Девушка узнала, что крушение составов с боеприпасами лучше устраивать в крутых выемках, где вагоны не летят свободно под откос, а лезут друг на друга, крепко сцепляясь балками металлических каркасов, калеча и надолго загромождая путь, что воинские эшелоны, наоборот, лучше отправлять под откос с высоких насыпей. Она удивлялась поразительной точности, какая требуется от минера, когда он устанавливает мину под шпалой. Нужно поставить ее так, чтобы взрыватель пропустил предохранительные платформы с песком, которые немцы пускали теперь перед каждым поездом, и сработал только от сотрясения, вызванного «рабочим колесом».

Перед Мусей раскрывалась целая наука, наука сложная, суровая и опасная. Карпов этого и не скрывал. Человека, просившегося в его боевую группу, он обычно предупреждал, что минер ошибается лишь раз в жизни, отсылал подумать об этом и принимал к себе только после вторичного заявления. Говорили, что Карпов «мучит своих людей учебой». В остальных «цехах» в свободную минуту партизаны успевали и выкупаться, и полежать на солнышке, и позубоскалить со стряпухами у кухни, и к девушкам в село за семь километров сбегать, и попеть. Минеры же всегда возились со своим оружием. Тем не менее к нему шли охотней, чем в другие подразделения.

— Ну как, всё поняли? — спросил Карпов, тщательно стирая с железного листа свои наброски.

— Усвоили… Знаем… Всё поняли, товарищ командир, — зашумели в ответ партизаны, которых долгое занятие заметно утомило.

— Не хитрое дело, — зевая и потягиваясь, сказал один из них — высокий, сутуловатый парень в военной шинели внакидку.

Карпов нахмурился, насмешливо посмотрел на этого партизана:

— Стало быть, не хитрое? Поставить сумеешь?

— Так точно, товарищ командир, — встав и по-военному вытянувшись, отрапортовал парень.

— Хорошо… Вот тебе мина. — Карпов протянул ему аккуратный деревянный ящик. — Вот мы взрыватель сажаем на место. Мина заряжена. У тебя приказ минировать полотно. Вот бери и показывай, как будешь ставить. Только осторожней — мина боевая.

Партизан взял ящик и, держа его на вытянутых руках, как неопытные отцы держат новорожденных ребят, стал бойко и толково рассказывать.

Карпов слушал его, задумчиво вертя в руке какую-то деталь. Вдруг он поднял голову:

— Стой! А куда ты щебенку денешь, когда будешь для мины яму под шпалой копать?

Высокий партизан замолчал и оглянулся на притихших товарищей. Слушатели насторожились, переглядывались. Муся, все время опасливо косившаяся на заряженную мину, забыла о ней и поближе придвинулась к Карпову.

— Ну, ну, так как же со щебенкой-то? — торопил он, усмехаясь одними глазами.

— Щебенку, обыкновенно, в сторону.

— А потом?

— Что потом? Мину поставлю, песком зарою, щебенку на место.

— Правильно он говорит? — спросил Карпов.

В ответ послышалось неловкое перешептывание. Лишь кто-то неуверенно сказал:

— Да вроде так…

— Ну и, выходит, пропала ваша мина, зря трудились, зря головой рисковали, — заворчал Карпов. — Вашу мину обходчик сразу заметит. Ведь щебенка-то на путях всегда в мазуте, черная. Так? Один камешек на полотне перевернешь — за версту видно. А фашист, он не дурак. Как тут делать надо? — Карпов опять шагнул к доске и стал набрасывать профиль полотна. — Во-первых, когда ночью ты ползешь к полотну с миной, бери с собой плащ-палатку и рядом с собой, вот здесь, ее расстели, чтобы чистым песком зря по полотну не сорить. Во-вторых, щебенку с полотна аккуратно сними и на плащ-палатку переложи так же, как она на полотне лежала. В-третьих, когда дело сделано, тем же порядком щебенку на место переложи. И чтобы ни один камешек не перевернуть! Понятно?

Муся, увлеченная рассказом Карпова, живо представляла себе, как она ночью подползает к полотну с таким вот деревянным ящиком, в котором сосредоточена невообразимая разрушающая сила, как, приглушая дыхание, прислушивается к тишине, перекладывает на плащ-палатку черные, клейкие от мазута камни, копает скрипучий песок, ставит ящик под шпалу и…

Кто-то качнул девушку за плечо:

— Маша, Маша! Анна Михеевна серчает. Раненых привезли. Один тяжелый, весь в клочьях, — шепчет на ухо дядя Осип, старик-партизан из выздоравливающих, добровольно выполняющий при госпитале обязанности посыльного.

Муся жалобно взглянула на Карпова.

— Ступай, ступай, у каждого свое дело, — сказал минер.

Надев халат и забрав волосы под косынку, Муся вбежала в отгороженный простынями угол землянки, где у двух самодельных носилок уже хлопотала Анна Михеевна. Старушка бросила на девушку сердитый взгляд.

— Сейчас, сейчас, только руки сполосну! — виновато проговорила Муся.

Дядя Осип, поливая девушке на руки, рассказал, что вновь прибывшие — пулеметчики. Их обнаружил в засаде вражеский разъезд. Вдвоем они долго отстреливались от наседавшего неприятеля. Когда враги навалились на них сзади, один из пулеметчиков, изловчившись, бросил им под ноги гранату. Осколки скосили нападавших, но и сами партизаны были ранены. Подоспевшим на подмогу пришлось чуть ли не извлекать их из-под вражеских тел.

— Лихо сработали! — закончил старик.

Один из пулеметчиков был легко ранен в плечо, другой находился без сознания. В легко раненном девушка, к своему удивлению, узнала того самого пожилого лобастого немца, которого она приметила сразу же по прибытии в лагерь. Немец просил, чтобы сначала оказали помощь тяжело раненному. Он сам помог Анне Михеевне и Мусе стащить с товарища окровавленную одежду.

Тяжело раненный долго не приходил в себя. Когда Муся смыла кровь с его густо заросшего лица, то даже вскрикнула: это был Мирко Черный. От холодной воды партизан пришел в сознание. Увидев себя раздетым, на руках у женщин, он рванулся, схватил простыню и закрыл свою наготу. Но тут же он обмяк, стал медленно валиться на пол. На простыне проступили темные пятна.

Мирко уложили на койку. Нижняя часть тела и особенно ноги его были покрыты маленькими рваными ранками. В каждой сидел осколок. Их приходилось извлекать без наркоза. Потеряв сознание, раненый метался, стонал, скрипел зубами, но, придя в себя, затихал, угрюмо смотрел на Мусю темными мрачноватыми глазами. Тело его, напрягаясь, порой точно каменело. Наконец Мирко перевязали.

— Ну, вот я и у вас, сестричка, и на свидание ходить не надо, — тихо сказал он Мусе; подобие улыбки чуть покривило его побледневшие губы.

Товарищ Черного, пожилой немец Кунц, не отходил от койки. Он вызвался дежурить возле Мирко и всю ночь просидел у него в ногах, морщась от боли в плече.

На следующий день у Муси столько оказалось забот, что ей было некогда не только пойти на занятия минеров, но даже и вовремя покормить Юлочку. Девочка, привыкшая к вниманию, ходила за ней и, дергая ее за полы халата, обидчиво тянула:

— Тетя Мусь, тетя Мусь же, Юлочка есть хочет…

Анна Михеевна, пуще всего на свете любившая свое дело, первоначально с недоверием посматривала на хорошенькую помощницу. Но Муся неожиданно проявила столько терпения, заботливости, столько дружеской ласки к раненым, так быстро приобрела необходимые навыки в новой работе, что строгая старуха-врач безбоязненно оставляла на нее раненых и даже признавалась, что немножко ревнует их к своей помощнице.

Муся сделалась любимицей партизанского госпиталя. Стоило ей на минуту отлучиться, как из землянки слышались разноголосые крики:

— Маша, Маша!.. Сестреночка! Сестричка!..

Дело тут было не только в том, что она научилась смело и вместе с тем осторожно промывать раны, менять повязки, накладывать шины. Просто чем-то свежим, весенним веяло от ее тоненькой, ловко охваченной халатом фигуры, от юного задорного лица, от непокорных кудрей. Старики-партизаны, наблюдая, как бесшумно движется она между койками, вспоминали свою юность и своих дочерей; люди зрелые, глядя на нее, думали о женах и ребятишках; молодежь смотрела на сестру с обожанием. Все были понемножку влюблены в нее той тихой и чистой солдатской любовью, какая расцветает иногда среди окопной глины, пороховой гари, среди крови и тягот войны, — любовью бескорыстной, простосердечной, не требующей ничего взамен.