Тут Матильда кинула быстрый взгляд на своего мужа, он не обратил на это внимания. Создавалось впечатление, что Матильда надолго прощается с ним. И тут она стала говорить со все возрастающей пылкостью, она словно ринулась вперед.
«В Roulotte, — сказала она, — очень элегантная дама сидела против нас и кокетничала с Грегором, но как… поверьте, большего неприличия нельзя себе даже представить. Я никогда не пойму, как это ее муж не задушил ее на месте. Я бы это сделала. Кажется, она была герцогиня… Нет, не смейтесь, это безусловно была дама высшего света, несмотря на поведение… это можно почувствовать… Мне, собственно, хотелось, чтобы Грегор пошел на это… конечно! Я охотно посмотрела бы, как берутся за подобные дела… мне хотелось, чтобы он подсунул ей письмо или сделал бы что-нибудь, что обычно делал в таких случаях до того, как я стала его женой… Да, я желала этого, хотя это было бы небезопасно для него. Очевидно, в нас, женщинах, заложено такое лютое любопытство… Но у Грегора, благодарение богу, не было никакого желания. Мы ушли вскоре снова в прекрасную майскую ночь; Леонс все время был с нами. Между прочим, в этот вечер он влюбился в меня и, против обыкновения, был прямо-таки галантен. Вообще это был очень робкий человек — из-за своей внешности. Я сказала ему тогда: «Надо, верно, иметь шафрановый плащ, чтобы заставить вас за собой ухаживать». Мы прогуливались весело, как трое студентов. А потом наступило самое интересное: мы отправились в Moulin Rouge. Это входило в программу. Нужно было, чтобы что-нибудь наконец произошло. Ведь мы до сих пор ничего еще не испытали… Только ко мне — представьте себе, именно ко мне на улице пристала какая-то женщина. Но это не входило в наши намерения… В час ночи мы были в Moulin Rouge. Как там все происходит, вы, вероятно, знаете; собственно, я представляла себе это куда более гадким… Сначала и там ровно ничего не произошло, и создавалось впечатление, что вся шутка ни к чему не приведет. Мне было немного досадно. «Ты дитя, — сказал Грегор. — Как ты это себе, собственно, представляешь? Мы приходим, и они падают к нашим ногам?» Он сказал «к нашим» из вежливости по отношению к Леонсу; не могло быть и речи о том, чтобы кто-нибудь упал к его ногам. Но когда мы все уже всерьез подумывали о том, чтобы пойти домой, дело приняло иной оборот. Мое внимание, да, именно мое, привлекла одна особа… она уже несколько раз прошла мимо нас как будто случайно. У нее был серьезный вид, она выглядела совершенно иначе, чем большинство присутствующих дам. Ее туалет не бросался в глаза — она была во всем белом… Я заметила, что двум или трем мужчинам, заговорившим с нею, она вообще не ответила, а просто прошла мимо, не удостоив их взглядом. Она только следила за танцем, очень спокойно, заинтересованно, по-деловому, сказала бы я… Я попросила Леонса узнать у знакомых — не встречалось ли им уже где-нибудь это красивое созданье, и кто-то из них вспомнил, что видел эту женщину прошлой зимой на одном из балов, устраиваемых по четвергам в Латинском квартале. Немного отойдя от нас, Леонс заговорил с ней, ему она ответила. Затем он подошел с нею к нам, мы все уселись за маленький столик и выпили шампанского. Грегор совершенно не обращал на нее внимания, словно ее тут и не было… Он разговаривал со мной, все время только со мной. Это, казалось, ее особенно возбуждало. Она становилась все веселей, разговорчивей, беззастенчивей и, как это случается, постепенно рассказала всю историю своей жизни. Что только не выпадает на долю такой бедной девушки, что только не приходится ей пережить! Часто читаешь о таких вещах, но, когда о них слышишь, как о чем-то вполне реальном, от женщины, которая сидит рядом, это оставляет особое впечатление. Я еще кое-что припоминаю. В пятнадцать лет ее кто-то соблазнил и бросил. Потом она была натурщицей. Она была и статисткой в маленьком театре. Какие вещи она рассказывала нам о директоре!.. Я вскочила бы и убежала, если бы уже не захмелела немного от шампанского… Затем она влюбилась в студента-медика, занимавшегося анатомией, за ним она иногда заходила в морг… или даже оставалась с ним там… нет, невозможно повторить все то, что она нам рассказывала! Конечно, медик ее тоже покинул. Но этого она не хотела пережить, именно этого! И она покончила с собой, то есть пыталась это сделать. Она сама потешалась над этим… и в каких выражениях! Я все еще слышу ее голос… это не звучало так низко, как было в действительности. Она немного расстегнула свое платье и над левой грудью показала маленький красноватый рубец… И когда мы все вполне серьезно рассматривали этот маленький рубец, она сказала, — нет, она крикнула вдруг моему мужу: «Целуйте!» Я уже говорила вам, что Грегор совсем не обращал на нее внимания. И когда она рассказывала свою историю, он почти не слушал, оглядывал зал, курил папиросы, и теперь, когда она крикнула ему это слово, он чуть улыбнулся. Я его толкала, щипала, я действительно была немного пьяна… во всяком случае, такого странного настроения я не знала у себя никогда. И потому, хотел он или нет, ему пришлось коснуться губами этого рубца, то есть только сделать вид, что он касается… А дальше все шло с каждым часом веселей и бесшабашней. Я никогда так много не смеялась, как в этот вечер, — и сама не знала отчего. И никогда я не думала, что женщина — и к тому же такая — может в течение часа так безумно влюбиться, как эта девица в Грегора. Звали ее Мадлен».
Не знаю, умышленно ли фрау Матильда произнесла это имя громче, — во всяком случае, мне показалось, что ее супруг его услышал, потому что он посмотрел в нашу сторону. На свою жену он, как ни странно, не взглянул, но наши взгляды встретились и задержались друг на друге без особой симпатии. Затем он вдруг улыбнулся своей супруге, она кивнула в ответ; он продолжал беседовать со своими двумя дамами, и она снова повернулась ко мне.
«Я, конечно, не могу припомнить всего, о чем Мадлен говорила потом, — ведь все было так бестолково. Но, если быть откровенной, какое-то мгновение я была близка к тому, чтобы расстроиться: Мадлен вдруг схватила руку моего мужа и поцеловала ее. Но мое беспокойство столь же внезапно исчезло. Знаете ли, в это мгновение я подумала о нашем ребенке. И тогда я ощутила, что мы связаны с Грегором неразрывными узами и что все прочее только тень, химера или комедия, как в этот вечер, не больше. И тогда все снова стало хорошо. До рассвета мы сидели в кафе на бульваре. Тут я услышала, что Мадлен попросила моего мужа проводить ее домой. Он посмеялся над ней.
Но чтобы довести шутку до благополучного и в известном смысле выгодного конца — вы ведь знаете, что все художники эгоисты… по крайней мере, если речь идет об их искусстве… короче говоря, он сказал ей, что он скульптор, и пригласил ее зайти к нему в ближайшие дни: он хотел с нее лепить. Она ответила: «Если ты скульптор, я повешусь. Но я все же приду!»
Матильда замолчала. Но никогда еще я не видел, чтобы глаза женщины выражали — или скрывали — столько боли. Когда же она решилась сказать мне все, все, до последнего слова, она продолжала: «Грегор непременно хотел, чтобы я на следующий день была в ателье. Он даже предложил мне спрятаться за занавесом, когда она придет. Я знаю, есть женщины, много женщин, которые согласились бы на это. Но я считаю: либо верить, либо не верить… И я решила верить. Разве я не права?»
И она взглянула на меня большими, широко раскрытыми глазами. Я ограничился кивком.
«Конечно, Мадлен пришла на следующий день и затем приходила очень часто… как приходили некоторые другие до и после нее… можете мне поверить, она была одной из самых красивых. Вы тоже сегодня стояли перед ней с восхищением, там у пруда». — «Танцовщица?»
«Да, Мадлен позировала ему. А теперь представьте, что я в этом или в другом случае проявила бы недоверие! Наша жизнь, — разве она не превратилась бы в мучение? Я очень рада, что не способна к ревности».
Кто-то, стоя у раскрытой двери, ведущей в зал, произносил, вероятно, очень остроумный тост в честь хо-зяина, потому что люди смеялись от всего сердца. Я смотрел на Матильду — она не слушала, так же как и я. Я заметил, как она посмотрела на своего супруга — взглядом, который не только выражал бесконечную любовь, но и силился выразить непоколебимое доверие, словно воистину ее высшим долгом было никоим образом не мешать ему наслаждаться жизнью. Он встретил этот взгляд с улыбкой, не смущаясь, хотя знал, так же как я, что она страдает и всю свою жизнь страдала, как раненое животное.
