— Вы все говорить горазды. Как я могу проверить?… Но я же тебе сказала: было не было — какая теперь разница? Теперь ты — мой, а я — твоя, понял? Я сколько хочешь твоей буду. И день, и вечер, и ночь…

Она все крепче и жарче прижималась к Сергею всем своим прекрасным молодым телом, мягко, но настойчиво добивалась ответных его ласк, вытесняя и словами, и нежными прикосновениями его робость и неумелость. Она видела, что ее старания уместны, потому что Сергей действительно не знал, как обращаться с женщиной, и она у него была первой. Она шептала ему на ухо какие-то глупые, никчемные слова, сами по себе эти слова смешны и, может быть, нелепы, но они хороши именно в такие минуты, значимы и нужны, ибо передают глубину и чувственность переживаний. Светлана говорила и говорила, а ласковые ее руки не знали покоя; каждой клеточкой распаленного тела поощряла она все более смелые касания рук Сергея, заставляла и его говорить, не молчать, втягивала его в водоворот неуемной, безоглядной страсти, решив для себя: пусть парень познает все сразу и сполна, и этим она оставит о себе благодарную и щедрую память.

Град нежных, безумных слов обрушился на нее, она никогда не слышала их в таком количестве, даже не знала, что обыкновенные «лапушка» или «родненькая» так сладки и неповторимы именно в эти мгновения, что звучат они как-то по-особенному прекрасно. Сергей, с каждой секундой приобретающий уверенность, находил все новые и неожиданные слова, и они звучали точно музыка, потому что были искренними, шли от души.

Ее ласки оказались не напрасными, но Сергей все же очень волновался и переживал новизну ощущений, и в первый раз у них вышло не очень хорошо. Светлана, отдыхая, лежала на руках у Сергея. Она не была удовлетворена только что случившейся торопливой и неловкой близостью с парнем, и теперь осторожно, стараясь не обидеть его мужское самолюбие, поясняла, как ему следовало действовать.

И она добилась своего. Распаленное ее тело получило наконец удовлетворение. Затем, остывая, они лежали друг возле друга, молчали, а Светлана, прикрыв глаза, тихо и радостно улыбалась.

— Ты простил меня, Сережа? — спросила она.

— Я разве тебя в чем-нибудь обвинял?

— Нет, но… — она приподнялась на локте.

— Ты сейчас стала мне женой, Света.

Она снова легла. Смотрела в небо, заметно уже потускневшее, поблекшее в уставших лучах вечернего солнца; дохнуло свежим, с реки видно, ветерком, откуда-то взявшаяся белка смотрела на них живыми любопытными бусинками-глазами с высокой сосны, потом, будто рыжий язык огня, метнулась вверх, пропала в зеленой кроне дерева.

— Давай подадим заявления в ЗАГС, Светик, — сказал Сергей, — Я сегодня же скажу об этом своим родителям.

Светлана встала, принялась одеваться.

— Сережа, — сказала она, уже расчесывая волосы, склонив голову набок. — Ну чего ты спешишь? Зачем? Чувствуешь себя обязанным, что ли? Ну, подумаешь, случилось у нас… И ты, и я этого хотели, мы же молодые.

Он подошел к ней, взял за плечи.

— Не говори так, не надо.

— Да нет, я говорить буду, — упрямо сжала она губы. — И Юлька у меня на руках, и… Нет, не надо.— Голос Светланы дрогнул. Она колебалась какое-то мгновение, потом все же решила: надо все сказать Сергею до конца — и о своем сегодняшнем намерении «отблагодарить» его и тем самым повиниться, и о чужом для него ребенке (рассказать о том, как мучается Нинка), что она, Светлана, по сути, нечестная женщина, дала себя втянуть в нехорошие дела на заводе… Но как все это расскажешь, какими словами? Нет, у нее все же не повернется язык лить на себя грязь. Да и рискованно: отец у Сергея не какой-нибудь инженер. И Зоя Николаевна ей не простит, это уж точно. Что делать, не сложилось у них с Сергеем. Парень он, конечно, хороший, но…

— Это Ахматова, — вздохнула Светлана. — Поехали, Сережа, ужо темнеет.

— Светик, скажи всю правду, прошу!

— Всю правду? — она покачала головой.— Да ну, Сережа, зачем она тебе? Правда в моей нищете и несчастьях.

— Погоди, но ты ведь работаешь…

— Ну и что, что работаю? Нас двое, не забывай, Это ты — сынок обеспеченных родителей, ни в чем не нуждаешься, наверное, все у тебя есть.

— О чем ты говоришь, Света? Зачем?

— А затем, десантник ты мой милый. Не надо больше меня встречать у садика. Я перед тобой виновата, совесть меня мучила. А теперь полегче. Пожалела тебя. А ты не жалей, Сережа. И забудь обо мне. Путану ты любил.

— Какую путану?! Что ты наговариваешь на себя?!

Светлана, полностью уже одевшаяся, закинула сумку на плечо, усмехнулась:

— Может, и не совсем путана. Это даже романтично звучит. Как интердевочка. А просто проститутка… Нагрешила я, Сережа. И мне перед тобой стыдно. Чистый ты парень, видишь, даже женщина у тебя первая, Хватит! Поехали.

Было довольно темно во дворе, мотоцикл гулко протарахтел в пустоте и стих. Сергей молча, с отчаянием смотрел на Светлану, ловил ее взгляд, а она, легко соскочив с сиденья, торопливо и сухо чмокнула его в щеку, сказала решительно: — Все, Сережа, прощай!

Он хотел что-то сказать, вытянул к ней руки, но Светлана резко повернулась, пошла к своему подъезду — цокали, молоточками били по асфальту ее каблучки.

Работу на «Электроне» Андрей Воловод делал с тревожным сердцем. Позиция Битюцкого была непонятной, на завод он посылал его без каких-либо особых инструкций и вроде бы с неохотой, в глазах Альберта Семеновича легко читалось: вот если бы не чекисты, можно было бы и не лезть на «Электрон». Стоит ли принимать в расчет какие-то ложные сигналы, сигналов этих в наше время пруд пруди, все куда-то сигнализируют, пишут, требуют… Короче, хотя Битюцкий и послал его на завод, но каких-то результатов не ждал, это Воловод понял четко. То ли сомневался в них, то ли вовсе не жаждал их иметь. И в этом была для Андрея загадка. С другой стороны, Битюцкий по мог ему приказать: чтоб ты мне, капитан, обязательно раскрыл преступную группу. Или наоборот: смотри, глубоко не копай, не нужно. Ясно одно: он должен провести соответствующую проверочную работу, а уж остальное… Одну темную бляшку на своей совести он уже имеет — это прошлогоднее задержание бабенки с «Электрона», невозбужденное уголовное дело. Хотя он и подчиненный Битюцкого, а все же… Да, вляпался он в зависимость к Альберту Семеновичу, вляпался. Если б не квартира, долг… Хотя и вернул уже почти все, а все равно, принципиальность в служебных делах как-то не с руки проявлять. У Битюцкого свой счет, сразу на личности переходит. Я тебе, дескать, Воловод, помог, а ты мне вот чем платишь, нехорошо. Конечно нехорошо. Куковал бы он, Андрей, до сих пор в милицейском общежитии, а там мужики и по пять, и по шесть человек в комнате живут. Сейчас же — сам себе хозяин и господин, и отдохнуть и поработать, никто слова не скажет. Квартира есть квартира.

Андрей вздохнул, поглядел в окно, на скучный заводской пейзаж (отсюда было видно лишь переплетение каких-то толстых труб да обшарпанную кирпичную стену с метровой надписью: «НЕ КУРИТЬ! ГАЗ!»), снова взялся за документы.

Проверку бухгалтерской документации в этот раз он решил все же сделать попридирчивей. Бог с ними, с мыслями, работа есть работа, ее нужно сделать хорошо. А там видно будет. Если он какую-нибудь ниточку нащупает, а ниточка потянет клубок — доложит в первую очередь Битюцкому, посоветуется с ним. Альберт Семенович, вероятно, свяжется с Русановым, расскажет ему о результатах проверки, пусть чекисты делают вывод.

«А если Битюцкий ничего не скажет чекистам? — спросил себя Воловод. — Тогда как?»

«Ну что ты, Андрей? — урезонил он свое второе «я».— Скажет — не скажет… Ничего еще не сделал, а мучаешь себя такими вопросами. Твой долг не только проверить сигналы о хищении золота, но и сообщить начальству. В данном случае проверкой мы занимаемся совместно с госбезопасностью. Значит, я обязан доложить о ее результатах и Битюцкому, и Русанову».