– Разве он этого не заслуживает?

Алехандро остановился, перестал клацать тесаком, сочувственно посмотрел на нее “Бедная моя арртио…"

– Ведра, амора мейа, чего ты от меня ждешь? Что я пойду к отцу и потребую вернуть портрет?

– А разве ты на это способен?

Сталь во взоре. Сталь в голосе. Непонятно, чего больше в душе – злости или жалости. А может, и злость, и жалость – напускные, а все дело в страхе, что ее талант, хороший для Алехандро (он все время об этом твердил, но она упорно отказывалась верить), плох для герцога. И для дочери короля Пракансы.

"Матра Дольча, дай мне сил. Пойди я другим путем, не причинил бы ей боли. Но я не хочу, чтобы и мне причиняли боль”.

Он зашел за спинку кресла, положил ладони ей на плечи, чтобы ощутить ее тепло и успокоить.

– Я не могу потребовать, чтобы он отдал портрет. Две недели назад отец уехал в Пракансу. А я только сейчас набрался смелости сказать тебе. – Он тяжело вздохнул, почувствовав, как напряглось ее тело. – Но все-таки я думаю… надеюсь, что для тебя… для нас обоих неизбежность моей женитьбы важнее увезенного портрета.

– Украденного, Алехандро.

Его ладони сжали упругую плоть, требуя знакомого отклика. Большие пальцы стали ласкать шею.

– Разве тебя совершенно не волнует, что я женюсь? Она опустила голову. Длинные густые кудри упали с плеч, занавесили лицо, скрыли ее мысли. Зазвучал голос, и в нем не было ничего, кроме смирения.

– Конечно, ты женишься. И я выйду замуж.

Точно обухом ударила. Его пальцы превратились в железные крючья, впились в ее плечи. Желудок сжался в тугой ледяной комок. Алехандро был унижен. Испуган.

– А что, в семье уже говорят о твоем замужестве?

– Об этом всегда говорят. Каждой женщине подыскивают мужа, и не только в роду Грихальва так заведено. Многие мои сверстницы давно замужем. – Он ощутил ее прерывистый вздох и слабый трепет плеч. – Мне девятнадцать… пора детей рожать.

И тут он сказал не подумав:

– Роди от меня.

И едва произнес, понял, что мечтает об этом. Наклонился к ней, пошевелил выдыхаемым воздухом завитки ее волос.

– Ведра, граццо. Прошу тебя…

– Кого от тебя родить? Грихальву? Гнев. Боль. Бедные Грихальва, несчастные Грихальва! Да сколько можно слушать это нытье! Ее что, совсем не трогают его слова?

– Пресвятая Матерь! – хрипло произнес он выпрямляясь. – Да неужели ты не понимаешь, что я обязан жениться и родить для Тайра-Вирте нового наследника? А тебе придется выйти замуж, чтобы рожать художников для рода Грихальва.

Сааведра тихо рассмеялась, а затем он уловил-таки отчаяние в ее голосе.

– А что мне еще остается? Возражать? Отказываться? Алехандро, мы те, кто мы есть, и должны делать то, что должны… Ничего другого от нас не ждут с первого дня нашего существования. – Под его ладонями затвердели плечевые мышцы. – Если уж на то пошло, разве ты возьмешь меня в жены? Сделаешь герцогиней чи'патро из рода Грихальва?

Он обвил руками ее шею, ладони остановились на тонких ключицах, – со стороны могло показаться, что он ей дарит ожерелье. Возможно, так и следовало поступить будущему герцогу: отблагодарить за любовь.

– Номмо Матра эй Фильхо, – чинно, как на торжественной церемонии, промолвил он, – коли есть на это ваша воля, да будет так. По ее телу пробежала судорога.

– Нет на это их воли. Этому не бывать. Это невозможно.

– Нет. – Он опустил руки, обошел вокруг кресла, остановился перед ней. Опустился на колено, наклонился так, что от его дыхания зашевелилась ткань юбки. Сильными руками взял ее кисть, поднес к губам, поцеловал, прижал к сердцу. И не отпуская поклялся:

– Я никогда не оскорблю тебя лживыми обещаниями. Никогда не посулю несбыточного. Я исполню то, что в моей воле и власти.

Она была бледна как призрак. От девчонки, которую два года назад он повстречал у фонтана, в ней не осталось ничего. Он вспомнил, как она откидывала с лица мокрые кудри, как улыбалась своему непрошеному заступнику. Откровенность души – вот что отличало ее от других знакомых ему женщин.

Но сейчас она ничем не напоминала девушку, которую он полюбил в тот праздничный день. Да, влюбился, хоть и скрывал это от самого себя вплоть до этого часа по причинам, о которых только что напрочь забыл.

"Пресвятая Матерь, открой ей глаза, пусть увидит, как я стараюсь”.

Эйха, он согласен. Будь что будет. Если нельзя получить все, он согласен на малое.

– Марриа до'Фантоме, – отчетливо сказал он. На ее лицо вернулась краска. Серые глаза стали огромны, потемнели от изумления.

– “Теневая женитьба”? На мне? – В голосе сквозило недоверие. – На мне?

– Почти настоящая, насколько это возможно. “Теневая” – это всего лишь слово. Будет все, кроме священных клятв перед Премио Санкто и Премиа Санктой…

– И перед твоим отцом, и матерью, и тайра-виртской знатью. – Она вздохнула, закрыла глаза, высвободила руку. – Они этого ни за что не допустят.

– Кто? – удивился он. – Мой отец? Мать? Екклезия? Эйха, так ведь они не узнают…

– Моя семья, – с горечью произнесла она. – Вьехос Фратос, те, кто правит родом Грихальва.

Он исторг из себя грязную площадную брань.

Сааведра открыла глаза – огромные, серые, сверкающие на безупречно красивом, с изящными скулами лице, – и печально улыбнулась.

– Ты служишь до'Веррада. Я служу Грихальва. Он поморщился словно от боли.

– Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.

– Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.

Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко – по голым плитам, глухо – по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду – холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна.

"Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.

– Что ж, будем заключать сделки, – решительно сказал он. – Отец – с Пракансой, я – с родом Грихальва. – Он пожал широкими плечами. – В торговле ключ к успеху – умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.

Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.

– Что ты можешь нам предложить? Мы не правители… не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…

– Художники, – кивнул он. – Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины – это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.

Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.

– Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?

И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:

– Сарио.

Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.

– Сарио, – сказал он. Более ничего не требовалось.