На этом фоне совершенно неожиданной выглядит вторая часть романа, втрое меньшая по объему, где дается совершенно иная интерпретация событий. Ее герой — капитан N-ского управления безопасности Дмитрий, участвующий в расследовании дела «продвинутых». Причем лишь к концу романа он узнает, что одним из «продвинутых» является его двоюродный брат Максим Тачанов… С повседневной жизнью спецподразделений автор знаком плохо. Трудно, например, представить себе полковника ФСБ, который читает своему подчиненному лекцию на десять страниц о «самоорганизации в малых группах на основе коллективной идентичности» и попутно делится оперативными данными, полученными от источников в Лэнгли и Завидово. Здесь политтехнолог явно берет верх над писателем. Жанровые конструкции становятся подпорками для идей. Однако все это вполне укладывается в канон ценимой нами научной фантастики. Оставить загадку неразрешенной было бы против правил, поэтому без подробного объяснения не обойтись. Сверхспособности, описанные в первой части, не являются уникальными и могут быть развиты у любого человека. Дело в том, что компьютерная сеть последнего поколения создавалась с расчетом на использование некоторых второстепенных функций мозга, отсюда «компьютерные волшебники». На «незадокументированные возможности» существующей электроники накладывается несложная психотехника, которую один из персонажей романа походя называет «групповым зомбированием», — и вот вам весь секрет «продвинутых». Но в силу текучести кадров технология вышла из-под контроля, а применение стандартных оперативных методов не дало результата.

«С этими людьми невозможно иметь дело, — говорит полковник Самойлов. — Они не желают признавать правила логики и здравого смысла. Они говорят одно, имеют в виду другое, а делают совершенно противоположное. Они вкладывают в привычные вам слова собственный смысл и через это постоянно пытаются вами управлять».

Дабы читатель не заподозрил, что это описание относится ко всем политикам вообще, Олежкин во второй части романа густо мажет отщепенцев черной краской. Они, оказывается, поддерживают связи с бандитскими группировками, совершают нелегальные экономические операции, помогают группам влияния левацких и фундаменталистских организаций. Возможно, участвуют в распространении наркотиков. (Все это со слов полковника — который, похоже, боится сказать прямо, что именно он когда-то провалил данную оперативную разработку.) У них есть тайные боевые отряды из числа особо проверенных («особо продвинутых» — говорит Самойлов), которые воюют с местной мафией за контроль над энергосетью и пишут на памятниках похабства ко Дню Конституции. Теряющий правдоподобие монолог полковника для живости разбавлен протоколами допросов боевиков.

Негативная интерпретация полковника Самойлова и капитана Дмитрия полностью противоречит тому, что мы прочли в первой части. Выяснить, как все обстоит на самом деле, невозможно. Дмитрию остается поверить полковнику на слово. А читателю Олежкин предлагает насладиться противоречивостью и несводимостью разных интерпретаций. Одно из самых сильных мест романа — начало облавы, описанное в предпоследней главе. По городу расставлены специальные приборы, которые в медицине используются для тестирования космонавтов. Они должны фиксировать интенсивную работу мозга в «продвинутом» режиме (изгои называют свою способность «грокфис», а уполномоченный пишет просто «альфа-частота 157,5»). В местах массового скопления людей они работают с вероятностью 28 %. И вроде бы ничего еще не успело произойти — автор рассказывает про прибор, про техническую подготовку операции, но при этом мастерски нагнетается тяжелая и мрачная атмосфера, наслаиваются один на другой образы разных эпох: проверки документов у лиц кавказской национальности, Холокост, Варфоломеевская ночь, большевистский террор… Все это кристаллизуется в метафорический инвариант отношений во власти — они-то и являются главной темой романа.

«Муть-28» описывает простую технологию: доступ к аудитории шарлатаны превращают в организационный ресурс, который затем конвертируется во власть. Трудно не согласиться с выводом Олежкина о том, что формирование групповой идентичности на основе невнятных мифов, легенд и невесть откуда взявшихся традиций представляет собой рецидив фашистской политической культуры (см. эпилог). Фантастика прошлого, желавшая быть научной, имела дело с индустриальными технологиями обработки материалов. Но сегодня ведущую роль играют информационные и социальные технологии обработки сознания. Современная НФ, чутко реагируя на новшества, подхватывает эту тему.

Сергей НЕКРАСОВ

Эдуард Геворкян: В начале года, а именно на «Росконе-2001», украинский писатель Андрей Валентинов выдвинул идею о создании некоего «Союза фантастов». Помнится, в своем выступлении вы довольно-таки негативно, и я бы даже сказал — резко, отозвались об этом. Скажите, Сергей, почему в общем-то безобидное предложение харьковского коллеги вызвало ваше неприятие?

Сергей Лукьяненко: Я отозвался резко? Это ошибочное впечатление. Ведь и сам Андрей Валентинов излагал идею о создании обюрокраченного «Союза фантастов» в ироническом ключе, как бы высмеивая ходящие периодически мнения: «А не организовать ли нам Тройку или хоть подкомиссию какую-нибудь…» Причем делал Андрей это в своей манере — с абсолютно серьезным лицом, хорошо поставленным преподавательским голосом… Поэтому некоторые товарищи поверили и начали слегка волноваться. В такой ситуации не оставалось ничего иного, кроме как поддержать игру Валентинова, выступить в таком же «очень серьезном» ключе.

Нужна ли нам реально подобная структура? Не знаю. Скорее — нет. Вот если бы существовала некая коллективная собственность (дома отдыха и творчества, литературные кафе, книжные магазины) — вот тут потребовался бы какой-то управляющий, со всеми вытекающими из этого последствиями. Объединяться же просто так, по принципу «мы писатели-фантасты», бессмысленно. Во-первых — многие наши коллеги считают себя не фантастами, а турбореалистами, или инфоромантиками, или еще кем-нибудь. Они в «Союз фантастов» не пойдут. Во-вторых — есть несколько Союзов писателей, есть Союз литераторов — бюрократии более чем достаточно. Ну и в третьих — так уж сложилось, что писатели-фантасты и без того весьма тесно объединены. Постоянно проводятся конвенты — питерские «Интерпресс» и «Странник», Московский форум, с этого года — еще и московский «Роскон». Так зачем же скреплять реальные прочные контакты каким-то формальным союзом?

Э.Г.: Коллективная собственность фантастов — такое разве что в страшном сне увидишь. Представляю себе, какие начнутся битвы за хлебные должности, какие свары за финансы и какие разборки, вплоть до пальбы за право порулить. Упавшие на хорошо унавоженную почву семена могут взойти такими «цветами зла», что старые советские писательские структуры покажутся детским садиком. Однако замечу, что, несмотря на ироничное отношение к идее объединения, многие из тех, кто ее впоследствии обсуждал, все же говорили о необходимости создания некоего информационного центра, который собирал бы всю информацию, имеющую отношение к фантастике, был бы координирующим (не управляющим) органом. Но ведь есть немало таких «точек сборки» в интернете! Они конкурируют друг с другом, и это, наверное, хорошо, потому что любая монополия чревата стагнацией.

Однако перейдем от общих проблем к частным. Действительно, многие наши коллеги шарахаются от словосочетания «писатель-фантаст», как черт от ладана. В этой связи традиционный вопрос — а как вы себя идентифицируете, не возникает ли у вас аллергическая реакция, когда вас называют фантастом?

С.Л.: Я писатель-фантаст и комплексов по этому поводу не имею. Фантастика — это лишь прием, инструмент, мощный и универсальный, который замечательно помогает в работе писателя. Пользоваться фантастическим инструментарием и при этом стыдиться определения «писатель-фантаст» — глупо и смешно. Еще смешнее, впрочем, когда писатели, всюду позиционирующие себя как реалисты (того или иного сорта), пишут именно фантастику, издаются в фантастических сериях, получают призы на конвентах фантастики…