После недолгого пребывания в Берлине, где доктор Греслер в связи с предстоящим курортным сезоном побеседовал с некоторыми профессорами-клиницистами, он в один прекрасный майский день прибыл на воды — в маленький, окруженный лесистыми холмами городок, в котором он вот уже шесть лет занимался летом частной врачебной практикой. Хозяйка, пожилая вдова коммерсанта, радушно встретила его, и он был искренне тронут скромным букетом полевых цветов, которым она украсила дом в честь его приезда. Не без робости переступил он порог комнатки, где в прошлом году жила его сестра, однако это потрясло его гораздо меньше, чем он боялся. В остальном жизнь его потекла довольно сносно. Небо было неизменно ясным, воздух по-весеннему теплым. И порою, когда он, например, сидел на своей терраске за столом, накрытым чистой скатертью, и сам наливал себе в чашку кофе из белого с голубыми цветочками кофейника, блестевшего на утреннем солнце, его охватывало чувство такого покоя, какого он, пожалуй, не испытывал за последние годы в обществе своей сестры.

Обедал и ужинал он во внушительном здании главного местного отеля в обществе нескольких почтенных бюргеров, с которыми был знаком с давних пор и мог непринужденно, а подчас и откровенно поболтать. Врачебная его практика началась многообещающе удачно, и его профессиональную совесть не отягощали никакие особо трудные случаи.

Так без заметных событий шло лето. Однажды в июле, после довольно напряженного трудового дня, доктора Греслера вызвали к лесничему, жившему в добром часе езды от городка. Посыльный, передавший приглашение, тут же отправился обратно. Вызов не слишком обрадовал доктора: он не очень-то любил посещать местных жителей, лечение которых не сулило ему ни славы, ни заработка. Однако когда, покуривая дорогую сигару, он проехал по уютной улочке между сельскими домиками, такими привлекательными в мягком вечернем воздухе, миновал желтые поля и углубился в прохладную сень высоких, раскинувшихся на холмах буков, на душе у него стало мирно и спокойно. А когда Греслер увидел дом лесничего, чье прелестнее местоположение помнил по прогулкам в прошлые годы, он даже пожалел, что поездка так быстро пришла к концу. Доктор поставил экипаж на обочине дороги и узкой тропинкой прошел между молодыми елями к дому, который дружелюбно встретил его сверкающими окнами, огромными оленьими рогами, висевшими над узким входом, и бликами вечернего солнца на красноватой крыше. Навстречу доктору по деревянным ступеням, которые вели на просторную веранду, спустилась молодая женщина, сразу же, с первого взгляда, показавшаяся Греслеру знакомой. Она протянула ему руку и сказала, что у ее матери начались какие-то странные боли в животе.

— Но вот уже целый час, как она спокойно спит, — добавила женщина. — Жар спал, хотя еще в четыре часа было тридцать восемь и пять. Чувствует она себя плохо уже со вчерашнего вечера, поэтому я и позволила себе побеспокоить вас, господин доктор. Надеюсь, ничего страшного.

При этом она робко и заискивающе смотрела в глаза врача, словно дальнейшее развитие болезни целиком и полностью зависело от его слов.

На ее взгляд он ответил со спокойной, хотя и мягкой серьезностью. Разумеется, он знал эту женщину. Он много раз встречал ее в городе, однако принимал за приезжую.

— Конечно, теперь, когда ваша матушка спокойно спит, ничего плохого уже не может случиться, — сказал он. — Однако не расскажете ли вы мне, фрейлейн, обо всем поподробнее, прежде чем мы разбудим больную, — впрочем, наверное, это совсем и не нужно.

Женщина пригласила его войти в дом, первая поднялась на веранду и предложила ему присесть, а сама осталась стоять, прислонившись к притолоке раскрытой двери, которая вела в комнаты. Со строгой деловитостью она описала течение болезни, и у доктора Греслера не осталось никаких сомнений, что дело идет всего-навсего о расстройстве желудка. Тем не менее он был вынужден задать молодой даме несколько профессиональных вопросов и был поражен той исключительной непосредственностью, с какой она описала ему отдельные подробности, вполне естественные, но такие, которые он не привык слышать из уст девушки. Во время разговора Греслер не раз мысленно спрашивал себя, выражалась ли бы она столь же непосредственно, сиди против нее более молодой врач. Ей самой, по его мнению, вряд ли можно было бы дать лет двадцать пять, если бы не большие спокойные глаза, которые придавали ее лицу выражение зрелости, свойственной более взрослым людям. В светлых, высоко заколотых косах она носила гладкий серебряный гребень. Платье ее было по-деревенски простым, белый пояс застегивался изящной позолоченной пряжкой. Но больше всего бросились доктору в глаза и даже в какой-то степени показались подозрительными чрезвычайно элегантные светло-коричневые полуботинки из замши, изумительно соответствовавшие цвету чулок.

Не успела девушка закончить рассказ, а доктор Греслер обдумать свои наблюдения, как из комнат кто-то позвал: — Сабина!

Доктор поднялся, девушка показала ему дорогу через просторную, уже погруженную в полумрак столовую в следующую, более светлую комнату, где стояли две кровати. На одной из них в белом чепчике и белом пеньюаре, выпрямившись, сидела больная и смотрела на вошедших несколько удивленными, но вполне ясными и даже веселыми глазами.

— Господин доктор Греслер, — представила врача Сабина, быстро подойдя к изголовью кровати и нежно погладив рукой лоб матери.

Женщина, выглядевшая далеко не старой, весьма упитанной и приветливой, неодобрительно покачала головой.

— Очень рада познакомиться с вами, господин доктор, — начала она, — но зачем же ты, девочка моя…

— Кажется, мне здесь действительно нечего делать, — заметил доктор, пожав протянутую руку пациентки и одновременно прощупав у нее пульс, — тем более что ваша дочь, — он любезно улыбнулся, — обладает, по-видимому, удивительно обширными медицинскими познаниями. Но уж поскольку я все равно тут, не правда ли…

Женщина пожала плечами, словно отдаваясь на волю судьбы, и Греслер занялся осмотром. Сабина спокойно и внимательно наблюдала за ним, пока он наконец не смог полностью успокоить как пациентку, так и ее дочь в той мере, в какой это еще требовалось. Трудности возникли лишь тогда, когда доктор Греслер пытался прописать больной строгую диету на ближайшие несколько дней. Женщина запротестовала самым решительным образом, утверждая, что в былое время подобные случаи, которые она объясняла исключительно нервами, быстрее всего излечивались как раз добрым куском свинины с кислой капустой и одним сортом сосисок, которого здесь, к сожалению, нельзя достать. Лишь сегодня утром Сабина уговорила ее воздержаться от плотного завтрака, — от этого воздержания, наверное, у нее и поднялась температура. Доктор, вначале принимавший эти возражения за шутку, из дальнейшего разговора понял, что женщина эта, в противоположность своей дочери, имела о медицине весьма дилетантские и даже еретические представления, проявлявшиеся, например, в насмешливых замечаниях насчет целебных источников курортного городка. Она заявила, в частности, что бутылки, идущие на вывоз, наполняются обычной колодезной водой, в которую добавляют соль, перец и еще какие-то сомнительные приправы; доктор, всегда защищавший интересы курорта, на котором он в тот или иной момент практиковал, и считавший себя причастным ко всем его успехам и неудачам, не мог подавить в душе известной обиды. Однако серьезно возражать пожилой даме он не стал и удовольствовался тем, что обменялся с дочерью веселым, понимающим взглядом, которым, как ему казалось, он вполне достаточно и притом достойно защитил свою точку зрения.

Когда Греслер, в сопровождении Сабины, вышел на улицу, он еще раз подчеркнул, что заболевание совершенно безобидно, и Сабина полностью согласилась с ним; однако, добавила она, если подобным случаям можно и не придавать никакого значения в совсем молодом возрасте, то с годами им следует уделять все большее внимание; поэтому сегодня она и сочла своим долгом послать за доктором, тем более что отца не было дома.