— Сколько всего существует ключей от квартиры?

— Четыре. Мамин и три запасных.

— Это много.

— Ну как: один для Лулы, один для Тони, один для меня. Мама, особенно когда слегла, хотела, чтобы у нас всегда была возможность к ней зайти.

— Все эти ключи целы и в наличии?

— Конечно… то есть, думаю, да. Полагаю, ключ Лулы со всеми ее личными вещами вернулся к маме. Тони держит свой у себя, мой при мне, а мамин… наверное, где-нибудь в квартире.

— Иными словами, вам неизвестно, чтобы какой-то из ключей был утерян?

— Нет.

— И никто из вас никогда не давал свой ключ посторонним лицам?

— Господи, да с какой стати?

— Я помню, как из ноутбука Лулы, хранившегося в квартире вашей матери, удалили кучу фотографий. Если где-то гуляет лишний ключ…

— Быть такого не может, — сказал Бристоу. — Это… я… почему вы настаиваете, что Тони туда не приходил? Все указывает на то, что он приходил. Он сам говорит, что видел меня из коридора.

— На обратном пути от Лулы вы заехали на работу, верно?

— Да.

— Чтобы забрать папки с документами?

— Именно так. Забежал к себе кабинет, взял папки. Я не задерживался.

— Значит, к маме вы приехали…

— Не позднее десяти.

— А тот человек, о котором мы говорим, — когда он появился?

— Примерно… через полчаса? Не помню, честное слово. Я на часы не смотрел. Но зачем Тони говорить, что он там был, если это не так?

— Ну, если он знал, что вы собираетесь поработать дома, то вполне мог бы сказать, что приходил и не стал вас беспокоить, а прошел прямо по коридору к вашей маме. Она, вероятно, подтвердила его визит полицейским?

— Наверное. Думаю, да.

— Но вы не уверены?

— По-моему, у нас с ней даже речи об этом не было. Мама в тот день находилась в полубессознательном состоянии, мучилась от боли, постоянно задремывала. А на следующее утро мы узнали, что Лула…

— Но вас не удивило, что Тони даже не зашел в кабинет поздороваться?

— Совершенно не удивило, — ответил Бристоу. — Он лез на стенку из-за дела Конуэя Оутса. Вот если бы он зашел поболтать, это удивило бы меня куда больше.

— Джон, не хочу вас пугать, но и вам, и вашей матери, похоже, грозит опасность.

Бристоу заблеял тонким, неубедительным смешком. Страйк видел, что с расстояния метров сорока, сложив руки на груди и не обращая внимания на Робин, за ними пристально наблюдает Элисон.

— Вы… вы шутите? — выдавил Бристоу.

— Нет, я серьезно, и даже очень.

— Но… неужели… Корморан, вы говорите, вам известно, кто убил Лулу?

— Угу, думаю, да… но прежде, чем поставить точку, мне необходимо переговорить с вашей матушкой.

У Бристоу был такой вид, будто он жаждет вытянуть из головы Страйка все, что там есть. Близорукие глаза, испуганные и умоляющие, обшаривали каждый дюйм его лица.

— Она очень слаба. Мне придется пойти с вами.

— Обязательно. Давайте прямо завтра утром?

— Тони разъярится, если я опять отлучусь в рабочее время.

Страйк выжидал.

— Ну хорошо, — сдался Бристоу. — Хорошо. — В десять тридцать.

Следующее утро выдалось свежим и солнечным. Страйк приехал на метро в благопристойный, зеленый Челси. Этот район Лондона он знал плохо, потому что Леда, даже в периоды безудержного расточительства, не могла позволить себе хотя бы каморку вблизи здешней Королевской больницы, изящной и бледной в лучах весеннего солнца.

На уютной улице Франклин-роу среди платанов и краснокирпичных зданий находилась огороженная игровая площадка с травяным покрытием, где под присмотром одетых в спортивные костюмы учителей носилась малышня в дорогих голубых футболках и синих шортах. Сонную тишину, в другое время нарушаемую только пением птиц, прорезали счастливые детские вопли; пока Страйк, засунув руки в карманы, шел к дому леди Иветты Бристоу, его не обогнал ни один автомобиль.

На стене, сбоку от входной двери с застекленными окнами, к которой вели четыре белокаменные ступени, висел допотопный бакелитовый щиток со звонками. Страйк убедился, что возле звонка в квартиру «Е» значится имя леди Иветты Бристоу, спустился обратно на тротуар и стал ждать под ласковым утренним солнцем, окидывая взглядом улицу.

К половине одиннадцатого Бристоу не явился. В пределах видимости не было никого, кроме двух десятков первоклашек, бегавших в своей клетке среди обручей и разноцветных конусов.

В десять сорок пять у Страйка в кармане завибрировал мобильный. Пришло сообщение от Робин:

Страйк тотчас же написал Бристоу:

Не успел он отправить сообщение, как раздался телефонный звонок.

— Да, алло?

— Огги? — прогремел из Германии голос Грэма Хардейкра. — Есть информация по Агьемену.

— Обалдеть, какая оперативность. — Страйк вытащил блокнот. — Записываю.

— Джонас Фрэнсис Агьемен, лейтенант инженерных войск. Двадцать один год, холост, убыл к месту несения службы одиннадцатого января. Возвращается в июне. Ближайшие родственники: мать. Братьев, сестер нет, детей нет.

Прижимая телефон щекой к плечу, Страйк торопливо строчил в блокноте.

— С меня причитается, Харди, — сказал он, убирая блокнот. — А фото, часом, нет?

— Могу сбросить по электронке.

Страйк продиктовал Хардейкру электронный адрес офиса, и после обоюдных дежурных вопросов о жизни и пожеланий удачи разговор был закончен.

Часы показывали без пяти одиннадцать. С телефоном в руке, Страйк ждал на тихой зеленой площади; за оградой резвились дети; васильковое небо рассекал белой полосой крошечный серебристый самолетик. Наконец в телефоне еле слышно звякнуло сообщение от Бристоу:

— Ну извини, Джон, — со вздохом пробормотал Страйк, поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка леди Бристоу.

В подъезде, тихом, просторном и светлом, несмотря ни на что, висел унылый общественный дух, который не могли развеять ни сухоцветы в большой вазе раструбом, ни темно-зеленый ковер, ни блекло-желтая краска стен, — все это, очевидно, было выбрано по принципу безобидности. Как и на Кентигерн-Гарденз, здесь был лифт, только с деревянными дверцами. Но Страйк решил подняться пешком. В доме ощущалась какая-то захудалость, ничуть, впрочем, не заслонявшая спокойную ауру богатства.

Дверь квартиры верхнего этажа распахнула улыбчивая темнокожая сиделка, присланная из Центра помощи онкологическим больным.

— Вы не мистер Бристоу, — жизнерадостно сообщила она.

— Да, верно, я Корморан Страйк. А Джон скоро будет.

Женщина позволила ему войти. В прихожей у леди Бристоу царил приятный беспорядок. На фоне приглушенно-красных обоев выделялись акварели в старинных золоченых рамах; под стойкой для зонтов стояли трости, на крючках висели пальто. Справа, в конце коридора, за неплотно прикрытой дверью, Страйк разглядел кабинет: массивный деревянный письменный стол и офисное кресло, спинкой к входу.

— Подождите, пожалуйста, в гостиной, а я узнаю, сможет ли леди Бристоу вас принять.

— Да, конечно.

Он оказался в уютной комнате с нежно-желтыми стенами, где было множество книжных шкафов с фотографиями на полках. На приставном столике возле удобного, обитого мебельным ситцем дивана стоял древний дисковый телефон. Убедившись, что сиделка скрылась, Страйк аккуратно сдвинул трубку с рычага.

В эркере на изящном столике для корреспонденции стояла большая фотография в серебряной рамке, изображающая сэра и леди Бристоу в день их свадьбы. Жених, плотный, сияющий бородач, выглядел значительно старше невесты, тоненькой, миловидной, но безжизненной блондинки. Страйк повернулся спиной к дверям, изображая интерес к этой фотографии, а сам выдвинул маленький резной ящичек вишневого дерева. Внутри лежала стопка голубой почтовой бумаги и таких же конвертов. Он бесшумно задвинул ящик.