— Вы узнали револьвер?

— Мне кажется,.это мой!

— Когда вы видели его в последний раз?

— Два или три дня тому назад.

— Где вы его обычно держите?

— В своей комнате, в одном из ящиков.

— Кто знал, что он там? — спросил Кэрри.

— Никогда нельзя угадать, что в этом доме знают и чего не знают.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Худ?

— Они все ненормальные!

— Допустим. Кто, по-вашему, мог убить Гульд-брандсена?

— Я бы на вашем месте подозревал Алекса Рестарика!

— Что заставляет вас так думать?

— У него была такая возможность. Он был в парке совсем один в своей машине.

— Почему он мог убить Гульдбрандсена?

Вилли пожал плечами.

— Я иностранец. Я не знаю всех фамильных историй. Возможно, старик узнал об Алексе что-нибудь, что мог рассказать Серокольду.

— К чему бы это привело?

— Возможно, он отказал бы ему в деньгах. В отношении же того, чтобы научить танцевать мальчишек, они великолепно договариваются.

— Вы считаете, что все это из-за театральных постановок?

— Это так называют!

— Вы хотите сказать, что это из-за чего-то другого?

Вилли снова пожал плечами.

— Я ничего об этом не знаю.

Алекс Рестарик оказался разговорчивым. Он говорил, сильно жестикулируя.

— Я знаю, знаю! Я идеальный подозреваемый! Я приезжаю сюда один в машине, по аллее, пересекающей парк, и у меня вдруг возникает творческое видение. Я не могу требовать, чтобы вы это поняли. Это невозможно.

— Возможно, мне это удастся,— сухо сказал Кэрри.

Алекс продолжал:

— Иногда случается такое. Нельзя сказать ни «почему», ни «как»... Эффект, мысль... На следующей неделе я ставлю на сцене «Ночи Лименхузы». И вдруг вчера вечером мне представилась прекрасная декорация, освещение, о котором я мечтал! Свет фар, проходя через туман, отбрасывался и падал на строения. Все было здесь: полосы света, торопливые шаги, шум мотора, выстрелы...

Это также могло быть буксиром на Темзе.

Инспектор прервал его:

— Вы слышали выстрелы? Где?

Алекс сделал жест обеими руками, белыми и холеными.

— В тумане, инспектор! Это и было чудесным!

— А вам не пришла мысль, что происходит что-то серьезное?

— Серьезное? Почему?

—Разве выстрелы так часто бывают?

— Я знал, что вы не поймете. Выстрелы! Они как раз и вписывались в сцену, которую я создавал. Мне нужны были выстрелы... опасность, история с опиумом... Мне было наплевать на то, что происходило в действительности!

— Сколько выстрелов вы слышали?

— Не знаю! — воскликнул Алекс, которого раздражало, что его прерывают.— Два, три!.. Два очень близких, это я помню.

Инспектор Кэрри кивнул головой.

— А торопливые шаги, о которых вы говорили, с какой стороны они доносились?

— Я слышал их в тумане. Где-то со стороны дома.

— Это заставляет предположить, что убийца Христиана Гульдбрандсена пришел снаружи,— сказал Кэрри.

— Конечно. А что вас заставляет колебаться? Вы не думаете все-таки, что выстрелы слышались в доме?

— Вас интересуют яды, мистер Рестарик?

— Яды? Но, дорогой мой, Гульдбрандсена, конечно, не отравили перед тем, как его застрелить! Это бы слишком походило на полицейский роман!

— Его не отравили, но вы не ответили на вопрос.

— В яде есть что-то соблазнительное. Это не так глупо, как пуля, и изящнее, чем нож. У меня нет никаких специальных знаний о яде. Вы это хотели знать?

— У вас когда-нибудь был мышьяк?

— Откровенно говоря,— сказал Алекс,— я никогда не думал о мышьяке. Его получают, если не ошибаюсь, из наркотиков, которые убивают мух и сорняки.

— Вы часто приезжаете в Стонегат, мистер Рестарик?

— Когда как, инспектор. Иногда я не приезжаю сюда в течение многих недель. Но когда имею возможность, я провожу каникулы здесь. Я всегда считал Стонегат своим настоящим домом.

— А миссис Серокольд вас в этом поддерживала?

— Я никогда не смогу заплатить миссис Серокольд за все, чем я ей обязан. Симпатию, сочувствие, привязанность...

— И кругленькие суммы?

Алекс сказал с некоторым отвращением:

— Миссис Серокольд смотрит на меня, как на сына, и воспринимает мое искусство серьезно!

— Когда-нибудь она говорила с вами о своем завещании?

— Конечно! Но могу ли я спросить, инспектор, почему вы задаете мне эти вопросы? Нет оснований тревожиться за миссис Серокольд?

— Надеюсь, что нет,— серьезно сказал Кэрри.

— Что вы хотите сказать, черт возьми?!

— Если вам это неизвестно, тем лучше для вас, а... если вам известно, то вы предупреждены.

Когда Алекс вышел, Лайк повернулся к инспектору:

— Вот так вздор!

Кэрри отрицательно качнул головой:

— Трудно сказать. Возможно, у него настоящий талант. Может быть, он любит легкую жизнь и громкие слова. Неизвестно! Он слышал, как кто-то бежал, правда ли это? Держу пари, что он это выдумал!

— С определенной целью?

— С очень определенной. Мы не можем пока ее отгадать, но отгадаем.

— В конце концов, один из этих хорошеньких гусей мог убежать из заведения. В этой куче есть, конечно, один или два летуна, и значит...

— Нас хотят заставить поверить в это. Это очень удобно. Но знаете, я проглочу свою новую шляпу, если это так.

После брата вошел Стефан Рестарик и объявил:

— Я сидел за фортепиано и играл под сурдинку, когда разразилась ссора между Левисом и Эдгаром.

— Что вы об этом подумали?

— Если быть искренним, должен сказать, мне это не показалось серьезным. Эдгар подвержен таким приступам. Несчастный, но не сумасшедший. Все эти глупости служат для того, чтобы спустить пары. Мы все просто действуем ему на нервы... И больше всех, конечно, Джина.

— Джина? Вы хотите сказать, миссис Худ? Но почему она?

— Потому что эго очень хорошенькая женщина... И она считает это гротескной фигурой. Вы знаете, что отец Джины итальянец, а итальянцы бессознательно жестоки. Они не сочувствуют старым, некрасивым или ненормальным. Насмехаясь, они показывают на них пальцем. Так поступала Джина с Эдгаром. Он важничал, хотел произвести на нее впечатление, но выглядел просто глупо и страдал от этого, а ей было наплевать на все это!

— Не хотите ли вы сказать, что Эдгар Лаусон влюблен В миссис Худ?

— Разумеется, добродушно сказал Стефан. - Мы все немножко влюблены в нее. И это ей нравится.

— А мужу это гоже нравится?

Он едва ли понимает, но, конечно, страдает, несчастный старик! Эта семья скоро лопнет. Это одна из тех историй, каких было много во время войны.

Инспектор прервал его:

— Все это очень интересно, но мы отошли от основной темы, от убийства Христиана Гульдбрандсена.

— Это верно. Только я ничего не могу вам об этом сказать. Я сидел за фортепьяно и не вставал до тех нор, пока не притащилась эта милая Джули со связкой ключей, чтобы попробовать открыть одним из них дверь кабинета.

— Вы остались за фортепьяно? Вы продолжали играть?

— Нет. Я остановился, когда голоса стали громче. Но я не волновался за исход ссоры. У Левиса «динамический» глаз. Я не могу найти другого выражения. Ему было достаточно посмотреть на Эдгара, чтобы вернуть его на землю.

— Не можете ли вы мне сказать, кто выходил из холла в го время, как вы... В то время, которое нас интересует?

— Вилли, чтобы сменить пробку... Джульетта Бел-левер, чтобы найти ключи... Насколько я знаю, это все...

— Если бы еще кто-нибудь вышел, вы бы заметили?

Стефан подумал.

— Возможно, и нет. Если бы кто-нибудь вышел и вернулся на цыпочках, я бы, конечно, не заметил... В холле было так темно! А все наше внимание было поглощено ссорой.

— Кто, по-вашему, наверняка не выходил из холла весь вечер?

— Миссис Серокольд... Да, и Джина. В этом я бы поклялся.

--- Спасибо, мистер Рестарик.

Стефан пошел к двери. Поколебался и вернулся.