В ворота снова застучали, на этот раз сильнее, нетерпеливее.

Валентина вышла на крыльцо, испуганно крикнула в сырую, слякотную ночь: «Кто там?», не в силах справиться с собой, унять дрожащие, чужие какие-то руки.

— Валентина! Позови-ка Анатолия! — раздался из-за забора голос Сапрыкина. — Машина у меня недалеко застряла, не могу выбраться.

«Значит, сегодня», — сказала она себе. Механически, словно заводная кукла, прошла в спальню, стала тормошить Анатолия, и в какие-то мгновения не чувствовала своих рук и ног, словно это были какие-то ее отдельные, живущие сами по себе части, то отмирающие на доли секунды, то снова оживающие.

— Толик!… Толя, проснись, слышишь?

Рябченко с трудом пробудился, поднял от подушки взлохмаченную голову, спросил недовольно, хрипло:

— Чего ты?

— Семен рядом с нашим домом застрял, не может выбраться. Помочь просит.

— Как это он среди ночи тут очутился?

— А пес его знает! У него родня неподалеку живет, может, от них… Я не спросила.

— Ну щас, погоди… — он потянулся. — Дай попить, во рту пересохло.

Анатолий стал неторопливо, сонно одеваться, а Валентина суетилась возле него — то кружку с водой принесла, то пуговицы на рубашке взялась застегивать, то помогла ему управиться с брючным ремнем.

— Ты недолго… там, Толик… ладно? — у нее легонько стучали зубы. — Семен, поди, пьяный, потому и завяз… И принесла его нелегкая, я уж ложиться собралась.

— Ты чего это трясешься? — спросил Анатолий, закуривая.

— Да выскочила на крыльцо… — она дернула пальцами легкий свой халат. — Что там эта тряпка? Голая, считай. Вот зуб на зуб и не по… не попадает… Ну иди, Толик, иди. Ждет он.

Валентина постояла на крыльце, глядя, как Анатолий неспешно шел к калитке, как медленно открыл ее, шагнул в ночь…

Потом со сдавленными до ломоты челюстями вернулась в дом, закрылась на все замки. Взялась было подметать пол в кухне, но веник валился из рук…

Подошла к серванту, дрожащей рукой налила в фужер водки, выпила залпом. Стояла оглушенная, ненавистная и омерзительная сама себе.

— Ну вот и все, Толик, — сказала Валентина, глядя в черное, мертвое окно. — Ладно мы с тобой жили, неладно — бог рассудит. Прощай!

…Анатолий, зябко подергивая плечами, вышел из ворот на улицу, огляделся — где же Сапрыкин? Вскоре он разглядел в глубине Тенистой знакомую «Волгу». Машина Семена стояла несколько боком, одним колесом в луже, но как он все же умудрился застрять? Пьяный, не иначе. Вечно Семен с глупостями к нему обращается, не нашел другого времени для гуляний.

Рябченко поднял глаза к небу — ночь стояла темная, холодная. Ни зима, ни осень, а черт знает что. Вроде и снег вон лежит, а под ногами слякотно, скользко. Мороз бы лучше прижал, высушил… А спать хочется — ужас! Ведь второй час ночи, он глянул на часы, когда выходил из дома. Так хорошо заснул! Теплая, мягкая постель, тишина. А здесь… б-р-р-р-р…

Дверца машины распахнулась. Семен, явно выпивший, сидел за рулем, курил. На заднем сиденье, развалясь, покуривал Генка Дюбель. По виду трезвым его тоже не назовешь.

— Чего это ты так рано спать завалился? — игриво-весело спросил Семен, и Анатолий понял, что его просто позвали выпить и потрепаться, бесцеремонно выхватив из постели. Он шагнул было назад, но Генка вдруг ухватил его за рукав куртки, потянул в машину.

— Тебе же говорят: садись, выпьем! — с трудом ворочая языком, сказал он.

Рябченко не понравилось, как с ним обращаются, он оскорбленно дернул плечом, высвобождаясь из цепких рук ненавистного ему человека, но Семен, добродушно посмеиваясь, предложил:

— Садись, садись, чего дергаешься! Давай прокатимся. Водка у нас есть, ночь длинная, выспишься.

— Да какие катания, Семен?! Завтра на службу. Подъем в шесть ноль-ноль. Тут и осталось-то…

— Тебе же говорят, прапор: не спеши! — косноязычно, с угрозой произнес Дюбель. — К тебе друзья приехали, а ты нос воротишь. Тебе что, наша компания не нравится, а? Брезгуешь, да?

— Мужики, да что вы в самом деле! Второй час ночи, вытаскиваете меня из кровати…

— …от теплой бабы отрываете, — подхватил, ухмыляясь, Генка. — А я вот тоже отдыхал… хе-хе, от легавых прятался. А тут Семен приехал. Хочешь, говорит, выпить и прокатиться? И я не стал кобениться, человек простой и доступный. Потом про тебя вспомнили. Я и говорю: поехали лучшего друга проведаем… Ха-ха-ха! На, выпей!

Дюбель подал Анатолию початую бутылку водки, тот, чтобы отвязаться да поскорее уйти домой, хлебнул из горлышка, а «Волга» тем временем рванулась вперед, через глубокую обширную лужу, замельтешили в окнах спящие дома Тенистой.

Некоторое время все в машине молчали, и тяжелое это, угрюмое молчание встревожило Рябченко — он понял наконец, что мужики что-то задумали.

— Куда мы едем, Семен? — с тревогой в голосе спросил он.

Сапрыкин, выруливший уже на магистральную пустынную улицу, по привычке глянул в зеркало заднего вида, пытаясь, наверное, рассмотреть лицо Анатолия, но в машине было довольно темно — что там увидишь?! Мотающаяся от толчков голова Дюбеля, бледное, испуганное лицо Анатолия.

Семен сплюнул в приоткрытое, свистящее мокрым ветром окно.

— Что ж ты, прапор, заложил нас, а?

— Как, то есть, заложил? О чем ты говоришь, Семен?!

— Да так. Дома грозился, что к ментам пойдешь, все про нас расскажешь. На завод из БХСС явились, ищут чего-то… За Генкой гоняются. Бедному парню из дома пришлось уйти, прячется сейчас.

«Валентина! Валентина все им выложила! — лихорадочно думал Рябченко. — Чего было и не было. А эти по пьянке решили проучить меня. Зачем же я, дурак, вышел, сел в машину?! Надо было сразу повернуться и уйти. Да и теперь еще не поздно…»

— Останови, Семен! — нервно сказал он. — Некогда мне с вами раскатываться, ночь на дворе. Поговорим завтра, на трезвую голову.

— Да мы и сейчас не пьяные, с чего ты взял! — хмыкнул Сапрыкин. — Машина видишь как идет… А ты, подонок, заложил нас всех. И это тебе так не пройдет.

— Если и были у нас какие разговоры дома, то… я никуда не ходил, Семен! А Валентине говорил, да: бросай! Хватит. И тебе хватит, Семен. Машина, дом громадный… чего еще?

— А мне? — подал голос Дюбель, и в реплике этой звучала плохо скрытая издевка. — И я хочу «Волгу» и дом. Или хотя бы «Жигули», как у тебя, прапор. Мразь! — и локтем саданул Анатолия в бок.

Рябченко охнул от неожиданности и боли, схватился за скобку на дверце, рванул. Дверца открылась, но в ту же секунду Генка шарахнул его чем-то острым в висок, и Анатолий кулем повалился на сиденье…

Дня через три в Промышленный РОВД пришла заплаканная, с измученным лицом женщина, назвавшаяся Валентиной Долматовой, работницей производственного объединения «Электрон». Сдерживая рыдания, она рассказала дежурному, капитану Калюжному, что муж, Анатолий, ушел из дома на службу и не вернулся. Она навела справки в воинской части, обзвонила друзей и знакомых, спрашивала у соседей-рыбаков (Анатолий любил рыбалку), ходила даже в прежнюю его семью, где у него растут две дочери, но никто ничего о нем не знает. Нет его и в больнице «Скорой помощи», обращалась она и туда, звонила в морг…

— А почему вы сказали, что он «любил рыбачить»? — переспросил Калюжный, заметив при этом, что лицо женщины напряглось.

— Ну… а как говорить-то? — Долматова поправила на груди красный мохеровый шарф, заняла нервные белые руки пустяшным делом — перекладывала кожаные коричневые перчатки с одного места на другое. Сидела она за столом, напротив капитана милиции, — рослая, кареглазая и черноволосая женщина, в добротной дорогой дубленке, о которой Калюжный невольно подумал: «И где только люди такие вещи достают?… Моей бы Ленке такую».

— Вы так говорите, Долматова, о своем муже… в прошедшем времени. Ушел, рыбачить любил… Как будто его уже нет в живых.

— Да бог с вами, что вы! — Валентина взмахнула мокрыми крашеными ресницами, в ее глазах появился откровенный страх. — Сама думаю… что случилось-то? Три дня прошло, я уж измучилась вся. Ни звонка, ничего.