Разочарованный еще худшими успехами сына, Пирс предложил Фирлу сосредоточить усилия на стрельбе из лука, но и тут Керис обнаружила большие врожденные способности, как и больший интерес. Посланные ею стрелы, может быть, и не летели так далеко, как у брата — тот все-таки обладал мужской силой, — но она гораздо точнее попадала в цель. Именно она, а не Фирл, часами упражнялась просто потому, что наслаждалась, противопоставляя свое умение порывам ветра и движению мишени. Мышцы девушки укрепились, а на руках появились мозоли, ужаснувшие Шейли, когда та их заметила; Керис только рассмеялась и продолжала практиковаться.

Когда Пирс начал учить Фирла оперять стрелы, освоила это искусство Керис; когда Пирс показал сыну, как выбирать дерево для лука, сушить его и изгибать, усвоила уроки опять же Керис, и сделанный ею лук оказался лучше, чем у Фирла. В конце концов Пирс купил для Фирла лук у мастера в Драмлине, и тот брал его с собой, когда отправлялся с отцом в Неустойчивость. В остальное время лук висел на стене; Керис смазывала его и завидовала, а Фирл предпочитал и в руки не брать.

Девушка повертела в руках ножи, вспоминая уроки отца, свои первые жалкие попытки заставить клинок вращаться в воздухе… Эти далекие воспоминания были теперь мучительны, напомнив Керис, что Пирс мертв, а Фирл для нее навеки потерян тоже. Керис отложила ножи и сунула руку глубже в мешок. К тому времени, когда она разложила все содержимое вьюков на полу, ее руки тряслись от шока. Кто-то, с бессильной болью отметила она, прислал даже деревянную ногу отца, но дело было в другом — в состоянии большинства предметов. Синька Кеттер не преувеличивал, когда говорил, что вещи Пирса «здорово потрепали»: некоторые были просто разодраны на части. На многом еще виднелись следы крови, хотя явно была предпринята попытка ее смыть. Борясь с тошнотой, Керис смотрела на изрезанную одежду, блокноты с оторванными корешками, располосованный спальный мешок и чувствовала полную растерянность. Что могло вызвать это бессмысленное стремление к уничтожению?

Керис хотелось сложить все обратно и забыть об увиденном, но любопытство победило. В чем все-таки причина?

Во всем этом было что-то странное…

Девушка присела на корточки и стала осматривать разложенные на полу предметы: одежду, геодезические и картографические инструменты, посуду, брезентовую палатку. Некоторые из вещей, вроде чистых листов пергамента, были нетронуты. Другие — например, спальный мешок — оказались настолько изорваны, что возвращать их наследникам Пирса явно решили только для того, чтобы показать: ничего не украдено.

Глаза Керис скользили от предмета к предмету, и она начала улавливать закономерность: повреждены были все более или менее объемные вещи: подбитая мехом кожаная куртка, каблуки сапог, спальный мешок, переплеты записных книжек. Другому имуществу досталось тоже: подзорная труба была отломана от теодолита и разворочена. Та же участь постигла ручку сковороды. Только посох Пирса и его деревянная нога остались нетронуты, вероятно, потому, что первый оказался вырезан из единого куска дерева, а вторая все еще была на Пирсе, когда на него напали.

Керис взяла подзорную трубу и осмотрела ее, чувствуя, как холодные пальцы ужаса рвут ее сердце. Она не могла себе представить, каким инструментом можно сделать такое: толстая медь была распорота по всей длине. Края были неровными и острыми… Нет, это сделал не инструмент — когти, а может быть, клыки. И кому понадобилось так разделываться с трубой? Подзорная труба была самым ценным артефактом, сохранившимся после Разрушения: никто теперь не умел шлифовать линзы. Труба Пирса передавалась от отца к сыну на протяжении многих поколений картографов. Сам корпус, возможно, изготовлялся заново, но стекла просто переставлялись, и не было сомнения, что они сохранились еще со времен древнего маркграфства Мейлинвар, предшествовавших расколу мира. Они были бесценны.

Нападавшие что-то искали, догадалась Керис. Что-то небольшое, что можно спрятать за подкладкой куртки или под переплетом записной книжки; или что-то плоское, что, сложив, можно засунуть в полый каблук сапога; или такое, что можно скатать и поместить в ручку сковороды или подзорную трубу. Драгоценные камни? Деньги? Карту? Все это казалось маловероятным. Картографы не возили с собой много денег или ценности, а карты не прятали. То, что искали убийцы, было чем-то более драгоценным, чем подзорная труба. Однако если у Пирса и правда было что-то ценное, Керис точно знала, где нужно искать, и это было такое место, поискать в котором нападавшим и в голову не могло бы прийти…

Неохотно, чувствуя себя так, словно каким-то образом совершает насилие над отцом, Керис взяла деревянную ногу. Мягкая подкладка, сделанная из стеганой на вате фланели, на которую опиралась культя, крепилась к дереву полосой тонкой кожи. Впрочем, не она интересовала Керис. Девушка положила деревяшку на прилавок и вытащила несколько заклепок, крепивших кожу к дереву. Повернув протез к свету, она заглянула в выдолбленную полость. Там оказались деньги, как Керис и ожидала, но было и что-то еще. Она осторожно перевернула деревяшку и вытряхнула содержимое.

Скатанная кожаная карта…

Керис сразу поняла, что это не одна из карт, сделанных ею или Пирсом: кожа была не того цвета. Девушка осторожно развернула ее на прилавке.

Несколько минут она смотрела на карту, вытаращив глаза.

Ничто не подготовило ее к тому, что открылось ее взгляду.

Карта тромплери!

Первая мысль Керис была недоверчивой и радостной: «Значит, они все-таки существуют!» Потом она ощутила укол страха: здесь не могло обойтись без магии.

И наконец, Керис подумала: наверняка найдутся те, кто сочтет убийство не слишком дорогой ценой за карту тромплери…

Керис старательно рисовала карты-образцы. Она решила, что в этот раз нужно будет изготовить тридцать пять таких карт; никогда еще ей не было так трудно — потоков леу оказалось много больше обычного, а вдоль всего Изменчивого — Твари, как всегда называл его Пирс — появились очень странные образования. К тому же записи Пирса были порваны и перепутаны, так что не всегда было легко судить, какие цифры к каким потокам леу относятся. Керис работала по пятнадцать часов в день, ей даже пришлось отказаться от окончательной художественной отделки карт, что нанесло удар по ее гордости. Ее лишь немного утешили похвалы, которые расточали картам те, кто за ними приходил, хотя покупатели, конечно, считали, что карты изготовил Фирл, и девушке приходилось молча терпеть его самодовольный вид. Брат, ясное дело, чертил только копии. Огорчала Керис и необходимость отказаться от раскраски карт: теперь, без Пирса, ей приходилось работать гораздо больше, и на те тонкости, что раньше делали ее карты такими отличными от других, просто не оставалось времени.

Керис работала на кухне, где лежала Шейли, чтобы посетители лавки не видели ее; девушка старалась развлечь больную, делая вид, что не замечает, как быстро ухудшается здоровье матери, метавшейся и стонавшей в постели. Домашние хлопоты и большая часть ухода за больной теперь легли на мистрис Поттл — даже Фирл был вынужден признать, что Керис не справится и с хозяйством и с работой над картами. Хоть и неохотно, он все же согласился платить женщине за вдвое большее время, чем раньше.

Фирл теперь и сам был вынужден меньше времени проводить в таверне в Верхнем Кибблберри. Почти весь день он сидел в лавке, рисуя копии карт или обслуживая посетителей. Он поднял цены на все карты Неустойчивости, что сразу же вызвало недовольство проводников и курьеров, но платить им пришлось: никто больше в Первом Постоянстве не торговал такими хорошими картами, а пытаться пересечь опасные территории, не имея новейших сведений о потоках леу, было бы глупостью даже для самых опытных путешественников.