"Я перестарался”.

Помнится, Дэво говорил об инструменте с изъяном. Инструмент может сломаться и поранить мастера.

«Время, – сказал он себе. – Все это – чтобы выиграть время. За неимением лучшего… Будь проклята спешка! Если бы я подождал, если бы поискал другого мальчика…»

Другого мальчика не было. Раймон искал бы его до самой своей кончины.

"Я ошибся, – подумал он, – мне и исправлять”.

– Сангво Раймон…

Он повернулся с широкой улыбкой. Поцеловал пальцы, прижал к груди. Затем то же самое сделал с Чиевой до'Орро.

– Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро. Мы что-нибудь придумаем.

Вместе с надеждой к ней вернулся румянец. Ветер откинул волосы с ее лица, и Раймон увидел на нем огромное облегчение. Она шепотом поблагодарила Матерь с Сыном, вполголоса – Раймона, а потом улыбнулась ветру и пошла прочь.

Раймон провожал ее взглядом.

"Я что-нибудь придумаю. Я все исправлю. Верну ее душе покой”.

Пусть даже ценой собственной души.

Игнаддио выполнил поручение в точности: штабелями уложил картины, деревянные щиты, брусья для рам и рейки для подрамников вдоль стен нового ателиерро Сааведры; перенес в угол кипы папок, альбомов для эскизов и чистых листов картона; соорудил неприступные на вид крепости из корзин, бутылей и ящиков на верстаке, на полу и даже единственном стуле. Сааведра, увязшая в этом беспорядке, как в трясине, не сразу заметила гостя. Лишь когда он вежливо кашлянул, она повернулась и едва не выронила ящик с кистями.

– Алехандро!

«Эйха, какой он чистенький! А я…»

Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада одарил Сааведру своей вновь обретенной коронной улыбкой; раньше кое-кто называл ее кривозубой, а теперь – чарующей.

– Вот такая ты мне нравишься больше, чем в дорогих шелках. Сразу вспоминается праздник, когда мы познакомились.

Она тоже мигом вспомнила тот день: запах олифы и растворителей от ее перепачканной одежды, краска и мел под ногтями, спутанные, мокрые кудри. И он выглядел точь-в-точь как тогда. Нарядный, опрятный, красивый.

Она подбросила ящик, перехватила поудобнее.

– Но я же грязная! В таком виде не герцогов принимать, а навоз перекидывать, или холсты красить, или кожи дубить…

Он шагнул вперед, забрал у нее ящик, опустил на пол, а потом сгреб ее в охапку. Не важно, что пыльная. Не важно, что потная.

– Грязнуля, растрепа, вся рожица в краске. – Он коснулся пятнышка на ее щеке. – А олифой-то как разит… покрепче любых духов. Все, я испачкался. Ах, какое горе! – Он поцеловал ее. Крепко.

Страсть мгновенно встретила отклик. Еще ни разу в жизни Сааведра не переживала такого сильного чувства; внезапно и неудержимо нахлынула уверенность, что на ее веку не было и не будет мига важнее, чем этот.

– Дверь… – прошептала она, щекоча дыханием ему губы.

– Заперта, – ответил он тоже шепотом.

– В соседней комнате кровать…

– Нет, – сказал он. – Здесь.

Здесь – среди холстов, горшков, бутылок, ящиков; на свободном краю ковра, возле опрокинутой корзины с мелом и раздавленной, лишившейся пера шляпы Алехандро.

Здесь.

Сарио был вынужден заказать громоздкий шкаф с выдвижными ящиками и врезанными замками; теперь в широких и неглубоких ящиках надежно хранились законченные и незаконченные работы. Хватало в его мастерской и других вместилищ для тайн: комоды, сундуки, ящики, корзины. Немало ушло времени, чтобы разобраться с вещами, выбрать то, что пригодится в первую очередь, остальное убрать подальше. И позаботиться о сохранности…

И теперь почти на всех этих шкафах, сундуках, ящиках и корзинах, и даже на горшках, бутылках и пузырьках, закупоренных с помощью воска, или пробки, или кожи, – везде письмена, не поддающиеся расшифровке. Ленточки лингвы оскурры стерегут самое важное, самое необходимое для Сарио, для его Дара.

У Грихальва есть чему поучиться. Со времен нерро лингвы семья зарабатывала на жизнь не только копированием и случайными заказами, но и материалами для художественных промыслов. Сарио не хуже других умел добывать пигменты, изготавливать краски, делать бумагу, клеить кожу. Эти навыки, а также разрозненные страницы Иль-Адиба и священная реликвия Грихальва, Фолио, позволили ему частично – увы, лишь частично, – восстановить Кита'аб; теперь эта книга в кожаном переплете принадлежит только ему.

Немало времени ушло и на то, чтобы разобраться с прошлым, которое он взял с собой в будущее, из Палассо Грихальва перевез в Палассо Веррада. Ему предоставили целое крыло здания – чтобы Верховный иллюстратор ни в чем не нуждался, ни на что не отвлекался, а спокойно и сосредоточенно трудился на благо герцога, а значит, и герцогства. Разумеется, ему предложили многочисленную прислугу, но он взял только двух лакеев. Творя, он забывал обо всем на свете, даже о голоде и жажде, – чем лишний раз отрываться от дела, удобнее приказать слуге, чтобы в назначенный час явился с подносом еды.

Да, его работа требовала полной сосредоточенности, особенно лингва оскурра и бордюры; с магией шутки плохи. Иногда Сарио приводила в бешенство малая нужда. Но тут уж ничего не поделаешь, слугу вместо себя к горшку не поставишь. Хотя временами он подумывал: а нельзя ли и эту проблему устранить с помощью волшебства?

Сейчас ему горшок не требовался. Сидя на тза'абском ковре из шатра Иль-Адиба, Сарио разбирался с бумагами. Матра Дольча, сколько их тут: карты Тайра-Вирте, Пракансы, Гхийаса, Таглиса, Мерее, Диеттро-Марейи, даже далекой северной страны Ветия… Уже рябило в глазах, но Сарио упорно разглядывал, изучал, запоминал. Он теперь Верховный иллюстратор, а потому должен знать все о войнах и мирных договорах, о династических браках и обычаях правящих семей, об интересах и нравах чужеземных дворов. Помнить по именам всех королей, герцогов и принцев, а также всю их неисчислимую родню и даже наиболее близких придворных. Ведь ему предстоит помогать герцогу. Создавать новую дипломатию. Творить историю. Он должен знать все.

– Матра! – пробормотал он. – Не верю, что Сарагоса Серрано держал все это в памяти! Он ни на что не способен, кроме как рядиться в ярко-красное.

За дверью раздались шаги. Сарио намеренно не запер ее, вопреки привычке не наложил сторожевые чары. В Палассо Веррадо каждый должен убедиться, что новому Верховному иллюстратору совершенно нечего скрывать. Пусть приходят. Пусть смотрят.

– Сарагоса обречен это делать до конца своих дней, не так ли? – будничным тоном спросил вошедший. – Красный – цвет стыда, цвет пораженных костной лихорадкой рук, цвет крови, которую ему пускают чуть ли не ежедневно в надежде исцелить от болезни, очень похожей на ту, что обычно сводит в могилу Грихальва.

Сарио не повернулся. Он узнал голос, уловил неприязнь на грани отвращения.

– Его талант давно отправился в могилу. Просто тело слишком задержалось на земле.

– Человек умирает, когда это нужно Матре. – Раймон Грихальва прошел на середину комнаты. – Или ты узурпировал ее престол?

Сарио, стоявший на коленях к нему спиной, ухмыльнулся и разгладил карты., – Очень похоже на излюбленный довод семейки Серрано.

– Разве он не имеет под собой оснований?

«Так. Вот и началось…»

Сарио положил одну карту на другую. Гхийас покорил Диеттро-Марейю. Что тут еще? Генеалогии: сложные шпалеры и лианы рождений, смертей, бесконечные описи увековеченных на холсте событий.

– Я исполняю свой долг. Или ты забыл, что я – Вьехо Фрато?

– И?

– И? – Сарио пожал плечами, рассматривая многочисленные, кропотливой рукой изображенные “женитьбы” Бальтазара Гхийасского. Мыслимо ли, чтобы мужчина был женат столько раз? И почему у него перемерла такая уйма жен? – Вы от меня ожидали чего-то иного?

– Возможно, чего-то большего, – сказал Раймон. – Такими способностями, как у тебя, не обладает никто. Даже Вьехос Фратос. Странно – Сарио не почувствовал сожаления. Лишь возбуждение, почти столь же мощное, как похоть.