– Да ты что? Не может быть! – не выдержала Женя.
– Вот может, оказывается. У них отбирали домашних животных. И обязательно уничтожали!.. Даже канареек.
…При упоминании канареек Женя не совсем кстати вспомнила ту деревню, которую видели они за Чулымом, не доезжая Новосибирска. Только название забыла. Там все-все жители разводили канареек, но именно мужчины. И только пожилые – молодые за это дело не берутся. Говорят – слишком много возни. Был там даже профессор кенарологии.
Самца канарейки называют кенаром – и поют только кенары. Разноцветные такие птички. В Сибири они раньше не водились. Канарейки вообще боятся холода, от сквозняков у них голос пропадает. Их надо все время в теплой комнате держать. Жене охотно рассказали, что завезли их сюда из Павлова – Нижегородской области. Там, можно сказать, родина русского кенара, вывезенного когда-то с Канарских островов: отсюда, как всем понятно, и название – канарейки. В Павлове их уже лет триста разводят. Раньше на конкурсах наши все медали брали, а сейчас это дело в России зачахло Жалко. Раньше в России очень многие держали дома канареек. А великий певец Шаляпин говорил, что начинающим музыкантам просто необходимо слушать их пение – тренируют слух.
В той деревне Женя узнала, что кенаров можно выучить самым сложным мелодиям. Она своими ушами слышала, как один желтый как яичный желток певец бодро высвистывал «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, знакомую ей чуть ли не с рождения. А вот про соловья при канареечниках упоминать совсем нельзя. Они уверены, что соловей просто чирикает, а не поет. Женя тогда пять кенаров прослушала: как же они поют!.. Коленца – их с важным и гордым видом считают хозяева: двойнички, тройнички… Россыпи… Потом отбои: цок-цок, дин-дин…
При воспоминании об этой прелести, радости жизни еще ужасней было то, что рассказывал Степа.
– …Так вот, я и говорю, у евреев нацисты даже птиц отбирали и убивали. Рауль и старался от всего этого их защитить. Главное – немцы теперь не имели права их убивать: они были под охраной Шведского королевства. Рауль все время изготавливал и раздавал евреям эти охранные шведские паспорта. И приобрел в Будапеште тридцать домов – объявил их шведской собственностью, и они стали убежищами для спасенных. Он, знаешь, как я понимаю, вряд ли спал в 1944 году больше двух-трех часов в сутки. А то и совсем не спал. Потому что знал: кому он не успеет дать эти паспорта – тех убьют. Венгерские нацисты придумали такой свой, «местный» вариант убийства: сковывали наручниками людей по трое, ставили на краю обрыва над рекой и стреляли в среднего… Он падал в реку и тащил за собой живых…
А кого не убивали в Будапеште, тех отправляли поездом в Освенцим, чтобы задушить там в газовой камере.
И как только Рауль узнавал, что поезд с евреями готовится к отправке в Освенцим – он мчался на вокзал. Однажды взобрался на крышу товарного вагона и просовывал охранные паспорта через решетку вентиляции. Перепрыгивал с вагона на вагон. Представляешь – отовсюду к нему тянулись руки за паспортами.
Нацисты стали в него стрелять, пуля просвистела мимо. А он кричит им:
– Я незамедлительно рапортую немецкому командованию об обстреле дипломатов из нейтральных стран! Вы будете наказаны!
Спрыгнул на землю, открыл двери вагона и говорит громко:
– Всех, кто имеет шведские паспорта, прошу выйти из поезда и идти к автомобилям. Они стоят недалеко отсюда, выкрашены в национальные цвета шведского флага.
И всех увез. Нацисты от злости лопались. Они уже вошли во вкус – отправлять людей на смерть. А тут вдруг – раз: Рауль вырывает людей прямо пачками из их лап. И главное – это делает один человек, и даже без применения оружия.
У Степы сияли глаза. Женя просто любовалась – как же приятно смотреть на человека, занятого тем, что ему действительно нравится и что при этом действительно важно!
А директор Музея Валленберга все рассказывал и рассказывал про своего героя. Про то, как советские войска приближались, Эйхман все больше и больше убивал евреев, а Валленберг все энергичнее противостоял ему. И решил даже встретиться с Эйхманом – пригласить его на обед и попытаться заставить задуматься о своем недалеком конце. И, может, убедить слегка притормозить в связи с этим печальным для него обстоятельством массовые убийства.
И вот за столом в доме Валленберга столкнулись на глазах у нескольких свидетелей две одинаково не знающих преград противоположно направленных воли. Две силы, господствующие в мире, – Зло и Добро.
Конечно, Степа рассказывал Жене об этом другими словами. Но смысл того, о чем рассказывал, он именно так и понимал.
– Ну вот, Эйхман спрашивает Валленберга – а чего, собственно, он, шведский дипломат, хочет в Венгрии?
А Рауль отвечает ему:
– Я хочу спасти от смерти столько людей, сколько будет возможно.
А Эйхман говорит:
– Евреи не люди.
А Рауль ему:
– По этому вопросу наши с вами взгляды расходятся.
Он прямо сказал Эйхману, что он здесь для того, чтобы помешать ему.
И Степа открыл в книжке очередную заложенную страницу.
– «Тот отвечает: – Вам это не удастся. …У меня есть приказ фюрера уничтожить всех евреев Венгрии – каждого! Мне удалось уничтожить евреев во всех странах, которые оккупировала Германия. И здесь у меня тоже все получится.
– Но Германия уже проиграла войну, – резко сказал Рауль.
– Но не войну против евреев, – ответил Эйхман с ледяным спокойствием…
Он предупредил Валленберга, что сделает все, чтобы убрать его со своей дороги, – несчастные случаи происходят даже с дипломатами из нейтральных стран.
На следующий же день немецкий броневик врезался в машину, на которой обычно ездил Валленберг. Рауля случайно не было на этой машине. Но это его не остановило».
Женя слушала Степку, и щеки у нее горели. Какой-то жар подымался в груди. Она знала, что сейчас каждому ее ровеснику на любом углу дудят в уши: «Ни от тебя, ни от меня ничто в России не зависит!» А тут так ясно становилось то, во что сама она верила уже давно: бесконечно много зависит от действий даже одного-единственного человека. Лишь только были бы эти действия самоотверженны и энергичны.
Степа называл поразительные цифры – точно не известно, но считается, что Валленберг спас от неминуемой смерти от двадцати до ста тысяч человек.
«И один, и один в поле воин!» – без конца вертелось в Жениной голове, пока она слушала Степу.
А тот подходил к самому ужасному месту в своем рассказе.
Опять уткнулся в книжку, стал читать, и, время от времени отрываясь от нее, – пересказывать.
«Наступил долгожданный день – в Будапешт вступили советские войска. И Валленберг был тут же задержан…
Советские офицеры вели себя вежливо, но, разумеется, его несколько раз допросили.
– Весь город наводнен людьми со шведскими охранными паспортами. Как такое может быть? – удивлялись русские.
– Чем на самом деле занимался этот человек? – спрашивали они себя. – Спасал евреев? Нет, это слишком глупо, чтобы оказаться правдой!»
…Почему же они так думали? Тут, конечно, надо иметь в виду, что Степа цитирует перевод. Да и сам автор-швед с трудом, видимо, мог представить себе образ мыслей тогдашних советских офицеров.
И Женя, и Степка понять этого как следует тоже не могли. Для этого им предстояло в ближайшие годы узнать ту, минувшую, советскую эпоху гораздо более детально.
Мы же попытаемся объяснить это нашим читателям – их ровесникам. Потому что после победы, сталкиваясь уже не с вооруженным противником, а просто с иностранцами – хотя бы и с нейтральными шведами, – многие наши офицеры из отважных воинов нередко мгновенно становились советскими людьми, подозрительными ко всем «не нашим», к любому иностранцу. Так они уже были приучены. Кто читал «Мастера и Маргариту» – тот сразу вспомнит, с каким подозрением отнеслись Берлиоз и Иван Бездомный к иностранцу, появившемуся на Патриарших прудах. Советская власть приучала людей всех иностранцев поголовно считать шпионами – или, во всяком случае, относиться к ним подозрительно. А уж смершевцы-то вообще были натасканы на то, чтобы во всех видеть шпионов.
