Марк отбросил опасения. Он хотел, чтобы они оба запомнили эту ночь, которой было не суждено скоро повториться. Их губы слились, и этот страстный поцелуй длился, пока их обоих не охватило дикое, необузданное желание. Отодвинувшись от Кристы, Марк быстро раздевался, не отрывая взгляда от женщины, которую он любил больше жизни. Криста смотрела на него как завороженная. Оранжевое пламя камина играло на его теле, ложилось бликами на темные волосы и бронзовую кожу. Криста не уставала восхищаться гармоничным совершенством его форм, все ее существо словно растворялось в его торжествующей мужественности, плавилось от жара неистовой страсти.
Одно движение кисти — и кусок тончайшей ткани, служивший ей ночной рубашкой, упал к ее ногам. Она легко переступила через него, сквозь завесу густых ресниц взглянула ему в глаза, нежно улыбнулась. Он осторожно положил ее на постель.
То, что произошло потом, было неизмеримо выше простого чувственного наслаждения. В этих утонченных ласках участвовали не только каждая частица их тела, но и каждый уголок души. В ту ночь их любовь, казалось, достигла своей высшей точки, в которой происходит полное слияние двух живых существ. Позднее Марку не раз приходило в голову, что, если бы ему тогда сказали, что завтра он должен покинуть этот мир, он покинул бы его без сожаления, ибо ему дано было изведать то, к чему столь безнадежно стремится в течение всей жизни большинство мужчин. Он обрел совершенную любовь.
24
Наконец Марк решился заговорить.
— Завтра я уезжаю, — тихо сказал он и почувствовал, как все ее тело напряглось. — Я хочу, чтобы ты немедленно вернулась в Англию. Тебе нужно быть рядом с родителями.
— О боже, нет! — застонала Криста, прижимаясь к нему с таким отчаянием, что он едва не переменил решения. — Как только ты вошел в спальню, я сразу поняла, что случилось что-то плохое. Что? Почему ты должен покинуть меня?
— Я этого не хочу, но другого пути у меня нет, — последовал горький ответ. — Сегодня я узнал, что в Константине волнения. Абдулла открыто выступил против правителя Алжира. Он истощил терпение жителей Константины, и теперь они готовят восстание. Он так жестоко расправлялся со всеми, кто отказывался ему повиноваться, что жители Константины направили Дею (Деи — титул правителя Алжира) петицию с просьбой покончить с тиранией Абдуллы. Когда дей публично осудил Абдуллу, тот стал нападать на караваны и забирать имущество, принадлежавшее правителю. Должно быть, он сошел с ума, ибо его ждет страшная кара.
— Но я не понимаю, какое отношение все это имеет к тебе? — жалобно проговорила Криста. — Я думала, что ты навеки забыл о Константине. Ты герцог Мальборо, твоя жизнь связана с Англией — со мной и нашим ребенком.
— В Марселе я узнал от капитана алжирского судна, что правитель Алжира намеревается воевать с Абдуллой. Прежде он не хотел вмешиваться во внутренние дела Константины — раздоры между двумя братьями. Но теперь при его поддержке я наконец свергну Абдуллу и стану свидетелем его бесславного конца. Я должен быть там, этого требует моя честь. Мои родители будут отомщены. Аллен и Омар поедут со мной. Мы отправляемся в путь завтра на корабле капитана Хамида. Все уже решено.
— Просто решено, и все? — воскликнула Криста. Ее голос вдруг стал резким и визгливым. — Как я могу быть уверена, что ты вернешься? От тебя будут требовать, чтобы ты взял власть в свои руки и остался в Константине.
— Наш ребенок — вот залог моего возвращения, — резким тоном ответил Марк, оскорбленный ее недоверием. — Неужели ты сомневаешься в нашей любви, неужели не веришь в меня? Я думал, что наша любовь достаточно крепка, чтобы ее не убила короткая разлука.
— Вся наша жизнь и так состоит из сплошных разлук, — с горькой обидой упрекнула его Криста. — А Аллен? Как он может оставить Элиссу, когда она ждет ребенка?
— Это дело моего брата и его жены, любовь моя. Мое дело — ты и наш ребенок. Где ты предпочитаешь поселиться в Лондоне — в доме, который оставила тебе тетя, или в моем особняке?
— Свой дом я отдала родителям, — холодно сообщила Криста.
— Тогда ты будешь жить в Мальборо-хаусе. Прислуга позаботится о тебе до моего возвращения. До отъезда я должен написать несколько писем, чтобы открыть тебе дорогу в общество.
— Мне это не нужно, я не собираюсь нигде бывать. Марк, я боюсь. Так боюсь. Что, если…
— Не мучай себя понапрасну, родная. Я вернусь к тебе, только смерть может меня удержать. Ты мой кисмет. Наша судьба — стариться вместе.
— А быть правителем Константины тоже твой кисмет? Какое место мне уготовано в твоей новой жизни? Ты собираешься свергнуть Абдуллу и занять его место? Марк, скажи мне, — умоляюще проговорила она. — Скажи, что ты не сделаешь этого.
Ответом было долгое напряженное молчание, которое окончательно разбило ее последнюю надежду. Наконец Марк ответил:
— Я не могу сказать, что случится, когда я доберусь до Константины, потому что сам этого не знаю. Но одно я знаю наверняка: моя любовь к тебе никогда не умрет. Если мой кисмет — править Константином, то я все равно вернусь для того, чтобы увезти тебя с собой. А сейчас я не могу думать ни о чем, кроме того, что Абдулла скоро будет наказан за подлое убийство моих родителей, и о том, что я должен… должен, — с ударением повторил он, — быть там. Аллен со мной согласен. А Омар — Омар, конечно, всегда будет там, где буду я.
— Я понимаю твои чувства, Марк, я правда все понимаю, — устало сказала Криста, смирившись с неизбежным. — Я просто очень боюсь за тебя. Как долго тебя не будет?
— Месяц, любовь моя. От силы полтора. Я вернусь как можно скорее, чтобы увидеть, как наш ребенок появится на свет. И после того, как все это кончится, мы никогда больше не расстанемся.
Это было совсем не то, о чем мечтала Криста, но кто сказал, что ее жизнь будет легкой? Кисмет соединил их, когда она уже думала, что больше никогда не увидит Марка, и, значит, оставалось лишь еще раз положиться на судьбу. Но сейчас, в этот миг, она была там, где ей надлежало быть — в объятиях человека, которого она любила. Часы, оставшиеся от этой ночи, принадлежали им. А может быть, если захотеть изо всех сил, рассвет никогда не наступит?
— Марк, люби меня. Не давай мне времени думать, пусть останутся только чувства.
И, накрыв ее тело своим, он сделал все, как она хотела. Но рассвет все же наступил.
Прямо перед отъездом Марка Кристе был преподнесен еще один сюрприз: Элиссе каким-то образом удалось уговорить Аллена взять ее с собой.
Криста негодовала:
— Почему Элисса может ехать вместе с мужем, а я не могу? — Ее голубые глаза угрожающе сверкали.
— Элисса родилась и прожила в Алжире всю свою жизнь, — терпеливо объяснял Аллен. — И хотя она не жалуется, но она скучает по родине не меньше, чем я. В Алжире у нее есть родственники, она будет жить дома, в безопасности. А ты там чужая, и опасности будут подстерегать тебя на каждом шагу. Тебя и ребенка.
— Но Элисса тоже ждет ребенка.
— Но ее ребенок появится на свет еще очень не скоро, а твой гораздо раньше, — вмешался Марк, глядя на ее заметно выросший живот.
— Я хочу, чтобы мой ребенок родился в Алжире, — примирительно сказала Элисса. — Не сердись на меня, Криста. У меня никогда не было такого друга, как ты, и, если будет на то воля Аллаха, мы еще увидимся.
— О, Элисса, я не сержусь, — всхлипнула Криста, обнимая подругу. — Мне будет так тебя не хватать. Это все равно что…
— Любовь моя, подумай о нашем ребенке. Я уверен, ты не захочешь, чтобы он родился в Алжире, где наша жизнь будет полна невзгод и опасностей. У меня будет гораздо легче на душе, если я буду знать, что вы оба в безопасности. Омар согласился оставить Ленору приглядывать за тобой.
Потом он поцеловал ее, и Кристу охватило отчаяние, которое могло сравниться лишь с тем всепоглощающим горем, которое она испытала, когда Абдулла приговорил ее возлюбленного к пожизненному рабству.
В Лондоне уже вступила в свои права настоящая зима, но первый месяц после возвращения оказался для Кристы не слишком тяжелым, Марк, как и обещал, написал своей домоправительнице миссис Бен-тон. Когда Криста вручила ей письмо, миссис Бен-тон приняла ее с распростертыми объятиями, да и все слуги были счастливы приветствовать новую хозяйку и относились к ней с нежной заботой и теплотой. Вдобавок Криста очень часто виделась со своими близкими, что скрашивало ее одиночество.