— Он.

— Молодой?

— Сорок два.

— Семья?

— Жена, дочь в университете.

— Где?

— Париж.

— Ничего так, — сказал Денис, нарушая военной четкости диалог. — Париж. А отчего?

— Инсульт, — сказал гость, и Денис вдруг заметил, что алые щеки обрели нормальный цвет и форму. Теперь гость совершеннейше походил на очень печального дореволюционного полковника.

Денис обхватил себя за плечи и посидел, покачиваясь. Потом переложил Маремьяна на диванчик рядом с гостем, встал и скрылся в ванной комнате. Маремьян тут же утек на прежнее место под стол. Гость остался сидеть как сидел.

В ванной Денис снял рубашку, открыл воду, сполоснул бритву и принялся добриваться, привычно гримасничая. Он не думал особенно ни о чем, просто хотелось добриться, надоела колючесть на полморды. Он тщательно выскреб щеки, подбородок, виски и остановил лезвие у кадыка. Обычно тут полагалось произнести: «Суд взвесил и нашел тяжелым», но многолетний ритуал почему-то не шел. Поэтому он просто доскреб шею, надел ковбойку, пригладил наскоро волосы и пошел в кабинет.

Пискнул, выключаясь, компьютер, что-то рухнуло на пол с умеренным грохотом. Денис вышел из комнаты и завозился в коридоре, под куртками. Щелкнул чем-то, микроволновка погасила часы, и лампочка в вытяжке над плитой погасла тоже.

— Вам все равно, где резать? — спросил Денис из-под пальто.

— Не ближе четырех дактилей от любого конца нити, — с готовностью отозвался гость.

— Это еще что за хрень?

— Простите. Примерно семь-восемь сантиметров.

— Ясно, — сказал Денис, — малой кровью не получится. К счетчику только самый хвост выходит. — Он вышел в кухню с оранжевым пластиковым кейсом в руке. В кейсе оказался огромный бошевский перфоратор. — Придется кровью побольше.

Гость молча смотрел на него в ожидании, постукивая подушечками пальцев по столу рядом с ножницами.

— Ну что вы на меня смотрите, — сказал Денис, в упор глядя на гостя. Он вдруг очень устал, и перфоратор оттягивал руку, так что заломило плечо. — Пойдемте к выключателю, не долбать же всю стену наугад. Как-нибудь добудем вам ваши четыре дактиля.

— Нет, никаких секретов, Клавдия Клавдиевна, ничего от вас скрывать не стану. Стояк еще ничего, это он только снаружи поржавел слегка, а так крепкий, десять лет простоит. А вот краны… это, извините, труба. Надо полностью все менять. — Сложно с пенсионерами. Не верит, думает — что-то скрываю. Одним все плохо, а я скрываю, чтоб не огорчать. Другим все хорошо, «только бы прокладочку поменять, и будет как новенькое», а я скрываю, чтобы нажиться на стариках… «Прокладочку»!

И сама-то эта Клавдия Клавдиевна все лучше меня понимает — не в бутафорских железяках, ключах, прокладках, барашковых гайках и металлопластиковых трубах, а в том, чем я тут на самом деле занимаюсь. У самой, приходишь, — квартира длиннющая, комнаты не сосчитать, в конце темного коридора — не то зеркало, не то еще комната, вот где секретов накопилось, за девяносто лет-то. Но мы в чужие дела не лезем, своих не скрываем: перекроешь воду, сделаешь что полагается, поговоришь туда, потом для виду какие-нибудь гайки покрутишь или, там, прокладку ту же, резинку, заменишь — и уже понятно, что дальше говорить. «И не пью я, Клавдия Клавдиевна, ей-богу, и не предлагайте! Какой же я сантехник, раз не пью? Ну… старый».

Другой я сантехник просто. Как в техникуме и говорили: сначала без химии станешь в нужное состояние приходить, значит, водяру глушить перестанешь, а потом и особых слов не понадобится, так разбираться будешь, матюкатъся то есть не захочешь. Тогда, считай, уже настоящий другой сантехник.

— Нет, Ирина Рашидовна, никаких секретов, у меня вот на день в расписании три жильца было — у трех и побывал, никакого левака.

Зав. ЖЭКом крутит в руках негорящую электрическую лампочку, гладит ее, перекладывает из руки в руку. Говорят, давно привыкла. Говорят, из этой лампы, как Аладдин, мужей себе достает: один кончится, так она следующую лампочку потрет и…

Да черт с тем, что говорят. Все равно же она не мужей себе достает, а других электриков, с ними вон как сложно, они редкость, их в техникуме не выучить. Ну а замуж за них выходит по доброте исключительно — эти, из лампы, они же кроме электричества во всем остальном беспомощные. А уж куда она девает то, что от них остается, — это только другие сантехники знают. Потому она меня и отпустит, хоть и понимает: был, был левак, и не денежный — дала-таки в этот раз противная КлавКлавна пузыречек свежий. «Мне у нее дня три еще ошиваться. Под сотню бабуле, а она мало что краны поставить покрасивше, так еще и джакузи задумала».

— Нет, Васёк, сказал же: не-мо-гу! Никаких секретов, нормальная супружеская обязанность: Анька позарез просила, пока магазины не закрылись, — обоев, клея, плинтусов этих. И сам не рад, но вот не могу. Ну что «дядь Вась»? Жениться бы тебе, а не с дядь Васей пивко квасить. Тогда тоже каждый вечер будешь… обои покупать.

А вообще мы с ним почти ровесники, да еще и тезки, но как-то вот повелось «Васёк» и «дядь Вася» — и так пятнадцать лет уже. В разных ПТУ учились, поэтому он — один сантехник, обычный, а я другой. А разницу хрен объяснишь, не сказать чтобы обычные сантехники хуже чинили или после них ломалось, на вызовы по очереди ходим, и жалоб поровну. Ну, у них, в ПТУ-18, говорили: «Послушать большую раковину», а у нас, в ПТУ-19: «Поболтать с подземными лемурами», — разница понятна?

Самому не нравится выдумывать вот это все про обои, да еще и Аньку за глаза обидел, а она не такая. Но тем, кто из ПТУ-18, не объяснишь, что иногда надо просто походить по своему району, где трубы лежат, даже иногда вроде слышно, как там в трубах — будто маленькие лапки топ-топ-топ.

— Галочка, и не предлагай, ты же знаешь — я уже два года как завязал. Никаких секретов, просто врачи сказали: теперь после любой рюмки сразу кирдык. Сердце, сосуды — ни к черту, вся, блин, кровеносная система, я же сам сантехник, мне всю эту внутреннюю сантехнику теперь в порядке держать надо.

Это, конечно, для красного словца. В городе все наоборот: другие электрики следят за кабелями — это у города кровеносная система. Ну а мы, значит, — за движением воды. И прочих жидкостей. Это как бы нервные импульсы, нормально проходят — город правильно двигается, а если что напортачить — сразу эпилепсия.

Но Галка и сама все понимает, а водку всучить пыталась по старой привычке, у нее на ликероводочном подруга, она что-то с кое-какими бутылками делает, помечает их особо, а Галка, значит, здесь продает в минимаркете круглосуточном, они так мужиков размечают, а потом на эти бутылки наводятся и давай ночью… Не знаю что, честно говоря. И не интересуюсь.

Так что мне только хлеб и колбасу. Черт, и молоко. И сыр. И чай вроде кончался. И что там она еще говорила, черт… Самое сложное — это дома объясняться в такое время. И куда четыре часа делись?

— Анечка, солнце, никаких секретов, ей-бо, последний вызов надо было закончить — не оставлять же целый дом на ночь без воды? А потом с Васей, он тож задержался, заскочили пива выпить. — «Мда, хорошо, принял одну таки уже перед домом, с запахом нормально».

Лицо у моей Анечки сложное, но она добрая, очень старается. Во-первых, внешне как бы верит, что да, задержался, да, с Васей. Где-то поглубже изображает, что верит, как любая жена: «Завел себе кого-то, ну пусть его, сорок пять мужику, отстреляется и вернется». Ну понятно, уж моя-то Анечка непростушка, давно разгадала, что и как я делаю, и ключи мои, и гайки, и руки грязные ее не обманут.

Зато она не была бы так спокойна, если бы знала, что сон-траву прабабкину зря мне в суп сыплет, давно уже эти штучки на меня не действуют (тем более что из пузырька Клав Клавдиевны отхлебнуто для надежности), лучше бы хлороформом запаслась, раз так не терпится. Но услуга за услугу: она притворяется, что ничего в моей работе не понимает, и я тоже притворюсь, что заснул.