Конечно, маленькое представление старшина устроил с двоякой целью: во-первых, поставить на место чересчур насмешливого юнца, а во-вторых, своими глазами посмотреть на искусство, слухи о котором просочились уже и в Верхотур.

Его расчет оказался верен — Тинар не удержался. Живя в Стабучи, он буквально поселился в дружинном доме, где охотно обучал воинов владению кнутом и купался в лучах славы. И теперь, раззадоренный победой да похвалой, молча кивнул и кинулся к своим вещам…

Нехлад отошел в сторону, поднял на руку щит и взялся за меч. Не стал разминаться, настраиваться — только представил себе орду навайев — и обрушился на них ливнем ударов. Именно так, без подготовки, с места приучал его действовать Ворна.

…Маг сказал, что сердце — это меч, но без настоящего меча в руке оно, наверное, будет тупым оружием, как без настоящих глаз остается слепым третье око.

Что-то такое говорил маг о правде… Ах да, это Нечай сказал: видеть незримое и полагаться на правду сердца. А Древлевед не возразил. Но ведь у каждого сердца своя правда. Как же быть беднягам, которые родились с сердцами черствыми? А тем негодяям, которые ежедневными уступками высушивают совесть и по собственной воле убивают свои сердца?

Ведь сами они не считают себя калеками — и как быть, если, прислушавшись к советам мага, кто-то из них действительно станет мастером? Его искусство будет искусством лжи и зла…

«Зачем ты думаешь о вселенской правде, если еще не отыскал свою собственную?» — спросил Нехлада внутренний голос.

«Иначе нельзя, — ответил он себе. — Если вообще ни на что не оглядываться, моя правда может оказаться так далека от «вселенской», что станет сущей ложью».

— Прекрасное зрелище! — раздался рядом новый голос, глубокий и сильный, из-за чего необычное произношение ничуть не резало слух.

На ристалище вышел Белгаст. Без доспехов, в простой льняной рубахе, с длинным, слегка изогнутым мечом у пояса.

— Не тебя ли называют Яромиром Нехладом? — спросил он и тут же добавил: — Да благословят тебя боги твоего народа.

— Да благословят тебя твои боги, — ответил Нехлад. — Ты прав. А сам ты, должно быть, Белгаст, князь ливейский? Я слышал о тебе.

— А я — о тебе. Я сам не так давно пережил горе, близкое твоему, и знаю, как ранят лишние напоминания, но хочу сказать: я чтил твоего отца. Он был храбр и мудр, я всегда выделял его голос из хора боярской думы князя Брячислава.

— Благодарю на добром слове, — сказал Нехлад, отвесив легкий поклон. Хотя Белгаст и звался князем, по сути его звание было ближе к боярскому — так, во всяком случае, считалось в Нароге.

— Ты отлично владеешь мечом, Яромир, — перевел разговор ливеец. — Не согласишься ли скрестить клинок с моим, дабы мы могли помериться силой во славу нашего оружия и в честь союза между нашими народами?

— Почту за честь.

Похвалу он воспринял как незаслуженную: сам-то знал про себя, что дерется всего лишь «не совсем плохо» — по определению Ворны.

Они закружили по ристалищу, обнажив мечи. В ливейском князе с первого взгляда был виден соперник опытный, сильный и осторожный. Легкий изгиб делал его меч особенно опасным. Несколько удивило то, что и Белгаст, кажется, смотрел на него с осторожностью. Ну раз гость не хочет атаковать первым… Нехлад представил себе, что перед ним стоит один из прислужников упырицы, и ринулся вперед.

Дружинники, оставив занятия, столпились вокруг поединщиков.

Шквал ударов ошеломил князя. Он защищался умело, но все же вынужден был отступить. Не дожидаясь, пока его натиск ослабнет, Нехлад сам отошел назад, дивясь, почему Белгаст так и не попытался ответить.

Вновь сошлись. Теперь уже соперник атаковал первым, но Нехлад отлично использовал скользящую защиту, глуша двойные удары, а один раз тронул плашмя кисть Белгаста. Первое касание было в его пользу. По рядам дружинников прокатился ропот.

Да что же он, поддается? Отрабатывая удары, Нехлад даже в воображении придавал своим противникам больше изобретательности. Белгаст был предсказуем — и втуне пропадали его уловки и сокрушительные удары тонко свистящего меча.

Они обменялись касаниями, но Нехлад тут же вырвался вперед, буквально проломив защиту соперника, и замер, держа клинок у его шеи. Тот отступил, переводя дыхание, и спросил:

— Еще?

В глазах его плясали бесенята.

— Давай.

На сей раз Нехлад проиграл. Опыт князя сделал свое дело, однако нельзя было сказать, что победа далась ему легко. Теперь уже Нехладу стало любопытно, сумеет ли он еще что-нибудь придумать против ливейца.

— Еще?

Белгаст засмеялся и покачал головой, сказав:

— Довольно. Наша ничья вполне справедлива, и любой, кто видел наш поединок, скажет, что, хотя опыт дает мне немалые преимущества, твое чутье порой стоит не меньше.

— По-моему, — сказал Яромир, — ты мог бы справиться со мной быстрее.

— Возможно. Но тогда и риск был бы много выше. Сейчас, к примеру, я могу сказать, что тебе нужно больше работать ногами, чтобы увереннее передвигаться, но ведь я далеко не сразу приметил эту твою слабость. Не откажешься ли ты после ристалища посетить мое нынешнее жилье и потрапезничать?

— С удовольствием, — ответил Нехлад.

Горницы, отведенные в кремлевских покоях Белгасту, были убраны богато, но явно наспех: даже неискушенный в роскоши глаз Нехлада отметил, как мало сочетаются между собой растительные узоры и тканые картины на коврах и что богатой столовой утвари гостю принесли больше, чем требовалось.

Однако Белгаст, похоже, был из людей, равнодушных к внешнему блеску. Нехлад заметил, что взгляд ливейца не задерживается на тканях и золоте.

Слуги накрыли стол и удалились. Князь поднял кубок:

— Пью за твое здоровье, боярин, и да пусть не ослабеет твоя рука в бою!

— Спасибо на добром пожелании, будь и ты здоров и силен, — ответил Нехлад, пригубив вино.

Когда первый голод был утолен, Белгаст наконец-то заговорил о делах:

— Князь Брячислав говорил, что сурочская дружина поддержит меня во Владимировой Крепи, и я удивился, не увидев тебя на сегодняшнем совете.

— Брячислав не сказал? Дело в том, что сам я не буду участвовать в битве. Но дружина скоро выйдет в путь — под началом Вепря. Это опытный воевода, ближник моего отца.

Легкое разочарование промелькнуло на лице Белгаста. Наверное, он думал сейчас о том, что, если бы не успел увидеть Нехлада на ристалище, мог заподозрить его в слабости духа. Однако Яромир не стал ничего добавлять, ожидая, как поведет себя ливейский князь.

— Должно быть, важные дела заставляют тебя… — он на миг замялся, — пренебречь вассальным долгом…

— Свой долг нарожского боярина я выполнил, отправив бойцов, — ответил Нехлад. — Но ты прав. Есть другие дела и другой долг. И если ты действительно пережил горе, близкое моему, то должен знать, насколько важными они могут быть — другие дела и другие долги.

Разочарование исчезло из взора ливейца. Не было спрятано, как отметил про себя Нехлад, а именно исчезло.

— Не стану спрашивать больше, чем ты хочешь сказать, — проговорил он, понимающе кивнув. — Нынче на совете много было сказано слов о добрых отношениях между нашими народами. Но я прекрасно понимаю, что на самом деле должны думать обо мне нарожские славиры, готовясь участвовать в чужой войне. Так вот, клянусь, что не стал бы просить помощи, если бы мое «войско» не состояло на три четверти из людей мирного труда, из женщин, стариков и детей. Но слишком много простых людей доверилось мне, бросив дома и могилы предков, уйдя на чужбину… Ради них смиряю я гордость и прошу об одном: помогите мне их защитить.

— Славиры принимают бой по тем же причинам: мы хотим защитить мирное племя лихов от бешеного пса.

Белгаст не изменился в лице, но облегчение в его взоре было неподдельным. И Нехлад понял, что ему по-настоящему нравится этот человек, сдержанный, но открытый, велеречивый, но честный.

— О тебе говорят, — отпив вина, сказал Белгаст, — что по возвращении из Крепи тебя лечила сама Стабучская Целительница, Милорада Навка. Правду ли рассказывают люди о ее несравненной красоте?