Воловод, попрощавшись, ушел, а Русанов стал размышлять над его словами, поведением, терзая себя сомнениями: нужно ли это делать? Капитан милиции человек добросовестный, честный (Воловода он знает еще по уголовному розыску, Андрей работал там, хотя и недолго). Другое дело, что он, кажется, что-то не договорил. Да и Битюцкий не сказал ему, что «Электроном» уже занимался.

Виктор Иванович набрал номер, Битюцкий отозвался тотчас же, вопрос выслушал спокойно, засмеялся:

— Да черт его знает, Виктор Иванович, может, я и посылал Воловода в прошлом году. Таких проверок у меня за день десятки. А он еще у тебя? Ушел?… Ну ладно, Виктор Иванович, проверим в этот раз более тщательно. Хотя я не очень-то верю. Какой-то звонок… Кто знает. Ко мне вон домой шутники «Скорую помощь» вызывали… Короче, проверим все как полагается, не беспокойся.

Голос Битюцкого был что-то уж чрезмерно бодрым, наверное, Альберт Семенович хотел загладить вину перед Русановым — не сказал же о проверке «Электрона» в прошлом году. Но, с другой стороны, мог и в самом деле забыть, не придать значения. Все логично, правдиво.

И все равно Русанову что-то не нравилось в этом диалоге с милицией. Что-то мужики утаивают. Нельзя сказать, что темнят, но и о предельной искренности говорить не приходится. Скорее всего, обижены, что чекисты интересуются «Электроном»: мол, и без вас бы разобрались, ловите своих шпионов. И Русанов мог бы, пожалуй, удовлетвориться этим, если бы оба они, Битюцкий и Воловод, не убеждали его так горячо: с учетом золотосодержащих деталей на заводе все в полном, чуть ли не в идеальном порядке. Это настораживало.

«Ладно, пусть дня три-четыре Воловод поработает на «Электроне». А мы пока займемся поисками «кавказца», — решил он.

Домой Виктор Иванович пришел в тот момент, когда телевизионная программа «Время» рассказывала уже о прогнозе погоды на предстоящие сутки: на экране их семейного «Рубина» чередовались осенние желто-зеленые пейзажи регионов и плыли снизу вверх крупные белые цифры. Показали и кусочек их города, центральную площадь с оперным театром, потом экран занял купол Исаакиевского собора, здание МГУ, ворох осыпавшихся листьев в каком-то московском дворе.

— Витя, ну мы тебя заждались совсем! — Зоя торопливо выскочила в коридор. Была она в голубом цветастом платье, которое Русанову нравилось, и жена знала об этом, аккуратно и красиво причесанная, надушенная. Близко подошла к нему, и он увидел ее действительно заждавшиеся глаза, извинился — не мог раньше.

— Не мог, не мог, — ворчала жена, засуетившись у накрытого уже стола. — Позвонил бы.

— И позвонить не мог, — сказал он со вздохом, и с ним как бы ушел его многотрудный, напряженный день, все волнения и хлопоты — наконец дома.

— А Сергей где?

— Сейчас я позвоню, придет. Он у Бориса, — сказала Зоя.

Пока Русанов умывался, пришел сын — с шумом, с молодым, бодрым запахом улицы, с желанием сразу же садиться за стол.

— Да погоди ты, отец умоется, — говорила мать, любуясь им — высокий, статный вымахал у них наследник: губы и глаза отцовские, нос только сплоховал, нос — деда. Сергей никогда деда не видел, да и Зоя помнит его едва-едва. Он ушел на фронт в первые дни войны и не вернулся. Осталась от него старинная фотография на стене да несколько писем жене…

— Па, скоро ты? — нетерпеливо спросил Сергей, и Виктор Иванович поскорее закончил мытье, понимая, что все проголодались, но не садились без него за стол, ждали.

В двухкомнатной их квартире было тепло, уютно. Зоя умела создавать этот неприхотливый, но располагающий к отдыху и душевным разговорам уют, хотя ничего особенного ни в обстановке, ни на стенах не было — обычное современное жилье. Просто у жены были вкус и любовь к ведению домашнего хозяйства, она все умела делать: и рукодельничать, и готовить обеды, и принимать гостей, и любить самых близких для нее людей — мужа и сына. Работала она в поликлинике, доброту и милосердие к людям впитала, наверное, со студенческой скамьи мединститута, а скорее всего, это у нее от природы, от матери, тоже врача. Она никогда не повышала голос, уму-разуму Сергея учила терпеливо и с лаской, и он рос спокойным, добродушным парнем, очень похожим по характеру на мать. Виктор Иванович стал даже беспокоиться: не угасли ли в сыне чисто мужские качества? Но характер сына стал проявляться в восьмом-девятом классах, а после службы в Афганистане и тяжелого ранения стал более молчаливым, замкнутым. В армии вымахал на метр девяносто, догнал отца. После лечения пошел в политехнический, решив стать инженером. Зоя после успешной сдачи им экзаменов перевела дух; она вся изнервничалась за время сессии, похудела даже. Переживал, конечно, и Виктор Иванович, хотелось, чтобы у сына все заладилось в жизни. И все шло хорошо в их семье до той поры, пока не грянули бурные политические события, страна стала похожа на разворошенный улей, а холодный ветер перемен ворвался в окна дома. Сергей стал где-то пропадать, тайно и открыто слушал «голоса», спорил с отцом на разные темы. Ничего сверхтревожного в этом, разумеется, но было, но Зоя все же просила: «Витя, теперь твоя очередь влиять на сына. Все, что можно, все, что я умела, я в него вложила в детстве. А теперь он становится мужчиной и должен пойти правильной дорогой».

Русанов-старший и сам это понимал, по роду своей работы хорошо знал, сколь шатки юноши в опасные свои молодые годы, как они подвержены дурному влиянию. Тем более сейчас, в наши дни, — столько всего свалилось на молодежь, на их неокрепшие души! Одни кинофильмы чего стоят!

Говорить с сыном Виктор Иванович имел возможность только в такие вот поздние вечера, в редкие выходные дни у себя на даче. Но дачу Сергей, как и все молодые, не любил, у него были свои интересы в городе, среди сверстников, друзей, а на настойчивые вопросы — кто его друзья и как они проводят время, Сергей с неизменной вежливой улыбкой отвечал: «Все в порядке, па. Парни надежные, проверенные, девушки наши дурными болезнями не больны, моральный климат в нашей компании здоровый. За рубеж никто из нас бежать не собирается, хотя поехать туристом в Америку все бы поехали, хочется своими глазами поглядеть, как загнивает проклятый капитализм».

Конечно, сын был начитанным парнем, Виктор Иванович с Зоей собрали приличную библиотеку, во всяком случае вся русская классика у них была. Но Сергей искал в книгах что-то свое, любил приключения, детективы, и Виктор Иванович приносил с работы (одалживал у сослуживцев) книги такого плана, втайне мечтая, что сын, быть может, пойдет по его стопам. Но это вовсе не обязательно, пусть он сам выберет дело по душе, главное — помочь ему стать на ноги, сделать из него человека.

Сергей заметно изменился с первого же курса института: стал грубее, взвинченнее, спорил по мелочам с матерью, а отца слушал недоверчиво, с иронической улыбкой на губах. Говори, мол, отец, говори, я послушаю… В доме появился видеомагнитофон, пленки фильмов-ужасов, бесконечных драк, полуголых, а то и голых девиц. Это было уже слишком. Русанов и раз и другой поговорил с сыном, велел «всю эту гадость» выбросить из дома, но, надо думать, Сергей смотрел ее где-то в другом месте. Включилась в борьбу за нравственное здоровье сына и Зоя, заводила с ним тихие разговоры о классической литературе и кино — они много выписывали журналов и газет, — но парень был с головой, мать сразу раскусил, сказал: «Ма, ты за меня не беспокойся. Все смотрят, и я смотрю. Пройдет этот бум, все успокоятся».

Но секс-бум что-то затянулся, расцвел махровым цветом и в кино, и на телевидении, а особенно в видеосалонах, там практически показывали все. И Русанова это очень беспокоило. Он-то лучше других знал истории разных преступлений. Но что он, как отец, мог противопоставить этому оголтелому, разнузданному напору порнографии, пропаганде зарубежной «красивой» жизни, бездуховности? Только свой личный пример, только свои убеждения. Конечно — и требования, сын как-никак жил еще с ними, «находился на иждивении» (слова-то какие ужасные!), но не заставлять же его подчиняться своей воле силой.