— Спасибо… — говорю я.

Он только улыбается мне. Коротышка с широкой самодовольной ухмылкой. Но о чем-то все еще недоговорено.

— Что? — взрываюсь я.

— В гипервселенной ничто не единично, — объясняет он. — Если ты миллиардер на какой-то Земле, значит, ты миллиардер на миллиардах других.

Я оглядываюсь на серебристое зеркало.

Он делает мне знак подойти к аппарату, объясняя:

— Богатство — вопрос удачи, Росс, а удача неизбежна.

Я собираюсь перешагнуть через красную черту, но передумываю, отворачиваюсь и говорю ему:

— Нет. Так я не могу.

— Почему? Разве тебе не интересно узнать, кто посмотрит на тебя оттуда?

И тут я говорю ему, чего хочу.

Глаза Джоэла становятся огромными, как блюдца, и он говорит:

— Черт! Почему я не додумался до этого?

Полина плакала. Об этом свидетельствуют покрасневшие глаза и опухшие щеки. Она почти вбегает в зал, обнимает меня, почти виснет на мне и, прижав губы к моему уху, шепчет:

— Ты должен пойти к врачу. Завтра же. Обещай!

— Обещаю. Твердо.

Тут она всхлипывает, смотрит через мое плечо и спрашивает:

— Это то самое?

— Идем, — говорю я ей. И беру ее за руку, перевожу через красную черту и подвожу к зеркалу настолько близко, что оно может воспринять нас во всем нашем сложном единстве — два живых уникальных организма, идущие рука об руку, вверяющие себя фантастическим безднам гипервселенной.

Легкое щекочущее ощущение, треск статического электричества, запах озона.

И внезапно зеркало начинает отражать, и мы видим, как наше отражение улыбается нам.

Одеты они не так, как мы. Черный смокинг и вечернее платье. И то, и другое не совсем привычного фасона. Но у них — наши лица, наши души. Наши собственные изумленные улыбки.

Я поднимаю руку, чтобы приветственно помахать.

И другой Росс поднимает руку таким же движением и в тот же миг.

И тут обе женщины берут машущие руки в свои и поворачивают своих мужей одинаковым сильным движением, и теперь я гляжу только на мою жену, только на нее. На ее красивое безупречное лицо. И дивлюсь простой неизбежности Удачи.

Наша постсоветская фантастика на девять десятых посвящена одиноким скитальцам. Иногда — группе скитальцев, но сути это не меняет. Идеал бездомности, странничества, неприкаянности и бесконечного личного «квеста» доминирует, в то время как идеал дома, семьи, верности, союза создающих пребывает на дальней периферии современной фантастической литературы.

Традиционное общество помещало человека внутрь целого веера взаимно пересекающихся общественных групп. Он был одновременно членом какой-нибудь гильдии (цеха), полноправным членом городской или деревенской общины, подданным (вассалом) целой лестницы сеньоров, представителем определенного этноса и определенной конфессии, носителем прав и обязанностей определенного сословия, членом семьи (рода, клана), да еще входил в какую-нибудь имущественную страту — от круга почтенных толстосумов до голи, бродящей «меж двор». Сегодня гильдий, цехов, сословий и след простыл. Всяческие общины агонизируют. Феодальная иерархия потерпела крушение несколько столетий назад. Очередь за этносами и конфессиями, они еще живы, но и над ними, возможно, восторжествует тенденция космополитического всесмешения. Во всяком случае, признаки национальной и религиозной самоидентификации на большей части земного шара стремительно размываются. Пол — и тот бредет в сторону унисекса. Что осталось? Государство и семья. В случае всемирной интеграции, которую так упорно предвещают социологи и футурологи в XXI или, в крайнем случае, в XXII веке, понятие «государство» отправится на свалку истории.

Первые признаки легче всего наблюдать по Европе. Семья — не исключение в этом ряду. С экономической точки зрения, одиночка в современном мире вполне способен всем обеспечить себя, а заодно и потомство. Религия и традиционная нравственность скрепляют семью наших дней до крайности слабо. Атомизация — это такое состояние, когда общество делится на все более мелкие группки, а потом человек остается наедине с собой, сам за себя, свободным атомом броуновского движения. Ему не скучно одному, если добрый друг Айбиэм рядом. Зачем ему семья? Такая, знаете ли, возня… К чему? Из того малого, что оставило Новому времени традиционное общество, семья — самое прочное, основа для остального. И хотя сопротивляемость ее давящему прессу деструкции колоссальна, разрушение семьи видно невооруженным глазом.

Примеров торжествующей бездомности и бессемейности — пруд пруди. Достаточно бегло пройтись по литературным кумирам прошедшего десятилетия, чтобы это стало очевидным.

Авторов и тексты, приведенные ниже в качестве примеров, вполне заслуженно относят к первому эшелону современной русскоязычной фантастической прозы. Принадлежность к идеалу дома или бездомности ничуть не должна влиять на оценку их художественного уровня. Но даже простое монотонное перечисление показывает, сколь кривая ухмылка искажает лицо нашей фантастики при слове «семья».

Романы Г.Л.Олди, при всей их подчеркнутой интеллектуальности, представляют собой безостановочный квест, непрекращающуюся «бродилку». Тут заложена своего рода философская программа: причастность высшим ценностям невозможна без поиска пути и следования ему. Именно у Г.Л.Олди романтизация странничества достигает высшей точки. Тот же «дом на перекрестке» — оксюморон. Это не дом. Дома на перекрестках не строят. Не так красиво, но точнее было бы сказать «терминал на перекрестке».

Оборотная сторона творческой программы все тех же харьковчан — тексты Андрея Дашкова. У него странники облечены тьмой высших степеней («Войны некромантов») или же превращены в беглецов без надежды на спасение («Умри или исчезни»). Персонажи наподобие Волкодава и Владигора избавлены от семьи даже лучше, чем классический Конан. Эти приговорены скитаться. Излюбленный главный герой Олега Дивова — очень сильный, одинокий и самую малость сумасшедший мужчина — иногда влюбляется. Но, во-первых, он не вылезает из экстремальных обстоятельств, а это требует максимальной личной мобильности. Женщина при нем, как правило, становится обузой, уязвимым местом. Что есть дом для такого персонажа? Дежурка в какой-нибудь военной или военизированной организации, каюта боевого космического корабля, квартира, оборудованная для максимально эффективной борьбы с любым вторжением извне. Покажите, где тут место для детской? Куда сложить игрушки?

В романе «Толкование сновидений» российский горнолыжник попробовал-таки полюбить французскую горнолыжницу всерьез и надолго. Брак — не за горами. Но и этот главный герой — плоть от плоти прежних главных героев. Он отлично знает, что ему нужно: слава, куча денег и француженка. И гораздо более расплывчато представляет себе, что, помимо самого естественного, он будет делать с женой, когда вырвет ее у жизни. Надо полагать, «обкатав игрушку», он отыщет себе новые экстремальные обстоятельства, и ему опять понадобится мобильность… Прощай, любимая!

У Александра Громова есть очень реалистичное описание современного семейного быта в романе «Шаг влево, шаг вправо». Но из такого дома следует бежать при первой возможности. Во всем корпусе русскоязычных фантастических произведений нет, кажется, ни одной столь качественной женской истерики, как в этой книге Громова. В другом романе того же автора — «Тысяча и один день» — показано общество будущего, в котором принципиально невозможна никакая семья. Мужчины просто-напросто утратили статус людей… Еще один реалистический портрет — в «Зоне справедливости» Евгения Лукина. Слегка осложненная адюльтерчиком холодная война зрелого возраста между супругами. Так застарело, что уже нет смысла что-либо пытаться исправить. У этой пары дом холоден.