стал катать их в своих холеных руках.

Пальма вышел на площадь Святых Филиппа и Иакова и углубился в улицу Албанцев. Он торопился. Странное дело: его так и подмывало побежать. Он старался урезонить себя: друзья не могли намного опередить его, не так уж он опоздал, к чему спешить? Вот кончится улица, он выйдет на берег Скьявони, и будет видно, как друзья карабкаются на колонну. Однако что-то уж очень нескончаемой была эта улица. Да к тому же такая узкая, словно коридор, солнце никак не могло в нее проникнуть, и было холодно. Пальму прошиб озноб, он побежал.

Гондола пересекла рейд Святого Марка и свернула в канал Ка ди Дио. Стоя на носу, Кара Мустафа забавлялся камешками, отобранными у пленников. Показались высоченные стены Адмиралтейства. Гондола причалила. Он отдал по-турецки ряд приказаний. Пленников выгрузили сперва на берег, а затем, как кули с мукой, подняли на плечи и перенесли по узким улочкам к черному ходу дома Мустафы. Темный дворец принял их; громыхнула тяжелая дверь, лязгнули железные засовы.

Последние метры улицы Албанцев Пальма пробежал, а на берегу Скьявони остановился. В этот ранний час вокруг не было ни души. Ветер взъерошил его волосы. Он вздрогнул. Где же друзья? Поскольку другая сторона канала Палаццо была не видна, он взобрался на мост Палья и с его верхней точки оглядел мол. У колонны с фигурками Адама и Евы не было никого. Никого и на широкой набережной перед Дворцом дожей. Лишь на рейде Святого Марка покачивалось несколько рыбацких лодок да во весь опор мчалась одна ранняя гондола. Шестым чувством он ощутил тревогу: уж очень быстро плыла гондола. Он сощурил глаза и увидел на ее носу человека, которого узнал, хотя и не помнил, как его зовут.

Без всяких церемоний и проволочек пленников протащили по лестнице, ведущей в подземелье. Они очутились в подвале с водорослями на стенах, с грязной жижей на полу. Невольники вышли. А торговец тканями остался.

— Перед тем как отдать вас в руки судьбы, я намерен поблагодарить вас. — За наигранной любезностью сквозила ирония. — Итак, благодарю вас! Серый камень, змей Адама и Евы… Любой ballotino[109] догадался бы. Но вот драконы Марко Поло… я тоже догадался, но гораздо позже. Когда я пришел к дому Поло вечером, то обнаружил, что меня опередили. Начал-то я с Розария, как и Зорзи. Бедняга Зорзи не пожелал уступить мне оригинал письма… Даже мертвый, он не выпустил из рук драгоценного текста. Вы меньше кочевряжились, отдавая мне камешки. Надеюсь, вы так же покорно сдохнете, как и он.