Мысли ее постоянно возвращались к лорду Брекону. Все время, не занятое помощью отцу и матери или разговорами с лордом Милборном, она думала о нем и об угрожающей ему опасности. Не раз собиралась она признаться лорду Милборну в том, какую роль сыграла той ночью, но ее останавливало опасение, что это мало что изменит. Подозрение с лорда Брекона было снято, и единственное, чего она добьется, — это обнаружит свою собственную глупость: ведь она дала себя провести столь явному проходимцу, как сэр Монтегю Риверсби.

Лежа без сна, полная беспокойства, как волны, удары которых доносились снизу, от скал, Кэролайн жалела, что не может никому рассказать о своих трудностях и попросить совета. Она была достаточно честной, чтобы признаться себе, что боится возвращаться в Лондон. Ей не хотелось снова видеть сэра Монтегю, и, хотя она не захотела сознаться в этом миссис Эджмонт, ее тревожили сплетни, начавшие ходить о ней.

Трудно было угадать, что скажет сэр Монтегю.

Вряд ли он открыл бы всю правду: тогда он выглядел бы довольно глупо. Ведь, зайдя так далеко, он упустил добычу в самый последний момент! Если он признается, его засмеют. Но в то же время он мог причинить ей вред, и Кэролайн прекрасно это знала. То, что она поехала с ним одна, после ужина, само по себе уже было таким нарушением приличий, что вызвало бы глубокое осуждение в обществе.

— Я была дурой! — громко произнесла в темноте Кэролайн. Но все же раскаяния в случившемся не было.

Не окажись она в «Собаке и утке», она не встретила бы лорда Брекона. Невозможно было думать о нем и не вспоминать его поцелуй. Это воспоминание заставляло пылать ее щеки , и в то же время ей больно было думать, что он поцеловал Зару — эту странную экзотическую укротительницу тигров — так же легко и, насколько могла вспомнить Кэролайн, с не меньшим энтузиазмом.

С его внешностью и положением в обществе в его жизни должны быть десятки, если не сотни женщин, и горько было вспоминать его слова о том, что они больше не увидятся.

В ту ночь Кэролайн узнала ревность и отчаяние, и наутро, когда она вышла попрощаться перед отъездом в Дувр с отцом и матерью, у нее под глазами легли черные тени. Родители решили, что причиной этому, как и объяснением ее апатии и печали, был их отъезд.

— Постарайся быть хорошей, Кэролайн, — попросила леди Валкэн, отводя дочь в сторону. — Мне очень неспокойно, что мы тебя оставляем, моя дорогая.

— Не тревожься, мама, — ответила Кэролайн, — поезжай, радуйся жизни и как следует выздоравливай. Если ты будешь волноваться, вся поездка окажется напрасной, а папа так ее ждет.

— Я знаю, — тихо откликнулась леди Валкэн.

В капоре, отделанном перьями, она казалась такой молодой и хорошенькой, что трудно было поверить в то, что она — мать семнадцатилетней девушки. Тридцатисемилетняя Серена Валкэн была в расцвете красоты.

Ее лицо, всегда чудесно спокойное, с ходом счастливых лет наполнялось каким-то необыкновенным светом. В этот день Кэролайн впервые взглянула на нее как на женщину, а не на свою мать, и ей стала понятна всепоглощающая любовь и гордость отца.

— Желаю тебе хорошо провести время, мама, — сказала она порывисто, — ты этого заслуживаешь. И можешь совсем обо мне не думать. Со мной ничего плохого не случится.

— Хотела бы я быть в этом уверенной, — тревожно отозвалась леди Валкэн. — Ты такая добрая, Кэролайн, но ты так похожа на отца!

— И что в этом плохого? — спросила Кэролайн, озорно поблескивая глазами.

— Качества, хорошие в мужчине, не так привлекательны в женщине, — ответила ее мать. — Когда твой отец чего-нибудь хочет, его упорство может сломить сопротивление целой армии, и ты такая же. Женщины должны быть мягкими, нежными и уступчивыми, а не смелыми, упорными, отважными и отчаянными.

— А я такая? — спросила Кэролайн.

— Да, такая, — вздохнула леди Валкэн. — Могу еще добавить: порывистая и импульсивная.

— Мама, ты несправедлива! — запротестовала Кэролайн.

— Да, дорогая! Чтобы успокоить меня, обещай, что в мое отсутствие ты будешь стараться быть только женственной. Должно же в тебе быть что-то от меня!

Кэролайн весело расхохоталась:

— Боже, мама, ты удивительная! Я буду скромной и хрупкой и постараюсь влюбиться в кого-нибудь столь же властного, как папа.

— Тебе повезет, если ты встретишь кого-нибудь, кто будет хотя бы наполовину так великолепен, как твой папа, — серьезно отозвалась леди Валкэн. Кэролайн наклонилась, чтобы ее поцеловать, и тут они услышали из холла голос лорда Валкэна:

— Серена! Ты готова?

— Пора идти, — сказала леди Валкэн. — До свидания, дорогая, пожалуйста, не забывай то, что я тебе сказала.

— Я буду по-настоящему женственна, мама, — на щеках Кэролайн появились ямочки.

Потом, стоя на серых каменных ступенях, она долго махала рукой вслед винно-красной карете, уносившейся по дороге. Стоявшая рядом с ней миссис Эджмонт утерла слезы.

— Ох, надеюсь, с ними ничего не случится, — сказала она. — Я бы и за сотню гиней не согласилась плыть на одном из этих дымящих пароходов.

— Ой, а я была бы в восторге! — воскликнула Кэролайн. — Надо быть модной и идти в ногу со временем, кузина Дебби. В конце концов, сейчас 1821 год, а не Средние века. — Испугавшись, что эти слова могли показаться слишком резкими, она взяла старую женщину под руку и добавила:

— Пойдемте обсуждать планы. Устроимся в комнате для завтрака. Там хорошо и уютно, и мы попросим, чтобы нам принесли шоколада. Я не завтракала: мне было так не по себе оттого, что мама с папой уезжают.

— Да, и я хотела бы, чтобы они остались, — вздохнула кузина Дебби.

Кэролайн позвонила, чтобы принесли шоколад, и наполнила чашки миссис Эджмонт и себе. Отпив глоток, она спросила почти мечтательно, занятая своими мыслями:

— Вы когда-нибудь слышали о лорде Бреконе?

Миссис Эджмонт быстро поставила чашку, стукнув ею о блюдце.

— Как странно, что вы меня об этом спросили, Кэролайн. Ведь только вчера, той же почтой, что и письмо от вашей крестной, мне пришло письмо из замка Брекон.

— Из замка Брекон?! — воскликнула Кэролайн, резко выпрямившись. — Кузина Дебби, с кем вы знакомы в замке Брекон?

— Я как раз собиралась вам это рассказать, милочка.

Письмо где-то у меня в ридикюле.

Она начала копаться в своей голубой бархатной сумочке и так долго не могла найти конверт, что Кэролайн с трудом сдержала возглас нетерпения.

— А, вот оно! — наконец воскликнула миссис Эджмонт. — Ну-ка, посмотрим. Да, я не ошиблась. Оно из замка Брекон, Какхерст, Кент.

— Какхерст! — воскликнула Кэролайн. — Так называется местность?

— Должно быть, — ответила миссис Эджмонт.

— Это тоже странно… — начала было Кэролайн, но остановилась. — Продолжайте. Расскажите мне об этом письме и от кого оно.

— Оно от моей очень давней приятельницы, — сказала миссис Эджмонт. — Вообще-то она дальняя родня моего мужа. Милейшая женщина и, конечно, благородного происхождения. Ее зовут Фанни Холл. Она старше меня, но ей никто не делал предложения, и, когда умер ее отец, она осталась в очень стесненных обстоятельствах. Какое-то время она служила гувернанткой, а год назад стала компаньонкой вдовствующей леди Брекон.

— И что она пишет? — нетерпеливо спросила Кэролайн.

— Она решила обратиться ко мне, — продолжала миссис Эджмонт, — потому что уходит со своего места.

По счастливому стечению обстоятельств, ее брат, отправившийся давным-давно в Индию с Ист-Индской компанией, вернулся домой с неплохим состоянием. Он хочет, чтобы милая Фанни вела его хозяйство, и вот, после долгих лет работы в домах чужих людей, она будет иметь счастье обрести свой собственный.

— Она рассказала вам что-нибудь о замке Брекон и его обитателях? — спросила Кэролайн.

— Да, она много пишет о вдовствующей леди, — отозвалась миссис Эджмонт. — Она ей предана и очень жалеет, что уходит от нее, но добавляет, что в доме есть другие люди, с которыми ей будет весьма приятно расстаться. Она пишет: «Не буду утомлять вас подробностями, дрожайшая Дебби, но хочу сказать, что сегодня некоторые получают место, предполагающее доверие и ответственность, которыми они всячески злоупотребляют: люди, которые в свете своего поведения недостойны именовать себя дамами».