— Бабенка тут ни при чем, — заявил появившийся на площадке майор, — В комнате обнаружены знакомые следы. Та же рифленая подошва и тот же сорок третий размер. Следы четкие, пыльные. Какое-то время этот тип стоял за столом лицом к двери, откуда предположительно и прогремели выстрелы.

— Выстрелы не гремели. Мы бы их услышали, — с обидой возразил Копылов.

— Что еще, Ваня? — спросил майора Марецкий.

— На столе стояли четыре чашки, а трупов только три. Осколков много, но вот ручки от чашек не побились, а их четыре. На окурках три цвета помады, сорт сигарет разный. А у Зайцевой губы не накрашены. Значит, отсутствует женщина, у которой губы накрашены перламутровой помадой темно-вишневого цвета. Курит коричневые сигареты «Море».

— Я же говорил! — оживился Копылов. — Помню я ее. Когда входила, не знаю, возможно, сразу после прихода Зайцевой. Прошмыгнула какая-то дамочка. Не успел засечь, отвлекся. Но без четверти четыре такая выходила. Очень эффектная дама, лет сорока, шляпкой пол-лица загорожено. Одета необычно. Шарф через плечо перекинут, платье тоже темно-вишневое. Ткань такая облегающая. В общем, одно могу сказать: в метро такую не встретишь. Но лица я не запомнил — она слегка склонила голову, прикрывшись полями шляпы.

— Похоже на сладкую парочку, — усмехнулся подполковник. — Один работает, а баба на подхвате. Но она обычно к делу свидетелей привлекает, а тут ушла.

— Свидетели ей нужны, чтобы Журавлева подставить, а его здесь не было. В этом вся штука.

— А ботиночки, Степа? Что скажешь?

Марецкий приоткрыл дверь квартиры и крикнул:

— Слава, войди сюда! — Повернувшись к Самохину, он добавил: — Странная история, Коля. На улице дождь идет, а на ботинках пыль. Он что, их специально на пороге переодевает вместо тапочек?

— Дождик с двух часов начался, — подтвердил Копылов.

— Может быть, он их в подъезде поджидал? — спросил Самохин. — А когда они собрались, то и нагрянул.

— Светиться он не станет.

На площадку вышел капитан.

— Вот что, Славик, возьми фонарь и Коршунова с собой, и осмотрите подъезд и чердак. Там пыли должно быть больше, чем где-либо.

— И я с вами пойду, — сказал эксперт. — Фотографа тоже не мешает позвать, а то вы там все мне затопчете.

— Правильно, Ваня, действуй.

Группа из четырех человек отправилась наверх.

— Вот что я добавить забыл, — мялся Копылов. — После того как Зайцева вернулась с рынка, буквально минут через десять она плотно закрыла окно комнаты.

— После того, как дамочка прошмыгнула?

— Пожалуй, так.

— То-то я смотрю, что в комнате так душно, — заметил подполковник. — В такую погоду устраивать в квартире курилку, да еще окна прикрыть. Странно.

— Значит, ее попросили это сделать.

— И что ты за человек, Степа? — удивился Самохин. — Ну тут же все черным по белому написано. Ботинки принадлежат Журавлеву, бабы тоже. Ну кого бы они впустили, кроме него? Вызвали к себе, чтобы кастрировать, а он с ними не согласился и пристрелил свидетелей. Кому еще нужно убивать женщин, с которыми спал только один мужик? Ты же видел фотографии.

— А их, по-твоему, тоже Журавлев принес? Похвастаться. Мол, вас много, а я один. Давайте жить дружно одной семьей. Убийца очень ловко использует Журавлева с единственной целью: заставить нас поверить в то, что, кроме Журавлева, никто этого сделать не может. Ладно, давай остановимся на том, что убийца Журавлев. Убедил. Но почему бы не прокрутить другие версии, чтобы потом не оказаться в тупике. И прошу тебя: не пори горячку. Сейчас приедут с Петровки и из прокуратуры. Не козыряй фотографиями. Если они так же, как и ты, вцепятся в Журавлева, уже других версий не останется. Мы сами его найдем, а высокое начальство пусть другие варианты разрабатывает. У них возможностей во сто крат больше, чем у нас. Им и карты в руки. А сдашь ты им Журавлева — они и искать-то никого не станут.

— А завтра еще пару баб пришьют, — обозлился подполковник. Глянув на лейтенанта, он рявкнул: — А вы чего тут болтаетесь без дела? Живо обойдите все квартиры и проверьте, все ли дома из тех, кто входил в подъезд, — пенсионеры, кавказцы, дети. Кого видели из чужих. Может, он в подъезде баб караулил? Живо, вперед!

Копылова и Глушко как ветром сдуло.

— Ты чего-то мудришь, Степан. Зачем ты потребовал, чтобы я машину Журавлева к его дому поставил? Или ты знаешь, где он скрывается?

— Знаю, Коля.

— Тебе мало трупов? Ты чего выжидаешь? Журавлева надо брать.

— Мы его похороним, а потом найдем убийцу. Слежка за женщинами ничего не даст. Они непредсказуемы. Захочет — уйдет, захочет — послушает. Их даже страх не берет. И убийца знает, как их выманивать.

— Ты чего, парень, остаканился уже? Кого похороним?

Их беседу прервали. Лейтенант Коршунов спускался вниз.

— Несу вам рождественские подарки, господа начальники.

В одном целлофановом пакете лежало оружие с глушителем, а во втором, поменьше, — листок бумаги.

— На чердаке нашли? — спросил Марецкий.

— Да, ребята там потеют. Света побольше просят. Следы от рифленых подошв в обе стороны ведут. Убийца проходил через пятый подъезд, поэтому его никто не видел.

Он подал пакеты майору.

— Именной, с обратным адресом. Револьвер системы «наган», четыре пули выпущены, гильзы в барабане. Следов нет. Майор просил не вскрывать. Глушитель самопальный, нарезка на стволе свежая. А главное, гравировка: «Сергею Журавлеву за отличную службу от Бурденко».

— Кто такой Сергей? — спросил Самохин.

— Отец Вадима Журавлева, известный прокурор, потом судья, а Бурденко был когда-то генеральным прокурором Советского Союза. На Нюрнбергском процессе выступал. Год назад отец Вадима погиб.

— Тебе и этого доказательства мало? — возмутился Самохин.

— Наоборот, только подтверждает мою теорию. Убийца крутит нас за нос как хочет. А с другой стороны, оставляет свои следы и оружие убийства. Окровавленный нож бросил в собственной машине. Отпечатки стер, а кровь оставил. Теперь теряет револьвер своего отца, но не забывает вытереть отпечатки.

— Погоди, Степан. Отпечатков и быть не должно, если он работал в перчатках.

— А как, по-твоему, должны среагировать женщины на присутствие своего любовника в перчатках? Руки замерзли в квартире? А потом, ты ведь видел точность попадания пуль. В Зайцеву он стрелял с трех метров и попал в переносицу, другой — в сердце, третьей — в мозжечок. Ювелирная работа, а Журавлев с одного метра в баобаб не попадет. Это тебе любой из его бывших коллег в московской прокуратуре подтвердит.

— Что там в записке? — раздраженно спросил подполковник.

— Распечатка на компьютере — пять женских имен. — Коршунов начал читать: — Кира Каверина. Дальше идут все данные, адрес, место работы, телефоны. Потом Полина Тучина. Против этих двух стоят галочки. И еще три имени: Антонина Зайцева, Галина Ростоцкая и Вероника Уварова. И опять со всеми данными.

— Понятно. Значит, третью женщину зовут Галина Ростоцкая. Иди-ка, лейтенант, за Славой и езжайте с капитаном по адресам. Ты — домой к Уваровой, а он — к Ростоцкой. Может быть, кто-то знает, как они попали сюда. Опросите соседей.

— Понял.

— А улики верни Ивану.

— Понял.

— Действуй.

Самохин закурил. Перемещая беломорину из одного угла рта в другой, он продолжил:

— Что-то ты знаешь, Степа, и скрываешь. В одном могу с тобой согласиться: слишком наш преступник рассеянный. И все-то он теряет и оставляет нам стрелки и указатели, а сами преступления выполняет виртуозно. Но почему мы должны проходить мимо фактов? Наша задача в первую очередь остановить маньяка, прекратить серию убийств, а потом копаться в деталях. А для этого Журавлева надо найти и посадить.

— А он уже сидит.

Подполковник открыл рот, но ничего не сказал.

— Я арестовал его вчера днем. Кстати, на нем модные мокасины на гладкой кожаной подошве. А теперь, Коля, нам придется думать, что предпринять, чтобы поймать настоящего убийцу. Хочешь того или нет, а Журавлева придется отпустить.