— Выпивал он, нет? — интересовался Калюжный, доставая из стола бумагу и пробуя на полях газеты шариковую ручку.

— Как вам сказать… Выпивал, конечно. Иногда и сильно, чего греха таить. Как все мужики. Кто из вас откажется, если поднесут, — усмехнулась Валентина.

— А работал где? В какой должности?

— Военный он у меня, прапорщик. Складом заведует.

Калюжный покивал в раздумье большелобой головой, поглядел в окно, где с ревом и на большой скорости промчался самосвал, оставляя за собой снежный вихрь, поморщился. У капитана ныл зуб, он терпел, не шел в поликлинику, последние три дня почти ничего не ел. Три дня нет дома и мужа этой зареванной красотки. Поругались, наверное, он и дал деру. Тем более что выпить любит, другая семья есть. А может, еще какая зазноба нашлась… А черт, придется, видно, идти рвать, зуб никак не успокоится.

— А дети у вас есть? — спросил Калюжный, так и не добившись толку от ручки — не писала она, хоть лопни.

— Детей нету, — вздохнула Долматова. — Вдвоем живем.

— Так-так,— протянул капитан, ответив на чей-то телефонный звонок и наладив наконец ручку. — А каким он складом заведует?

— Толя-то? — Долматова наморщила лоб, словно припоминала что-то трудное, далекое от ее понимания. — У него там, в части… Я и не знаю, как сказать. Говорил, что патроны и автоматы солдатам выдает. Ну, И офицерам тоже. Ой, знаете, мне, бабе, не интересно в такие дела лезть. Он раз сказал, а я больше не спрашивала. Да он предупреждал — никому, мол, не болтай. Служит и служит, портянками заведует.

— Конечно, оружие есть оружие, — спокойно согласился Калюжный, машинально поправляя на правом боку тяжелую кобуру и поднимаясь из-за стола. Роста он был небольшого, сухощавый, с тонкой, юношеской фигурой, щегольски обтянутой милицейской формой. Капитан положил перед Долматовой бумагу и ручку, велел написать на имя начальника заявление, спросив при этом: а интересовались ли Анатолием Долматовым с работы, то есть из части?

— У него своя фамилия, Рябченко, — сказала Валентина. — Мы не регистрировались, так живем… А из части спрашивали, как же. За ключами из склада приезжали. Я им под расписку отдала.

— Так вы же сказали, что муж ушел на службу, значит, и ключи с собой брал?

Валентина слова теперь произносила осторожно.

— Про ключи я вам ничего не говорила, я про них не знала. А про мужа я думала, что он на службу ушел. Куда ж еще? Я к семи на работу хожу, а он к восьми. Пришла с завода, а его нет. И так три дня.

— Ладно, понятно. Пишите, Долматова. Когда ушел муж, при каких обстоятельствах, то есть не было ли ругани у вас дома, в чем одет-обут. Фотографию нам потом принесите.

— Фотографию я взяла, — Валентина порылась в сумочке, подала. С глянцевой картонки смотрела на капитана Калюжного счастливая пара: она, Долматова, и русоголовый простодушный прапорщик, нежно обнявший жену.

— Это мы через год, как сошлись, — пояснила Валентина и промокнула платочком набежавшие слезы.

— А к родственникам, случаем, он не уехал? — продолжал уточнять Калюжный, разглядывая фотографию, невольно завидуя бравому этому прапорщику — хороша была на фотографии Валентина Долматова, чертовски хороша! Спокойный и счастливый взгляд, высокая, искусно уложенная прическа, красиво очерченные полные губы, медальон-сердечко на открытой груди. От такой голову потеряешь!

— Родственники далеко у него, аж на Дальнем Востоке, — она махнула перчатками. — Да вещи все дома, товарищ капитан, и чемоданы, и белье. Нет-нет, он здесь где-то, в городе.

— Ну тогда что же вы горячку порете? Придет. Мало ли бывает в семье — поругались, поспорили крепко. Тем более что у него дочки есть. Или влюбился в кого-нибудь…

Калюжный понял, что пошутил неловко, обидно для женщины, извинился. Стал заверять Валентину, что просто так человек, тем более военный, не может пропасть, произошло какое-то недоразумение, муж вернется, не переживайте так…

— А другой фотографии у вас нет? — спросил он. — Чтобы он один был. И желательно — нецветная.

Валентина ответила, что есть, снова, щелкнув замочком, порылась в сумочке, и капитан заметил, как дрогнули ее пальцы, когда она подавала новую фотографию, где Анатолий Рябченко был спят в той же форме прапорщика, с двумя юбилейными медальками на груди. Калюжный привычно подумал: зачем это женщина подала сначала семейную, счастливую фотографию, а потом уже эту? Однако подозрительность свою он умерил — не к месту она, женщина вон с ума сходит, переживает, а он…

Пока Долматова писала, Калюжный отвечал на телефонные звонки, послал двух сержантов к Дворцу культуры шинников, где, судя по звонку, назревала драка, потом по рации вызвал какого-то Тимохина, велел ему ехать также к Дворцу шинников.

«Рябченко этот не иначе как загулял, — позевывая, размышлял Калюжный, время от времени поглядывая на склоненную голову Долматовой в коричневой норковой шапке. — Бабенка, судя по всему, с характером, палец ей в рот не клади и перечить не смей. Хоть и плачет сейчас, и платочек из рук не выпускает, а прапорщика своего она мордовала. И врет она, что не ссорились накануне, по глазам видно, что врет. Выжила мужика из дома, а теперь по милициям бегает. С другой стороны — не зарегистрированы, вольные люди. Хочешь — живи, не хочешь — иди. Странно… Впрочем, чужая душа, как известно, потемки. Но не получилось бы как у Чехова, в «Шведской спичке»…»

Калюжному однажды досталась подписка на сочинения Чехова, теперь он получил все двенадцать малиновых томов классика, половину из них уже осилил, в основном в отпуске, и приключения корнета Кляузова еще свежо веселили его. Да, оказываться следователю в дурацком положении… Хм-хм.

Потом он читал написанное Долматовой, подчеркнув для себя, что на «Электроне» она тоже заведует каким-то складом. В одной семье — два заведующих складами… Интересно.

— Хорошо, Долматова, идите, — сказал Калюжный. — Мы вас вызовем, если что прояснится. И вы нам позванивайте. Вдруг муж ваш заявится.

— Поняла,— кивнула Валентина, удерживая на лице прежнюю скорбь. — Обязательно позвоню!

И снова в руках Виктора Ивановича оперативные сводки из милиции. Он привычно скользил глазами по машинописным строкам сообщений: «Двое неизвестных в половине первого ночи совершили разбойное нападение на гражданку Тарарыкову, вырвав у нее из рук сумочку… Гражданин Григорьев, 27 лет, без определенного места жительства, проник на квартиру к пожилой женщине, забрал у нее деньги и драгоценности… Трое неизвестных сели в машину к гражданину Ведякину, пригрозив обрезом, выбросили его из «Жигулей»… 6 декабря 1990 года в Промышленный РОВД обратилась с заявлением гражданка Долматова В. В., которая сообщила, что три дня назад ушел из дома и не вернулся ее муж, Рябченко Анатолий, прапорщик Советской Армии…»

— Рябченко?! Тот самый? — вырвалось невольно у Виктора Ивановича. Русанов тут же поднял трубку телефона.

Экспертиза показала, что убитый нанануне принял изрядную долю спиртного, что поначалу его зверски избили, изуродовали лицо острым тяжелым предметом, а потом застрелили из пистолета Макарова. Пуля прошла сквозь сердце, застряла в мягких тканях тела. Смерть была мгновенной.

Следователь прокуратуры, Краснов, читал заключение вслух. Виктор Иванович внимательно слушал этого пожилого, с бесстрастным лицом человека, которого он хорошо знал, и был рад, что следствие доверили опытному спецу. Встретившись с Красновым, Виктор Иванович в общих пока чертах рассказал ему, почему чекисты интересуются этим делом, и Краснов удивленно приподнял кустистые черные брови — что-то уж больно много нитей сходилось на этом прапорщике. Но, выслушав доводы Русанова, прочитал заключение экспертов еще раз, сказав, что действительно тут далеко не простая уголовщина.

Вдвоем они выстроили несколько версий, пока лишь исходя из того, что имели под руками и что знал о Рябченко Виктор Иванович. Он рассказал Краснову о своем посещении части, где служил прапорщик, о тех впечатлениях, которые оставил он у чекистов.