…Сосредоточиться на упражнениях не удавалось — в голову шли мысли о прочитанном. Имеет ли смысл корпеть над старинными рукописями, вылавливая крупицы знаний, если Древлевед наверняка сможет рассказать все, что нужно?

Нехлад пытался представить себя и кузнецом, и резчиком по камню, и еще каким-нибудь ремесленником — ему казалось, что уж на их-то месте он бы тотчас разгадал смысл заветов мага.

А что может подсказать сердце, когда ты держишь в руках меч?

Когда смотришь на ближников, готовых идти с тобой хоть в преисподнюю?

На посторонних людей, которые что-то слышали о тебе, но и на сотую долю не представляют, насколько ужасно потерять отца на чужбине, знать, что он пал от руки нечисти.

На тех, кто знает о тебе чуть больше — и смотрит на тебя с сочувствием, к которому подмешивается гаденький страх: а вдруг ты принес свои беды вместе с собой?

Да нет же, дело не в людях! Осознание сверкнуло в голове, точно молния. Дело-то именно в тебе: в том, что сердце твое разорвано пополам. И ведь ты давно это знал, Яромир Нехлад, сын Булата. Твое сердце жаждет недоступной любви и самоубийственной мести — одновременно.

Так что неважно, какими глазами смотрят на тебя люди. В конце концов, плохого отношения к себе ты не встретил, если только не вспоминать о стабучанах. Просто пора уже сделать выбор — и тогда, должно быть, голос сердца станет отчетливо слышен…

«…Вера праотцев учит нас противостоять бесам, которые суть слепые силы разрушения. Но все чаще мы говорим о бесах, которые суть людские пороки. Что-то изменилось в нашем мире. Что? Бесы?.. Мы?.. Наша вера?..»

Нехлад поднял глаза на волхва и вернул ему бересту.

— Кто это пишет?

— Обрядник в одном из отдаленных нарожских поселений. И поверь, он не единственный, кто в последние годы задается вопросом, что случилось с нашей верой. Или с нами. Под этим письмом могло бы стоять и другое имя.

— Какой же ответ я могу извлечь из его письма?

— Наверное, никакого. Тот, кто его написал, не нашел ответов, он только ищет нужные вопросы.

— Зачем же ты дал мне письмо?

— Ты спросил о демонах. И я захотел показать тебе, что ты не одинок в своих сомнениях. На первый взгляд все так просто, — невесело усмехнулся волхв. — Какие заботы могут терзать людей, живущих по старинке? Погода, урожай, благосклонность лесных духов. Внимание душ предков. Как просты добродетель и порок у наших прадедов — или сейчас у северо-восточных славиров! Или у лихов, о которых ты говоришь с такой любовью. Как просты правила жизни… У нас не то. Новая жизнь, которую избрали себе нарожские славиры, предъявляет совсем другие требования. В наших городах можно не нарушить ни одного правила — и все равно быть подлецом, достаточно только вовремя закрыть глаза, промолчать, отвернуться. И многие уже задаются вопросом: откуда взялось в людях такое зло? Равнодушное, слепое, ленивое — откуда? Может, это боги сотворили людей такими — готовыми ко злу? Или они допустили, чтобы зло пришло извне — но почему? Родились ли новые демоны — и если да, то не ждать ли рождения новых богов? — почти прошептал он.

Нехлад сказал:

— Или, может, эти демоны жили на земле всегда, поражая то один народ, то другой? Просто мы никогда с ними не встречались — доселе…

Волхв, тучный человек с усталым лицом, служивший во Всебожественном храме Верхотура одним из помощников верховного обрядника, пристально посмотрел ему в глаза и проговорил:

— Да, может быть. Но не означает ли это, что существуют и боги, с которыми мы еще не встречались? — Он помедлил, словно обдумывал собственные слова, и вздохнул: — Это было бы ужасно…

Яромир не стал продолжать разговор. Поблагодарив собеседника, он вышел из храма.

В кошеле на поясе, сплетенном Незабудкой, лежал бронзовый светильник древнего городища с двумя наконец-то законченными хрустальными глазками.

Некоторая опаска, с которой он думал о предстоящем опыте, сменилась нетерпением, и, доехав до боярского дома, Нехлад почти вбежал в свои покои, еле дождался, пока слуга зажжет лучину и закрепит ее на поставце. Только потом он поставил светильник на стол. Чуть нетвердой рукой заправил его маслом и запалил от лучины, которую тут же задул. Огонек подрожал, потом разгорелся ровно.

Нехлад сел, положив руки на столешницу, и уставился в хрустальные глаза сокола. Свет, преломляясь в них, переливался двумя крошечными причудливыми радугами. Это было красиво, но ничего особенного не произошло.

Он, собственно, не представлял себе, чего ожидать. Не того же, в самом деле, что бронзовый сокол оживет и ответит на его вопросы? Но сладковатое предчувствие никуда не девалось, заставляя сердце биться учащенно.

Яромир вздохнул, не отрывая взгляда от хрустальных очей. Его вздох поколебал огонек светильника, и радуги заиграли, как цветные ленты в косах лихой плясуньи. Молодой боярин замер. Что за чудо! Переливы эти были так прекрасны, что, наверное, одно зрелище их стоило того, чтобы потратить время на поход к резчику…

Хотя голос разочарования уже звучал в его груди, Нехлад странным образом успокоился. Розблески лучей всех цветов и оттенков заполняли пространство вокруг, и вот уже не стало ничего, ушло так и не заявившее о себе разочарование, ушли предчувствия и надежды.

Нехлад уже не ощущал своего тела, он словно бы тоже ушел от самого себя — так захватила его красота двух радуг, такая простая и такая невозможная, не сравнимая ни с чем, разве что с воспоминаниями о Незабудке…

При первой же ясной мысли о ней цветной хоровод сплелся в образ девушки. Нехлад увидел ее, словно воочию, играющей на гуслях в саду. И показалось ему, что его Незабудка глубоко несчастна.

Где-то в неизмеримой дали сжалось сердце Нехлада. Однако взор остался незамутненным — точно разделилось его существо, и та половина, что витала в вихре красок, сохраняла хладнокровие, другая же терзалась и стремилась к Незабудке…

Но он не успел ни подивиться своему необычному состоянию, ни вообще о чем-либо подумать: на него вдруг обрушился бурный поток видений, столь пестрый, что далеко не все образы удалось осознать, тем паче запомнить. В один миг он увидел башню из Хрустального города, не тронутую огнем, и девушку в ее окне; увенчанного короной старца с посохом; смеющуюся упырицу; Буевита с обнаженным мечом и чью-то могилу в полутьме, которую с трудом разгоняет свет факела… и изумрудную степь Ашета от края до края. И череду лиц, которые не смог запомнить. И чьи-то голоса, которых не смог различить.

А под конец — величавые лесные чертоги, пахнувшие на лицо сочной прохладой лиственной тени…

— Нехлад, ты слышишь меня? — пробился сквозь тьму голос, уже не принадлежавший миру видений.

Шлепок по щеке вырвал Яромира из забытья.

— Хватит, — хрипло сказал он, отводя руки Торопчи. — Я в порядке… просто заснул за столом.

— Когда мы вошли, ты лежал на полу и метался, как в бреду, — сказал Торопча.

— А в лице — ни кровинки, — добавил Тинар.

Только сейчас Нехлад обнаружил, что полулежит на своей постели, куда перенесли его друзья.

— Я сразу вспомнил упырицу, — признался Торопча.

— Ее здесь не было. Дело в другом. Я просто…

— Что? — Не дождавшись продолжения, лучник проследил за его взглядом. — Что это блестит?

— Хрустальные очи, — ответил Нехлад. — Кажется, я забылся, глядя в них. Меня посетило какое-то видение…

Торопча решительно шагнул к столу и задул огонек.

— Оставь! — воскликнул Нехлад.

— Эта вещь чуть не убила тебя, — отчеканил Торопча, — От нее следует избавиться.

— Нет! — Яромир вскочил, пошатнулся и схватился за стену, чтобы удержаться на ногах. — Боярским званием своим заклинаю: не прикасайся к светильнику.

— Нехлад, опомнись! Ты сам говорил, что с этой птицы, быть может, все беды и начались.

— В моих видениях не было Тьмы. Светильник — великий Дар…

— Чей? И кому?