Сердце, будто осколки льда, пронзает гнев.

– Выметайся.

– Вот уж нет, – говорит он и подходит еще ближе, прижимаясь ко мне грудью. Я замираю, не дыша, так меня поражает исходящий от него жар. Он проникает под ребра, словно хочет высечь искру, как кремень о камень. – Пожалуй, останусь здесь, вонжу тебе клинок в грудь и посмотрю, попал он в кусок льда или в плоть.

– Они направляются к моему царству! – кричу я ему в лицо, и мой пронзительный крик разносится по комнате. – Ты понятия не имеешь, что я чувствую.

– Ладно, – говорит он и наклоняет окутанное тенью лицо. Теперь я вижу, как угрожающе сверкают его темные глаза. – Тогда поделись тем, что чувствуешь, Холодная царица. Выложи все. О том, как твое королевство тебя отвергло. Как твой муж поступил так же. Как твой народ восстал против. Как отец едва выносил твое присутствие, потому что ты не владела магией. – Он наклоняется, чтобы произнести последнее мне прямо в ухо: – Как я убил твоего любовника.

Во рту вдруг становится сухо.

Наемник слегка отодвигается, обводя взглядом мое лицо, пока я судорожно пытаюсь сделать вдох. Воздух между нами становится густым, пронизанным тем, что нельзя назвать просто напряжением. Мы словно воюем, дыша. Делаем одновременно вдохи, прижимаясь друг к другу грудью, словно боремся за господство. За пространство. Оба хотим, чтобы другой уступил.

Или, возможно… оба хотим продолжать борьбу.

Хотим чувствовать.

И хотя я уже на протяжении нескольких дней чувствую лишь приятный холод, тепло его тела и жаркое дыхание как будто проникают в меня. Прогоняют оцепенение, в котором я пребывала столь долго, и мне… это не нравится.

Это приводит меня в ярость.

Я вырываюсь из его рук, отхожу назад, избавляясь от тепла, пока мы не перестаем друг друга касаться. Он смотрит на меня, пока его тени свиваются вокруг него.

– Выведи меня отсюда, – внезапно требую я.

Убийца приподнимает черную бровь.

– Повтори?

Я беру себя в руки, прогоняю то ощущение и делаю вид, будто ничего не было вовсе.

– Я знаю, что ты можешь это сделать при помощи своей магии теней. Иначе ты бы сюда не пробрался. Так что выведи меня отсюда.

– И зачем мне это делать?

– Затем что, вопреки всему, во что ты веришь, меня действительно волнует судьба Хайбелла. Они направляются в мое царство, – показав на окно, говорю я. – Мне нужно предупредить свой народ.

– Ты хочешь предупредить их, – невозмутимо повторяет он. – Царство, которое тебя свергло, отказалось от тебя и осудило как правительницу? Ты хочешь предупредить их?

От гнева становится трудно дышать, словно ребра стягивает корсет. Я чувствую, как его слова сжимают меня. Потому что эти болезненные, обидные слова – напоминание о том, сколько раз меня отвергали… слишком острые. Слишком язвительные. Они вырезали из меня куски и оставили истекать кровью.

– Так ты поможешь мне или нет?

Он долго на меня смотрит, и единственное, что нарушает тишину, – ветер, проникающий через окно. Я жду. Не могу даже вдохнуть, пока не услышу его ответ. Но знаю, что это безумие.

Он наемник, которому приказали меня убить, и все же мне больше не к кому обратиться за помощью, потому что во всем мире у меня никого не осталось.

Да никогда и не было.

Наконец он отвечает:

– Нет.

От его отказа у меня отвисает челюсть.

– Нет?

– Нет, – повторяет он.

– Почему?

– Потому что я тебе не верю.

Я в удивлении отшатываюсь назад.

– Не веришь? Почему?

Он поворачивается, и тени плывут вокруг него, как длинный шлейф, свисающий с плаща, ползут по полу, когда он начинает уходить от меня. От моей просьбы.

– Извини! Я задала тебе вопрос! – кричу ему вслед, пытаясь вернуть и удивляясь, зачем мне вообще оно надо.

Он останавливается в дверях и смотрит на меня через плечо.

– И я дал тебе ответ, Царевна. Заставь меня поверить, что ты хочешь выбраться отсюда из благих побуждений, и тогда мы поговорим.

Убийца притягивает к себе тени, словно густой дым, клубящийся вокруг пламени. Все больше и больше, пока они не становятся сгустком темноты и вспышками искаженного света. А потом он исчезает из комнаты, забрав с собой искаженные тени.

Забрав мою надежду.

Опустошение, терзающее меня, скребет когтями по ребрам и вонзается в грудь из-за тех обвинений, которых он бросил в мою сторону… но они были правдой.

И вот я здесь, остаюсь наедине со всей этой правдой. Наедине с холодом. И все же в груди еще тепло. Там, где мы соприкасались.

И… мне это не нравится.

Аурен

Я прихожу в сознание, почувствовав легкое дуновение.

Мои ступни, которые еще горят от боли, хоть уже и не так сильно, овевает странный ветерок. Я хмурюсь, а затем открываю один глаз и вижу, что надо мной, пока я лежу, стоит какая-то женщина. Вытянув губы, она дует на мои пальцы.

Я лежу, не шевелясь, и пытаюсь прийти в себя, а сама посматриваю одним глазком, как она продолжает дуть на мои ступни со всех сторон. И тут меня осеняет, что ее дыхание снимает боль. Оно бальзамом растекается по обожженным ногам и каждому пальчику.

Полностью придя в сознание из тяжелого забытья, я понимаю, что дыхание женщины не просто снимает боль в стопах. Оно исцеляет их.

Я распахиваю глаза и резко сажусь, привстав на локтях. От моего внезапного движения женщина отшатывается и опускает руки на свое желтое платье.

– О, прошу прощения! Я не хотела вас будить, – мягко говорит она. – Я Эстелия.

У нее темно-коричневая кожа и густые черные кудри до плеч. На щеках – ярко-оранжевые полоски, но это не румяна. Словно ее кожа приобрела этот блестящий цвет и от скул поднимается к красиво изогнутым бровям. С ними янтарный цвет ее глаз кажется насыщеннее.

– Но я так рада, что вы проснулись. Вы не против, если я сделаю еще несколько целебных вдохов? Я почти закончила.

Я оглядываю комнату, не совсем понимая, что сказать или как поступить. Женщина принимает мое молчание за согласие и снова склоняется надо мной, вытянув губы. Как только по моей коже проносится ее дыхание, мне приходится сдержать стон от внезапного облегчения.

Сделав еще несколько вдохов, она выпрямляется.

– Готово, – с доброй улыбкой говорит женщина.

Посмотрев вниз, я вижу, что мои обожженные и окровавленные ступни теперь выглядят так, будто прошла неделя и они зажили. Я сажусь и подтягиваю к себе коленки, чтобы рассмотреть получше. С моих измученных стоп больше не капает золотая кровь, на сводах больше нет волдырей. Ожоги с пальцев тоже сошли, и хотя кожа по бокам как будто слезла, уже появился новый слой.

– Как… – Во рту так сухо, что голос срывается. – Как вам удалось?

Эстелия снимает с воротника медную заколку и закалывает выбившийся локон.

– Вам стало лучше? – спрашивает она.

– Намного. – Боль притупилась и стала едва ощутимой, как при солнечном ожоге.

Теперь она уже не такая мучительная, а вполне терпимая.

– Хорошо, – довольно кивнув, отвечает Эстелия и упирает руки в бедра. – Я сделала все, что могла. Ваши ноги были в ужасном состоянии. Но теперь вам должно стать лучше. Я еще начинающий целитель, поэтому, боюсь, не смогу излечить их полностью. – Она поднимает руку, стерев пот, проступивший на лбу. – Вот что бывает, когда не проходишь формальное обучение – не то, чтобы я этого хотела. Если бы они прознали, то увезли бы меня в столицу. Так что нет, спасибо. Тут у меня своя жизнь, не говоря уже о семейном деле, с которым нужно помогать. Я не хочу связываться с монархией. Это не та жизнь, о которой стоит мечтать. В общем, более серьезные раны я исцелить не могу, но мелкие ранки поправить удается. Уж поверьте, в фермерском городке без этого никак не обходится.

Я смотрю на нее, не зная, что ответить, и перевожу взгляд со своих ног на ее лицо. Но не преминула отметить ее слова – она начинающий целитель.