В углу комнаты было свалено все оружие, отобранное у разбойников. Туда-то он и стал понемногу подвигаться, медленно, извиваясь всем телом, как змея. Боясь привлечь внимание Темного Сердца, он избегал малейшего шороха, который бы потревожил спящего.

Целый час ушел у него на эту работу, наконец он дополз до цели. Тут он немного отдохнул; он был буквально обмотан с головы до ног веревками, так что каждое движение стоило невероятных усилий. Теперь ему нужно было достать какой-нибудь режущий предмет: поверх всего лежал широкий нож Майора, называемый мексиканцами мачете, который они носят без ножен, продетым в железное кольцо на поясе. Во время его тайной работы, собаки не спускали с него глаз; умные животные вышли тихо из-за стойки и стояли наготове, чтобы броситься на него при первом неверном движении; но, из-за царившей в комнате темноты, он по-прежнему не замечал их присутствия.

Когда, спустя час, Фелицу удалось перерезать веревки, связывавшие руки, то ему уже легко было освободиться от остальных пут; но обращение крови было так сильно задержано перетягивавшими его веревками, что он должен был еще пролежать с четверть часа без движения. В это время, держа в руках спасительный мачете, которым он перерезал веревки, он предвкушал сладость мщения; благодаря по временам вспыхивавшим искрам в камине он мог приблизительно видеть спавшего охотника и наметить место, в которое он хотел его поразить.

Если бы Фелиц Оианди не вздумал мстить, а просто вышел тихо из комнаты, то верные сторожа по всей вероятности не стали бы ему в этом препятствовать, но Фелиц, встав на ноги, держа наотмашь мачете в правой руке, направился прямо к камину, около которого сидел охотник.

Послышалось глухое рычание.

Убийца остановился в нерешительности и бросил вокруг себя встревоженный взгляд.

Но опять воцарилась глубокая тишина.

Злодей постарался овладеть собой, и хотя суеверный страх заставлял его дрожать, как лист, он старался уверить себя, что слышанное им рычание было просто храп спавшего охотника, и, собравшись с силами, ринулся вперед, чтобы поразить мачете своего врага.

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное, что могло испугать самого неустрашимого человека в мире. Глухое рычание, уже раз слышанное им, повторилось, но гораздо сильнее, и две темные тени бросились на него, свалили с ног и стали рвать на части. Нож выпал у него из рук при этом внезапном нападении, и, чувствуя себя совершенно во власти неизвестных чудовищ, он испустил тот крик отчаяния, который разбудил всю гостиницу.

Помощь подоспела вовремя — еще несколько минут, и разбойник превратился бы в обезображенный и растерзанный труп.

Теперь он лежал весь в крови и без малейших признаков жизни. Хозяин гостиницы подошел к нему и тщательно осмотрел.

— Он страшно искусан, — сказал он, — но раны не представляют серьезной опасности, надо полагать, он останется жив.

Охотник, которого также называли еще и доктором, в свою очередь осмотрел больного:

— Да, он даже довольно быстро поправится, только кисть левой руки страшно истерзана и кость предплечья в двух местах сломана. Поэтому нужно сделать операцию, отнять руку выше локтя, иначе начнется гангрена.

— Я надеюсь, что вы не станете с ним возиться? Пускай околевает, как собака! Ведь он получил эти увечья в то время, когда сделал попытку вас убить! — сказал молодой индеец.

— Из этого не следует, что я его оставлю умирать, не оказав ему помощи. Этот человек хотел меня убить, говорите вы — пусть будет так; а я его вылечу — каждый из нас будет мстить по-своему. Неужели вы не находите, что он довольно наказан?

— Нет! — ответил молодой человек. — Мы, индейцы, когда змея ужалила или только намеревается ужалить нас, стараемся размозжить ей голову; щадить своего противника значит поощрять его на новые злодейства.

— Может быть, вы и правы; но время не терпит. Ляфрамбуаз и вы, молодой человек, положите этого несчастного на стол и держите его крепко, пока я буду оперировать. К счастью, он потерял сознание и мешать мне не будет.

Тем временем на дворе стало совершенно светло. Открыли ставни и развели огонь в камине.

В ту минуту, когда Темное Сердце уже хотел приступить к операции, послышался приближавшийся топот коня, и вскоре Железная Рука вошел в комнату.

— Ого! — сказал он. — Тут без меня опять что-то случилось!

— Да, он хотел убить меня, но, спасибо собакам, они за меня вступились.

— Вот так умницы! — вскричал вошедший, лаская собак. — Как бы только они не взбесились от того, что покусали эту гадину! Ну а ты, как водится, собираешься платить за зло добром, не правда ли?

— Ну, положим, добро будет несколько отрицательного свойства; я сделаю ему ампутацию руки.

— Какой руки, правой?

— Нет, левой.

— Жаль! Что бы тебе стоило, уж заодно, и правую отпилить?

— Как тебе не стыдно издеваться над умирающим!

— Ну, у меня запас жалости не настолько велик, чтобы тратить ее на подобного негодяя, который не останется в долгу, когда выздоровеет, и всадит тебе кинжал в сердце в благодарность за свое спасение.

Операция прошла, как нельзя лучше, затем, позавтракав вместе со всеми, алькад-майор Тубакского президентства стал собираться в путь со своим семейством. Охотники предложили проводить его до мексиканской границы, и предложение это было принято доном Кристобалем с большой благодарностью. В конюшне разбойники оставили пять лошадей, и потому все могли удобно разместиться; девочка села на одну лошадь с братом, и маленький отряд двинулся в путь, простившись с хозяином, который неохотно расстался с дорогими гостями.

— Однако. вы забыли распорядиться на счет этого Калавераса, который остается у меня. Что прикажете с ним сделать, когда он поправится? — спросил Ляфрамбуаз удалявшегося Темное Сердце.

— Я намеревался отвезти его в Тубак или в Пасо-дель-Норте и передать в руки французских властей. Но теперь это было бы слишком жестоко. Он достаточно наказан. Оставьте его пока у себя, Ляфрамбуаз, а когда он встанет, отпустите на все четыре стороны.

И наши всадники пустились галопом по направлению к мексиканской границе.

Мы теперь оставим эту местность и перенесемся в страну апачей на берега Рио-Хила, этой «великолепной» реки, которая в течение девяти месяцев соперничает с знаменитым Манасаресом в том отношении, что сильно мелеет и во многих местах совершенно пересыхает.

Между Рио-Хила и Рио-Браво-дель-Норте расстилаются огромные степи, или прерии, покрытые травой, достигающей невероятной вышины, и перерезанные в некоторых местах тощими ручейками, по берегам которых встречаются маленькие рощицы. Прерии окаймлены девственными лесами, покрывающими склоны гор, вершины которых покрыты вечными снегами и сливаются с небом. Эти прерии составляют то, что обыкновенно называют индейской территорией; там обитают или, лучше сказать, кочуют дикие орды апачей, сиу, команчей, пауни, пиеганов, или кровавых индейцев, и много других менее известных племен. Эти племена, разделенные на бесчисленное множество колен, делят полюбовно между собой эту огромную территорию, на которой они охотятся большую часть года.

Их зимние жилища спрятаны в чаще девственных лесов, и запутанные тропинки, ведущие к ним, известны только членам племени или отдельных колен.

Исключая индейцев, краснокожих, о которых мы только что говорили, прерии посещаются охотниками из белых и метисами-трапперами, американскими купцами и разбойниками, принадлежащими ко всем национальностям и племенам земного шара.

Эти разбойники, не признающие никакого закона и еще более кровожадные, чем сами индейцы, известны в прериях под названием «хищников пустыни».

Из всего сказанного видно, что пустыня эта очень населена. Мы, разумеется, исключаем массу хищных зверей, которыми она наполнена. В Америке слову «пустыня» придают не тот смысл, который ему присвоен в Европе. Слово пустыня для американца означает пространство, на котором нет городов, но не жителей.