Энн сказала мне, что начала слышать голоса, пока была вместе с Мертвой Головой. Такое всегда притягивало ее, но она пленилась голосами, только когда в самом деле услышала их.

Я спросил Энн, хорошо ли она провела время с Гадюками.

— О, они надоедливы. Но время прошло не без приятных моментов.

Энн хотела сказать, что голоса звучали тихо, иногда и вовсе пропадали и настигали ее, даже когда она не находилась под воздействием наркотиков. Произносились странные слова, которые ей приходилось объяснять самой себе.

Поэтому Энн покупала книги по науке о магических числах и изучала их, сидя в постели. Она изучила таро и через некоторое время даже хотела вычертить свой знак, который оказался скорпионом. Квартира, которую я всегда считал мрачной, преобразилась в логово колдуньи. Меня оставили на посту — отвечать на стук в дверь, ночью отправляться на встречу на каком-нибудь углу улицы, — она же в это время все глубже уходила в изучение волшебного озера. Я стал мальчиком на побегушках, принося из одного или другого магазина то, что Энн заносила в длинные списки, пока однажды она вполне серьезно не заявила, что ей понадобится урод, и велела мне отправиться в путь и не возвращаться, пока не удастся найти ей такого.

— Энн, почему бы тебе не бросить это? Урод, вот черт!

Но она посмотрела на меня холодными глазами, словно подводя итог всем нашим отношениям, и мне пришлось уступить.

— Я чувствую себя как Квазимодо. Зачем тебе урод? И какой именно урод?

— Урод мне нужен для церемонии, которую я хочу совершить. Я также хочу задать ему несколько вопросов. Мне нужен урод с руками и ногами, которые являются лишь декорацией. — Энн говорила голосом, в котором звучала безупречная логика, одно четкое предложение следовало за другим, словно она уже стала оракулом. Энн закончила, сказав: — Ты мой Квазимодо.

Однажды вечером она выгнала меня из дома, а мне этого хотелось избежать. Для моего выхода было еще слишком светло, и люди с правильными лицами угнетали меня. Мне хотелось зарычать на них и вцепиться им в глотки. Мне хотелось схватить каждого из них за слишком туго завязанный галстук и повесить на стропиле; схватить скрывавшиеся за ширинками члены и оторвать их; побить этих людей их же собственными ремнями. Увидев меня, им, вероятно, хотелось сделать то же самое, но только чокнутые открыто признаются в этом. Им хватило духа лишь на агрессивное «Почему бы тебе не постричься?», «Его надо отправить в зоопарк» и «Эй, заросшая рожа».

Я купил газету и быстро просмотрел блевотину, расползшуюся по нескольким первым страницам, стараясь подавить тошноту, затем разорвал ее пополам и бросил на дно корзинки для мусора. Я шел по улице, пока не оказался у магазина, где можно было купить наркотическое дерьмо, и зашел поговорить с Максом, своим другом, которого не видел с тех пор, как встретил Энн. Мы уселись на диван напротив магазина, пока его женщина обслуживала клиентов.

— Ты изменился, — сказал Макс с серьезным лицом.

— Ну…

— Ты больше не встревожен. Я хочу сказать, ты не болтаешься кругом, собираясь исчезнуть, — у тебя появились морщины.

— Ты знаешь Энн?

— Вряд ли.

— Сейчас я живу с ней.

— Много ребят живут с множеством девиц.

— Не знаешь, где мне достать урода?

— С уродами туго. Но я мог бы найти тебе карлика.

— Нет, это должен быть парень, у которого почти нет ни рук, ни ног.

— Звучит жутковато.

Я не мог найти подходящего ответа, поэтому встал и подошел к доске объявлений, которая висела на его стороне. Там висело множество объявлений чокнутых. Сиделки, астрология, сбежавшие дети (с фотографиями, разрывавшими сердце), сдавались квартиры, и вот, в нижнем левом углу висела открытка с неровными краями, казавшаяся разорванной пополам. Это была дешево сработанная открытка, на которой от руки было написано «АО Искривленные тела». Далее значился адрес, всего в нескольких кварталах отсюда.

— Как раз то, что надо, — сказал Макс, заглядывая через мое плечо. — Приходил карлик с четками и повесил эту открытку.

Я отдал ему честь и отправился в контору карлика. Вход был с фронтона магазина на авеню А, только что выкрашенный в черный цвет. Единственным указателем была еще одна открытка с неровными краями внутри дверного окошка.

Дверь открылась, стоило мне только слегка постучать по стеклу.

— Да?

Должно быть, это тот самый карлик, которого видел Макс. Он казался довольно симпатичным, хотя его волосы редели. Карлик был хорошо одет, если не сказать эксцентрично. Я смотрел вниз на его яркий череп, сиявший сквозь уцелевшие волосы, и без обиняков сказал:

— Я ищу урода.

— Какого? — Он отреагировал так, будто я покупал буханку хлеба. Я назвал ему характеристики Энн, и он пригласил меня войти. Внутри было полно досок и краски.

— Я открылся всего несколько дней назад, а помощников трудно найти. Как вы сказали, для чего вам нужен этот, как вы выразились, «урод»? Для цирка? Представлений для детей?

— Видите, мне нужен повар. Что-то вроде слуги, — соврал я.

— Для себя? — Он оторвал голову от кучи открыток, которые перетасовывал.

— Нет, нет, не для себя. Для одной леди — моей подруги. Она редко выходит из дома.

— Понимаю. У меня кое-кто есть. Старый эстрадный артист Баском Малком.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что он стар.

— Нет. Он просто опытный человек в шоу-бизнесе — он начал с пяти лет, насколько мне известно. Ему сейчас перевалило за тридцать. Похоже, на последнем месте он продавал протезы.

Он проводил меня до двери, и я, выходя на улицу, погладил его по голове.

— Спасибо, — крикнул он мне вслед. — Большинству таких, как я, это не нравится, но от этого я смотрю на людей добрее!

У меня был адрес Баскома Малкома — меблированные комнаты в верхнем Бродвее — и информация, что он только что влюбился в одну женщину, которая живет с ним. Я пробовал дозвониться до Энн и вспомнил, что телефон отключили. Она все равно не ответила бы.

Его жилище находилось на Бродвее, на 90-й улице на первом этаже гостиницы, из которой не дано выбраться в случае пожара. Я представил, как Баском Малком каждый день скачет вверх по лестнице к своему жилищу, словно пасхальный кролик, перекинув авоську через руку. А может быть, новая любовь тащила его вверх под одной рукой?

Женщина, открывшая дверь, очень беспокоилась о его уединении. Она затворила за собой дверь и встала передо мной, одетая в банный халат, под которым у нее ничего не было. Она знала, как говорить грудями, и я жадно слушал.

«Послушай, — говорил ее левый сосок, просовывая свой язык через ткань, — я хочу, чтобы ты ущипнул меня». А ее правый сосок сказал: «Любовник, позаботься о нас обоих». К сожалению, женщина тоже умела говорить еще громче сквозь испорченные зубы.

— Баском не станет разговаривать ни с кем из департамента полиции или газет, — сообщила она мне. Это была толстая, краснощекая баба, но в свое время она явно добивалась успеха.

— Видите, я не отношусь ни к тем, ни к другим.

— Я так и знала. Вам не надо было мне это объяснять, — сказала она, понизив голос. — Я сказала так ради Баскома, чтобы он не посчитал меня плохой работницей. Вы похожи на писателя… или вроде этого.

— Я не писатель. У меня есть работа для мистера Малкома. Мне можно поговорить с ним?

— Что за работа? О, надеюсь, нечто такое, что приносит много денег. Нам очень нужны деньги. Бедный Баском подумывает о самоубийстве, хотя мне неприятно говорить так. Это мне укор, понимаете?

Женщина перешла на шепот. Я решил, что лучше поговорю с ее сосками. Халат приоткрылся у ее бедер, и я уставился туда, думая об удовольствии. У нее было печальное лицо, но я предпочел замечать не это, а обращать внимание на приятные части ее тела. Такого рода перепады настроения стали частью образа жизни, который я бросил ради нового века.