Он перевел взгляд на экран и нажал кнопку «Воспр.».

Перед ним тут же возникло зернистое черно-белое изображение. Белая улица, крупные хлопья снега, летящие перед объективом. Камера смотрела на перекресток Беллами и Олдербрук.

С правой стороны экрана появился какой-то человек: высокий, руки в карманах, утепленный многослойными одежками, в капюшоне. Лицо выглядело странно: черно-белая видеозапись провоцировала обман зрения. В первый момент Страйку померещилось белое лицо с темной повязкой на глазах; но здравый смысл подсказывал, что перед ним на самом деле темнокожее лицо, закрытое до самых глаз белым шарфом. На куртке смутно виднелась какая-то метка, возможно логотип; другие предметы одежды были неразличимы.

Оказавшись возле камеры, прохожий наклонил голову и, похоже, сверился с бумажкой, извлеченной из кармана. Через пару мгновений он свернул на Беллами-роуд и исчез. Цифровые часы в нижнем правом углу экрана показывали 01:39.

Изображение дернулось и перескочило на другой кадр. Опять возник мутный вид того же перекрестка, судя по всему — безлюдного; обзор затрудняли крупные хлопья снега, но теперь на часах было 02:12.

В пределы видимости ворвались двое бегущих парней. Первым был все тот же — замотанный белым шарфом. Длинноногий, крепкого телосложения, он, мощно работая руками, свернул на Олдербрук-роуд. Второй был ниже ростом, среднего телосложения, в шапке и капюшоне; Страйк заметил сжатые темные кулаки; второй бегущий безнадежно отставал. Уличный фонарь на миг высветил надпись на спине его толстовки; добежав до середины Олдербрук-роуд, парень вдруг шмыгнул в сторону.

Раз за разом Страйк прокручивал эту короткую запись. Никакого общения между двумя бегунами он не заметил: удаляясь от камеры, они не окликали друг друга, не переглядывались. Создавалось впечатление, что каждый — сам по себе.

При четвертом просмотре Страйк после нескольких неудачных попыток все же остановил запись на том месте, где фонарь высветил надпись на толстовке. Прищурившись, Страйк едва не уткнулся носом в расплывчатую картинку. С минуту поизучав изображение, он кое-как сумел различить «на…» и начало следующего слова — «ДЖ», но дальше разобрать не удалось.

Нажав «Воспр.», он позволил им бежать дальше, а сам попытался понять, куда именно свернул второй парень. Трижды Страйк смотрел, как тот отделяется от первого, и, хотя названия боковой улицы прочесть не удавалось, со слов Уордла он заключил, что это и была Холливелл-стрит.

Следствие посчитало, что не зафиксированная камерой встреча первого бегуна со своим приятелем отчасти снимала с него подозрения в убийстве. Это если бегуны и в самом деле были знакомы. Страйк вынужден был допустить, что одновременно оказаться под камерой видеонаблюдения в такую погоду, в такое время суток, да при этом повести себя практически одинаково, могли только знакомые, — все это, вместе взятое, уже наводило на мысль о сговоре.

Следующая запись без подготовки перенесла Страйка в салон автобуса. Вот вошла девушка; камера, закрепленная над кабиной водителя, сплющила и затемнила ее лицо, но хвостик светлых волос виднелся вполне отчетливо. Человек, вошедший следом, насколько можно было разобрать, сильно смахивал на того, что шагал по Беллами-роуд в направлении Кентигерн-Гарденз. Высокий, в капюшоне, замотанный белым шарфом. Верхняя часть лица на этой записи скрывалась в тени. Зато на груди четко просматривался логотип «GS».

Следующая запись была сделана на Теобальдс-роуд. Если субъект, быстро шагавший по улице, был тем же, кто ехал в автобусе, то он снял белый шарф, хотя фигуру и походку изменить, естественно, не смог. Теперь Страйк удостоверился, что прохожий намеренно не поднимает головы.

Окончание видеозаписей знаменовал пустой черный экран. Страйк в глубокой задумчивости не сводил с него глаз. Опомнившись, он слегка удивился, завидев вокруг цветовые пятна и солнечные лучи.

Он достал из кармана мобильный и набрал номер Джона Бристоу, но попал в голосовую почту. Пришлось наговорить сообщение о том, что после просмотра записей с видеокамер и знакомства с материалами следствия у него возникли дополнительные вопросы, в связи с чем он просит Бристоу о встрече на следующей неделе.

Затем Страйк набрал номер Деррика Уилсона — и опять попал в голосовую почту; на этот раз он повторил свою просьбу о встрече в доме восемнадцать по Кентигерн-Гарденз для осмотра внутренних помещений.

Не успел он повесить трубку, как дверь распахнулась и в гостиную проскользнул его средний племянник, Джек, раскрасневшийся и возбужденный.

— А я все слышал, — сообщил мальчуган и осторожно, совсем как дядя, закрыл за собой дверь.

— Разве ты не должен быть в саду, Джек?

— Я пи?сать ходил, — ответил племянник. — Дядя Корморан, ты мне подарок принес?

Страйк, с момента своего прихода не выпускавший из рук коробку, протянул ее Джеку и стал смотреть, как нетерпеливые мальчишеские пальцы разрывают нарядную упаковку, над которой трудилась Робин.

— Прикольно! — обрадовался Джек. — Солдат.

— Точно, — подтвердил Страйк.

— Там и винтовка, и все как настоящее.

— А как же.

— А у тебя была винтовка, когда ты служил в армии? — спросил Джек, склонившись над коробкой, чтобы получше разглядеть ее содержимое.

— Даже две, — сказал Страйк.

— И до сих пор есть?

— Нет, пришлось сдать.

— Жалко, — убежденно сказал Джек.

— А разве ты не должен играть с ребятами? — еще раз спросил Страйк, когда из сада снова раздались пронзительные крики.

— Неохота, — сказал Джек. — Можно, я его вытащу?

— Валяй, — ответил Страйк.

Пока Джек лихорадочно терзал коробку, Страйк вынул из проигрывателя диск Уордла и убрал в карман, а затем помог Джеку высвободить десантника и закрепить у него на руке винтовку.

Через десять минут к ним ворвалась Люси. Солдат Джека вел обстрел из-за спинки дивана, а Страйк притворялся, что получил пулю в живот.

— Что за дела, Кор, это ведь его праздник, он должен играть с детьми! Джек, кому было сказано: подарки сразу открывать невежливо… подними… нет, пусть там лежит… нет, Джек, потом с ним поиграешь… все равно скоро чай пить…

Вся на нервах, Люси стала подталкивать упирающегося сына к дверям, напоследок бросив хмурый взгляд на брата. Когда Люси дулась, она делалась похожей на тетю Джоан, которая не была им кровной родней.

Это мимолетное сходство пробудило у Страйка несвойственный ему дух сотрудничества. Дальше на протяжении всего праздника он, говоря словами Люси, вел себя прилично: улаживал неминуемые ссоры перевозбудившихся детей, а потом в боевой раскраске из желе и мороженого забаррикадировался за верстаком и благодаря этому избежал назойливого внимания вездесущих мамаш.

Ранним воскресным утром Страйка разбудил звонок мобильного, подзаряжавшегося на полу возле раскладушки. Звонил Джон Бристоу. В его голосе сквозила тревога.

— Получил вчера ваше сообщение, но маме очень плохо, а сиделки сегодня не будет. Скоро приедет Элисон — обещала составить мне компанию. Если не возражаете, мы с вами могли бы встретиться завтра, в мой обеденный перерыв. Дело движется? — с надеждой спросил он.

— Понемногу, — уклончиво ответил Страйк. — Скажите, где сейчас ноутбук вашей сестры?

— Здесь, в маминой квартире. А что?

— Не возражаете, если я в нем покопаюсь?

— Пожалуйста, — сказал Бристоу. — Хотите, я захвачу его с собой на встречу?

Было бы очень кстати, ответил Страйк. Когда Бристоу, продиктовав название и адрес своего любимого кафе неподалеку от работы, повесил трубку, Страйк потянулся за сигаретами, еще немного повалялся и подымил в потолок, расчерченный солнечными лучами, пробивавшимися сквозь жалюзи; он наслаждался покоем и одиночеством вдали от горластых детей и дотошной Люси, которая изводила его расспросами под сиплые вопли своего младшенького. Почти любовно осмотрев кабинет, Страйк погасил сигарету, встал и приготовился, как обычно, сходить в студенческий душ. Деррику Уилсону он сумел дозвониться только поздно вечером.