Однако, рискуя своей жизнью, я не имел права рисковать своим другом. Если бы я позвал Мануэля и попросил его обыскать или арестовать фургон для проведения тщательной экспертизы, я тем самым подписал бы ему смертный приговор. Мой уже был подписан.

Стивенсон и лысый вдруг резко отвернулись от Мануэля и принялись обшаривать глазами автостоянку.

Я понял, что он рассказал им о моем телефонном звонке.

Согнувшись в три погибели, я отполз еще глубже в темноту, царившую между фургоном и грузовиком службы водоснабжения. Оказавшись позади фургона, я попробовал разглядеть его номерной знак. Обычно я избегаю света, а вот теперь жалел, что его недостаточно.

Я лихорадочно шарил пальцами по номеру, пытаясь на ощупь разобрать выдавленные на нем цифры, однако азбука Брайля была мне незнакома, а времени было в обрез. Меня могли обнаружить в любой момент.

Если не Стивенсон, то лысый уже наверняка шел по направлению к фургону – в этом я не сомневался. Он подходил все ближе. Лысый мясник. Похититель трупов. Любитель вырывать глаза.

По-прежнему согнувшись, я заторопился обратно тем же путем, каким оказался здесь, – между рядами легковушек и грузовиков, выбрался на аллею и побежал, пригибая голову и укрываясь за мусорными баками, чуть ли не ползком пересек Дампстер, миновал ее и завернул за угол. Теперь увидеть меня от муниципального здания было невозможно. Я выпрямился в полный рост и побежал сломя голову. Я пластался, как дикий кот, скользил, как сова, как ночная тварь, размышляя тем временем, удастся ли мне до рассвета найти надежное убежище или, подобно сухому листку, придется скорчиться и обуглиться под жаркими лучами солнца, встающего из-за холмов.

Пораскинув мозгами, я решил, что не подвергну себя опасности, если загляну домой, но задерживаться там надолго было бы непростительной глупостью. Полицейские не хватятся меня еще минуты две, затем подождут еще с десяток минут, и лишь потом шеф Стивенсон сообразит, что я видел его разговаривающим на автостоянке с лысым убийцей, похитившим тело моего отца.

Но даже тогда они вовсе не обязательно отправятся ко мне домой. Я не представлял для них серьезной угрозы, и вряд ли они опасались меня, поскольку в моем распоряжении не было никаких доказательств того, свидетелем чего я невольно стал.

И все же эти люди были полны решимости прибегнуть к самым крутым мерам, чтобы ни единое – даже малейшее – свидетельство об их непостижимом заговоре не просочилось наружу.

Отпирая входную дверь и входя в дом, я полагал, что Орсон уже поджидает меня в прихожей, однако его там не оказалось. Не появился он и после того, как я громко позвал его. Если бы пес находился в дальних комнатах и бросился ко мне, я услышал бы шлепанье его большущих лап по полу, но в доме царила тишина.

Наверное, его вновь обуял приступ меланхолии.

Чаще всего мой Орсон жизнерадостен, весел, игрив и работает хвостом с такой энергией, что мог бы дочиста вымести все улицы Мунлайт-Бей. Однако иногда на его плечи опускается вся мировая скорбь, и тогда он лежит безвольным ковриком – с широко открытыми глазами, обратив внутренний взгляд к каким-то своим собачьим воспоминаниям, и лишь время от времени тоскливо вздыхает.

А несколько раз я заставал Орсона в состоянии, которое без всякого преувеличения можно было бы назвать черной тоской. Казалось бы, собака на это не способна, но у Орсона получалось.

Как-то раз он уселся в моей спальне перед зеркалом, вмонтированным в дверь стенного шкафа, и глядел на свое отражение полчаса кряду – целую вечность по собачьим меркам. Обычно эти животные воспринимают мир как череду коротких чудес, привлекающих их интерес не более чем на две-три минуты. Не могу сказать, что именно заворожило его в собственном облике, но точно знаю: собачье тщеславие и любопытство тут ни при чем. Орсон тогда стал воплощением печали – поникший, с опущенными ушами и безвольно висящим хвостом. Я был готов поклясться, что глаза его наполнены слезами, которые ему с трудом удавалось сдерживать…

– Орсон! – снова позвал я.

Выключатель около лестницы, как и все остальные в доме, был снабжен реостатом. Я включил свет – самый слабый, чтобы только видеть ступени, и стал подниматься. Орсона не было ни на лестнице, ни в коридоре второго этажа. В моей спальне его тоже не оказалось.

Направившись прямиком к тумбочке, я выдвинул верхний ящик и взял оттуда конверт, в котором постоянно хранил небольшую сумму денег – так, на всякий случай. В конверте оставалось всего сто восемьдесят долларов, но это все же лучше, чем ничего. Я понятия не имел, для чего мне могут понадобиться наличные, но в такой ситуации нужно быть готовым ко всему.

Деньги перекочевали в карман моих джинсов.

Задвигая ящик тумбочки, я нечаянно глянул в сторону кровати и заметил на покрывале какой-то черный предмет, а взяв его в руки, удивился тому, что он оказался именно тем, на что был похож в полумраке, – пистолетом.

Я видел его впервые в жизни.

Мой отец никогда не имел оружия.

Подчиняясь первому порыву, я положил пистолет и обтер его краем покрывала, стремясь уничтожить свои отпечатки пальцев. Мне вдруг подумалось, что меня намереваются подставить, свалив на меня вину за преступление, которого я не совершал.

Хотя телевизор тоже испускает ультрафиолетовые лучи, я за свою жизнь пересмотрел много фильмов. Если я сажусь подальше от телеэкрана, мне ничто не угрожает. Я помню, как в этих фильмах невинных людей в исполнении Кери Гранта, Джеймса Стюарта и Харрисона Форда беспощадно преследовали за чужие преступления, а потом сажали за решетку с помощью сфабрикованных улик.

Быстро войдя в ванную комнату, я включил слабую матовую лампочку. Нет, мертвой блондинки тут не оказалось. И Орсона тоже.

Я немного постоял и еще раз прислушался. Если в доме и находились посторонние, то они должны были быть призраками и парить в эктоплазмической тишине.

Я вернулся к кровати, поколебавшись, взял пистолет и возился с ним до тех пор, пока не сумел извлечь обойму. Она была полной, и я загнал ее обратно в рукоятку. Никогда прежде я не имел опыта обращения с оружием, и поэтому теперь оно показалось мне тяжелее, чем выглядело на первый взгляд. Пистолет весил чуть меньше килограмма.

Рядом с тем местом на покрывале, где я обнаружил пистолет, лежал конверт. Я заметил его только сейчас и, вытащив из тумбочки фонарик-ручку, направил его луч на белый прямоугольник. В верхнем левом углу был напечатан обратный адрес: магазин «Оружие Тора» в Мунлайт-Бей. Незапечатанный конверт, на котором не было даже марки, а только почтовый штамп, был слегка помят и имел обрез в виде причудливых зубцов. Взяв конверт в руки, я увидел на нем в некоторых местах влажные пятна, однако сложенные бумаги внутри его оказались сухими.

Подсвечивая себе фонариком, я внимательно изучил документы и узнал аккуратную подпись отца на копии стандартного заявления в полицию. Он сообщал в нем, что чист перед законом и не страдает психическими заболеваниями, которые могли бы стать препятствием для приобретения огнестрельного оружия.

В конверте также оказалась квитанция на пистолет. Из нее следовало, что это – 9-миллиметровый «глок-17» и мой отец расплатился за него чеком.

При взгляде на число, которым была датирована квитанция, меня пробрал озноб: 18 января, два года назад. Отец купил «глок» через три дня после того, как моя мама погибла в автокатастрофе на шоссе № 1. Он будто почувствовал, что придется защищаться.

В кабинете, расположенном через коридор от ванной, перезаряжался мой сотовый телефон. Я вытащил его из подзарядного устройства и пристегнул к брючному ремню. Орсона не было и в кабинете.

Подбросив меня в больницу, Саша заехала сюда, чтобы накормить Орсона. Может быть, уезжая, она забрала его с собой? Когда я выходил из дома, пес был угрюм. Возможно, после моего ухода он впал в еще более мрачное состояние и сострадательная Саша просто не смогла оставить беднягу одного?