— Есть одиночество — и одиночество.

— Да, это так, — сказал он.

И так как она, со всем соглашаясь, продолжала кивать, а у него всякий раз, когда беседа прерывалась, все сильнее сжималось сердце, он решился спросить ее, как она провела эти годы и много ли приятного было в ее жизни; но при этом он не рискнул упомянуть о пожилом человеке, за которым она была замужем и который приходился ему дядей, тем более о Хорниге и, уж подавно, — о номере в гостинице с поломанными жалюзи и красной подушкой, просвечивавшей сквозь наволочку. Это была беседа не слишком находчивого лейтенанта с красивой молодой женщиной из буржуазного общества, которые, правда, знали друг о друге немало щекотливых подробностей, но оба имели достаточно оснований не касаться их, хотя бы для того, чтобы не разрушить ту атмосферу, которая не лишена была очарования и перспективы. Леопольдина сняла свою флорентинскую шляпу и положила ее около себя на стол. Волосы у нее были причесаны так же гладко, как утром, но несколько локонов по бокам выбились и колечками спадали на виски, и это отдаленно напоминало прежнюю лохматую девчонку.

Становилось все темнее. Вилли уже собирался зажечь лампу, стоявшую в нише белой кафельной печи; но в это мгновение Леопольдина снова взялась за шляпу. Поначалу жест этот, казалось, ничего не обозначал, ибо при этом она рассказывала об одной прошлогодней поездке за город, когда она через Медлинг, Лиленфельд, Хайлигенкройц попала как раз в Баден, но вдруг она надела флорентинскую шляпу, крепко приколола ее шпильками и с вежливой улыбкой объявила, что ей пора. Вилли улыбнулся тоже, но это была неуверенная, почти испуганная улыбка. Издевается она над ним, что ли? Или просто хочет насладиться его волнением, его страхом, чтобы в последний момент осчастливить его, сказав, что она принесла деньги! Или она пришла лишь выразить сожаление по поводу того, что ей не удалось достать для него необходимую сумму, и сейчас она не находит слов, чтобы сказать ему это? Во всяком случае — и в этом сомнения не было, — уходить она собиралась всерьез; и ему в его беспомощности оставалось лишь постараться сохранить выдержку и держать себя так, как подобает галантному молодому человеку, осчастливленному посещением молодой, красивой женщины и просто неспособному отпустить ее в самый разгар беседы.

— Почему вы уже уходите? — спросил он тоном разочарованного поклонника и несколько решительнее добавил: — Неужели вы и в самом деле хотите уйти, Леопольдина?

— Уже пора, — ответила она и так же шутливо продолжала: — У тебя на такой чудесный летний вечер, наверно, назначена встреча поинтереснее?

Он облегченно вздохнул, ведь она вдруг снова обратилась к нему с доверчивым «ты», и едва не выдал опять вспыхнувшей в нем надежды. Нет, у него не назначено никакой встречи, уверил он, и не часто в жизни ему приходилось что-либо утверждать с более чистой совестью. Она, не снимая шляпы с головы, немного пококетничала, затем подошла к открытому окну и с внезапно пробудившимся интересом осмотрела казарменный двор. Впрочем, интересного там было очень мало: перед буфетом за длинным столом сидели солдаты; по двору быстро шел денщик с пакетом под мышкой, другой подкатывал к буфету бочку пива на тачке; два офицера, беседуя, направлялись к воротам. Вилли стоял чуть позади Леопольдины, ее фуляровое платье в белых и синих горошинах едва слышно шуршало, левая рука была опущена, и когда он прикоснулся к ней своей рукой, некоторое время оставалась неподвижной; но постепенно пальцы их сплелись. Из широко раскрытых окон казармы напротив доносились меланхолические звуки: там кто-то упражнялся на трубе.

Молчание.

— Здесь немного грустно, — сказала наконец Леопольдина.

— Ты находишь?

И так как она кивнула, он сказал:

— А ведь могло бы быть и совсем не грустно.

Она медленно повернула к нему голову. Он думал, что она улыбнется, но выражение лица у нее было нежное, почти печальное. Вдруг она выпрямилась и сказала:

— Вот теперь действительно пора; моя Мари ждет меня с ужином.

— Разве вы, сударыня, еще никогда не заставляли Мари ждать?

Он осмелел, увидев, что она улыбнулась, и спросил, не хочет ли она порадовать его и поужинать вместе с ним. Денщик сбегает в Ридгоф, и она не позже десяти успеет вернуться домой. Ее возражения звучали так несерьезно, что Вилли тотчас же выбежал в переднюю, быстро отдал денщику соответствующие распоряжения и опять вернулся к Леопольдине, которая, все еще стоя у окна, широким жестом швырнула через стол на кровать свою флорентийскую шляпу. Начиная с этой минуты, ее словно подменили. Она, смеясь, погладила Вилли по гладко зачесанным волосам, а он обнял ее за талию и посадил рядом с собой на диван. Однако когда он хотел ее поцеловать, она решительно отстранилась; тогда он, отказавшись от дальнейших попыток, спросил, как же она проводит обычно свои вечера. Она серьезно посмотрела ему в глаза.

— Я ведь так занята целый день, — сказала она, — что вечером бываю счастлива отдохнуть и никого не видеть.

Он признался ей, что никак не может понять, чем она, собственно, занимается и, что ему кажется весьма загадочным, как она вообще перешла к такому образу жизни.

Она отвечала уклончиво. Все равно он в таких вещах не смыслит. Он уступил не сразу, попросил ее рассказать, по крайней мере, что-нибудь о своей жизни, не все, разумеется, на это он претендовать не может, но все-таки ему интересно хоть вкратце узнать, как жила она с того дня, когда… когда… они встречались в последний раз. У него на языке вертелось еще много всяких слов, и среди них имя дяди, но что-то мешало ему произнести это имя вслух. И он лишь спросил ее, безо всякого перехода и едва ли кстати, счастлива ли она. Она помолчала, не глядя на него.

— Разумеется, — тихо сказала она затем. — Прежде всего, я свободный человек — об этом я всегда мечтала больше всего; я ни от кого не завишу… как мужчина.

— Слава богу, ты похожа на мужчину только этим, — сказал Вилли.

Он подсел к ней ближе, стал нежен. Она не сопротивлялась, хотя и была как-то рассеянна. Но когда в передней скрипнула дверь, Леопольдина быстро отодвинулась от него, встала, взяла лампу из ниши камина и зажгла ее. Вошел Йозеф с ужином. Леопольдина окинула взглядом, что тот принес, и одобрительно кивнула.

— У господина лейтенанта, я вижу, есть некоторый опыт, — заметила она, улыбаясь.

Потом она помогла Йозефу накрыть на стол, не позволив Вилли заниматься этим; он сидел на диване и курил папиросу, — как паша, заметил он про себя. Когда все было готово и ужин стоял на столе, Йозеф был отпущен из дому на весь вечер. Перед его уходом Леопольдина сунула ему в руку на чай такую монету, что от изумления он растерялся и стал перед ней во фронт, как перед генералом.

— За твое здоровье! — сказал Вилли и чокнулся с Леопольдиной.

Они выпили до дна, она со звоном поставила рюмку на стол и крепко поцеловала Вилли в губы. Когда же он стал настойчивее, она отстранила его и сказала:

— Сначала — поужинаем! — и переменила тарелки. Ела она, как обычно едят здоровые люди, хорошо потрудившиеся за день, ела белыми, крепкими зубами, но в то же время по-светски воспитанно, с хорошими манерами, как едят дамы, которым приходилось не раз ужинать с изысканными господами в роскошных ресторанах. Бутылка вина была скоро выпита, и господин лейтенант весьма кстати вспомнил, что у него в шкафу стоит еще бутылка французского коньяка, приобретенная неизвестно по какому поводу. После второй рюмки Леопольдину стало клонить ко сну. Она откинулась на угол дивана, и когда Вилли наклонился над нею и стал целовать ее в глаза, в губы, в шею, она безвольно, уже словно сквозь сон, пролепетала его имя.

Когда Вилли проснулся, только рассветало и свежий утренний ветерок веял в окно. Однако Леопольдина стояла посреди комнаты, совсем одетая, в своей флорентийской шляпе и с зонтиком в руке. «Боже мой, до чего же крепко я спал!» — было первой мыслью Вилли, и второй: «А где же деньги?» Вот она стоит, в шляпе, с зонтиком, готовая в следующее же мгновение покинуть комнату. Она приветливо кивнула пробудившемуся. Тогда он, словно в тоске, протянул к ней руки. Она подошла ближе и присела на кровать, с ласковым, но серьезным выражением лица. И когда он обнял ее и хотел привлечь к себе, она показала на свою шляпу, на свой зонтик, который она крепко, почти как оружие, держала в руках, и покачала головой: